Джон Пассос - 1919 Страница 61

- Но разве ничего нельзя сделать, разве вы не можете ознакомить общественность с вашей точкой зрения, мистер Расмуссен? - сказала Эвелин, слегка склоняясь к нему; какой-то сумасшедший бокал шампанского кружился в ее голове.

- Это дело Мурхауза, не мое, и с тех пор, как началась война, никакой общественности вообще нет. Общественность покорно делает все, что ей прикажут, и, кроме всего, она далека, как всемогущий бог... Единственное, что можно сделать, - это ознакомить с положением дел двух-трех руководящих деятелей. Мурхауз - ключ к этим руководящим деятелям.

- А кто ключ к Мурхаузу? - очертя голову спросила Эвелин. Музыка замолкла.

- Если бы я знал, - сказал Расмуссен тихим трезвым голосом. - Уж не вы ли?

Эвелин покачала головой и улыбнулась со сжатыми губами, как Элинор.

Когда они поели лукового супу и холодного мяса, Джи Даблью сказал:

- Поднимемся на Холм и попросим Фредди сыграть нам какие-нибудь песни.

- Я думала, что вам там не нравится, - сказала Элинор.

- Так оно и есть, дорогая, - сказал Джи Даблью, - но я люблю старые французские песни.

Элинор казалась недовольной и сонной. Эвелин хотелось, чтобы она и мистер Расмуссен ушли домой; если бы она могла поговорить с Джи Даблью с глазу на глаз, это было бы так интересно.

У Фредди было почти пусто и очень холодно, шампанского они не пили, и никто не притронулся к заказанным ликерам. Мистер Расмуссен сказал, что Фредди похож на одного старого золотоискателя, с которым он был знаком в горах Сангре-де-Кристо, и начал рассказывать длинную историю про Долину Смерти, которую никто не слушал. По пути домой в старом, пахнувшем плесенью двухцилиндровом такси все озябли и клевали носами и молчали. Джи Даблью захотелось выпить чашку кофе, но все рестораны и кафе были уже закрыты.

На следующий день мистер Расмуссен позвонил Эвелин на службу и пригласил ее завтракать, и она с большим трудом придумала отговорку, чтобы не пойти. С тех пор мистер Расмуссен, казалось, появлялся всюду, где она бывала, посылал ей цветы и билеты в театр, заезжал за ней на автомобиле, посылал ей синие пневматички с нежными словами. Элинор дразнила Эвелин ее новым Ромео.

Потом в Париже появился Пол Джонсон, получивший стипендию в Сорбонне, и повадился ходить к ней под вечер на рю-де-Бюсси, он приходил, садился и молча и уныло глядел на нее. Он и мистер Расмуссен сидели в гостиной и говорили о хлебном и мясном рынке, покуда Эвелин одевалась, чтобы поехать куда-нибудь с кем-нибудь другим, чаще всего с Элинор и Джи Даблью. Эвелин заметила, что Джи Даблью встречается с ней не менее охотно, чем с Элинор, это потому только, говорила она себе, что хорошо одетые американки большая редкость в Париже и что Джи Даблью приятно показываться с ними и приглашать их к обеду, когда с ним обедают какие-нибудь важные люди. Она и Элинор в последнее время разговаривали друг с другом натянутым, нервным, саркастическим тоном, только изредка, когда оставались одни, они болтали, как в былые времена, и смеялись над разными людьми и событиями. Элинор не упускала случая поиздеваться над ее поклонниками.

В один прекрасный день к ней на службу явился ее брат Джордж в серебряных капитанских погонах. Мундир сидел на нем как перчатка, краги сверкали, и он носил шпоры. Он был прикомандирован к британской контрразведке и только что вернулся из Германии, где служил переводчиком в штабе генерала Мак-Эндрюса. Он собирался поступить весной в Кембридж и всех называл арапами и жульем и сказал, что еда в ресторане, куда его повела Эвелин, просто класс. Когда он ушел, сказав ей на прощанье, что все ее взгляды - сплошная мура, она расплакалась.

Когда она вечером шла со службы, грустно думая о том, каким невыносимым фатом и солдафоном стал Джордж, ей встретился под аркадами рю-де-Риволи Расмуссен, он нес клетку с заводной канарейкой. Это было чучело канарейки, ее нужно было завести снизу, под клеткой, и тогда она махала крыльями и пела. Он задержал Эвелин на углу, и канарейка запела.

- Я пошлю ее домой ребятишкам, - сказал он. - Я в разводе с женой, но детишек я обожаю, они живут в Пасадене. У меня была очень несчастливая жизнь.

Потом он пригласил Эвелин в бар "Риц" пить коктейль. В баре они встретили Роббинса с какой-то рыжеволосой газетной корреспонденткой из Сан-Франциско. Они сидели вдвоем за плетеным столиком и пили коктейль. Бар был переполнен.

- Кому нужна Лига Наций, если в ней будет распоряжаться Великобритания со своими колониями? - ворчливо сказал мистер Расмуссен.

- А вы не думаете, что все-таки лучше какая ни на есть лига, чем ничего, - сказала Эвелин.

