Джон Пассос - 42-я параллель Страница 62

Изложив все это, он извинился, сославшись на ожидающие его в "Регис" срочные телеграммы, и Сальвадор отвез его и мисс Уильямс в автомобиле начальника полиции.

- Ну, Бен, таких полированных прохвостов я еще не видывал, - сказал Бену Мак, когда Дж.Уорд Мурхауз вышел.

- Мак, - ответил Бен, - этот младенчик кушает миллионы, словно манную кашку. Черт побери, а ведь вовсе не вредно было бы установить этот самый контакт, о котором он тут разглагольствовал... Ну что ж, и установим... Вот увидишь, Мак. Теперь я по-настоящему возьму за бока этих больших hombres.

После этого вечеринка утратила всякие претензии на утонченность. Бен притащил еще коньяку, и мужчины стали уединяться с девушками по спальням, коридорчикам и даже в кладовую и в кухню. Берроу так и прилип к одной блондинке родом из Англии, которую звали Надя, и весь вечер толковал ей об искусстве жить. Уж после того как все ушли, Бен обнаружил, что они заперлись у него в спальне.

Мак стал входить во вкус жизни книготорговца. Он вставал, когда хотел, и шел по залитым солнцем улицам мимо собора и фасада Национального собрания вверх по Independencia, по свежеполитым тротуарам, и утренний ветерок приятно обдувал его, неся запах цветов и жареного кофе. Братишка Кончи, Антонио, к его приходу уже открывал ставни и занимался уборкой лавки. Мак устраивался с книгой в задней комнате или бродил по лавке, разговаривая с посетителями по-английски и по-испански. Книг он продавал немного, но держал все американские и европейские газеты, и они шли хорошо, особенно "Полицейские ведомости" и "La Vie Parisienne" (*132) ["Парижская жизнь" (франц.)]. Он открыл текущий счет в банке и собирался развернуть дело с машинками. Сальвадор все обещал устроить ему поставку канцелярских принадлежностей для какого-нибудь государственного учреждения и уверял, что сделает его богатым человеком.

Однажды утром Мак обратил внимание на огромную толпу перед Национальным собранием. Он прошел в одну из кантин под аркадами и спросил стакан пива. Официант сказал ему, что войска Каррансы выбиты из Торреона и что Вилья и Сапата соединились и наступают на Федеральный округ. Когда он вернулся в лавку, по городу уже разнеслись слухи, что правительство Каррансы бежало и что революционеры займут город еще до наступления темноты. Торговцы стали запирать ставни. Прибежала плачущая Конча с матерью, уверяя, что будет еще хуже, чем в ту ужасную неделю после свержения Мадеро, и что революционеры поклялись сжечь и разграбить город. Потом влетел Антонио, крича, что сапатисты бомбардируют Таиубу. Мак взял коляску и отправился в палату депутатов в надежде встретить там кого-нибудь из знакомых. Двери на улицу были настежь распахнуты, и по коридорам были раскиданы какие-то бумаги. В зале было пусто и бродил старик индеец под руку с женой, почтительно разглядывая позолоту потолков и картины и покрытые зеленым плюшем столы. Шляпу старик держал в руке, словно он был в церкви.

Мак велел вознице отвезти его в редакцию, где работал Сальвадор, но там швейцар, многозначительно подмигнув, сказал, что Сальвадор отбыл в Веракрус вместе с начальником полиции. Потом он побывал в посольстве, но ни от кого не добился толку. Приемные были забиты американцами, бежавшими с разных ранчо и концессий, они в один голос проклинали президента Вильсона и рассказывали разные ужасы о зверствах революционеров. В консульстве Мак встретил одного сирийца, который предложил ему купить все его книги.

- Нет, - сказал Мак и пошел назад по Independencia.

Когда он подходил к лавке, по улице уже мчались газетчики, вопя: "Viva la revolucion reivindicadora" ["Да здравствует справедливая революция" (исп.)]. Конча и ее мать были в панике и говорили, что надо сейчас же уезжать в Веракрус, иначе их всех перережут. Революционеры громят монастыри и убивают священников и монахинь. Старуха упала на колени в углу перед распятием и затянула.

- А, черт, - сказал Мак, - тогда давайте продадим все и уедем в Штаты. Хочешь в Штаты, Конча?

Конча изо всех сил закивала головой и заулыбалась сквозь слезы.

- Но как нам быть с матерью и Антонио?

Конча сказала, что у нее в Веракрусе замужняя сестра. Они там могут их оставить, только бы добраться до Веракруса.

Мак, весь обливаясь потом, полетел обратно в консульство искать сирийца. Они никак не могли столковаться насчет цены. Мак был в отчаянии, потому что все банки позакрывались и ниоткуда нельзя было получить денег. Сириец распинался, что сам он из Ливана и американский подданный и христианин и что он охотно одолжит Маку сто долларов, если тот выдаст ему вексель сроком на два месяца, обеспечивающий ему пай книжной лавки в размере двухсот долларов. Он твердил, что он христианин и американский подданный и рискует жизнью, спасая жену и детей Мака. Мак был в таком возбуждении, что только в последний момент заметил, что сириец давал ему сто мексиканских долларов, а вексель был составлен на американские. Сириец стал призывать небо в свидетели, что это ошибка, и Мак ушел, унося двести песо золотом.

К его приходу Конча уже собралась в дорогу. Она заперла лавку и стояла на тротуаре с несколькими узлами, двумя кошками в корзинке и Антонио с матерью, укутанными в одеяла.

Вокзал был так забит народом и багажом, что они не могли протиснуться в двери. Мак пошел кругом через пути и разыскал там знакомого железнодорожника Мак-Греса. Мак-Грес обещал их посадить, но велел торопиться. Он провел их в вагон второго класса, стоявший на запасных путях, и пошел брать