- Важно не то, как ты назовешь вещь, а кто на ней наживается, - сказал Роббинс.

- Это очень циничное замечание, - сказала девица из Калифорнии. Сейчас не время быть циником.

- Самое время, - сказал Роббинс. - Если бы мы не были циниками, мы бы застрелились.

В марте Эвелин получила двухнедельный отпуск. Элинор собиралась в Рим, она хотела принять участие в ликвидации тамошнего отделения, и они решили ехать вместе и задержаться на несколько дней в Ницце. Им необходимо было согреться после сырого, промозглого Парижа. В тот вечер, когда они уложили все вещи, и окончательно собрались в дорогу, и взяли места в спальном вагоне, и получили на руки командировочные удостоверения, Эвелин волновалась как ребенок.

Мистер Расмуссен навязался провожать ее и заказал в буфете Лионского вокзала пышный обед, но Эвелин ничего не могла взять в рот, до того она волновалась от запаха дыма и перспективы завтра проснуться в теплом и солнечном краю. В середине обеда явился Пол Джонсон и предложил донести им багаж. У него была оторвана пуговица на кителе, и он имел мрачный и растерянный вид. Он сказал, что ничего не будет есть, но зато выпил залпом несколько бокалов вина. Оба они - он и мистер Расмуссен - сидели мрачные как тучи, как вдруг появился пьяный в лоск Джерри Бернхем с букетом роз.

- Вы хотите, чтобы мы ехали в Ньюкасл с собственным углем, Джерри? сказала Эвелин. - Вы не представляете себе, что такое Ницца... Вы бы там, вероятно, катались на коньках... Чертили бы на льду этакие красивые восьмерки.

- Джерри, - сказала Элинор холодным негромким голосом, - вы спутали Ниццу с Санкт-Морицем.

- Вы тоже спутаете, - сказал Джерри, - когда попадете под ледяной ветер.

Тем временем Пол и мистер Расмуссен взялись за чемоданы.

- Честное слово, пора двигаться, - сказал Пол, нервно помахивая саквояжем Эвелин, - поезд отходит.

Они побежали через весь вокзал. Джерри Бернхем забыл купить перронный билет, и его не пустили на перрон, они оставили его у турникета, он спорил с контролерами и рылся в карманах, отыскивая свою корреспондентскую карточку. Пол внес чемоданы в купе и торопливо пожал руку Элинор. Эвелин встретила его взгляд, серьезный и грустный, как у собаки.

- Вы ненадолго, верно ведь? Осталось совсем мало времени, - сказал он.

Эвелин хотелось поцеловать его, но поезд уже трогался. Пол соскочил с подножки. Мистер Расмуссен успел только передать в окно пачку газет и розы Джерри и уныло помахать с перрона шляпой. Эвелин облегченно вздохнула, когда поезд тронулся. Элинор откинулась на спинку дивана и рассмеялась.

- Ну и ну, Эвелин! До чего же они смешные, твои поклонники.

Эвелин тоже не могла удержаться и рассмеялась. Она нагнулась и потрепала Элинор по плечу.

- Теперь давай веселиться, - сказала она.

Ранним утром, когда Эвелин проснулась и поглядела в окно, они стояли на Марсельском вокзале. Эвелин была огорчена: ей хотелось сойти в Марселе и осмотреть город, но Элинор настояла На том, чтобы ехать, не задерживаясь, в Ниццу, она ненавидела, по ее словам, эти грязные портовые города. Но позднее, когда они пили кофе в вагоне-ресторане, глядя из окна на сосны и голые холмы и мысы, врезавшиеся в синюю гладь Средиземного моря, Эвелин опять почувствовала себя счастливой и бодрой.

Они взяли в гостинице хороший номер и пошли по прохладным, несмотря на солнце, улицам, мимо раненых солдат и офицеров всех союзных армий, и по Променад-дез-Англе под серыми пальмами, и тут Эвелин почувствовала, как ее постепенно охватывает зябкое чувство разочарования. Ей дали отпуск всего на две недели, а она проторчит эти две недели в Ницце. Элинор была по-прежнему бодра и весела и предложила зайти в большое кафе на площади, где играл духовой оркестр, и выпить перед завтраком по рюмочке дюбонне. После того как они некоторое время посидели за столиком и нагляделись на военные мундиры в на полчища расфранченных женщин, выглядевших не лучше, чем от них можно было ожидать, Эвелин откинулась на спинку стула и сказала:

- Ну вот мы и приехали, дорогая моя, теперь скажи мне ради бога, что мы будем делать.

На следующее утро Эвелин проснулась поздно, ей не хотелось вставать, оттого что она не могла представить себе, как она проведет день. Лежа в постели и глядя на стену и на полосы солнечного света, проникавшего сквозь ставни, она услышала в соседней комнате, где спала Элинор, мужской голос. Эвелин затаила дыхание и прислушалась. Это был голос Джи Даблью. Когда она встала и начала одеваться, она почувствовала, как у нее колотится сердце. Она надевала свою лучшую пару тончайших черных шелковых чулок, когда в комнату вошла Элинор,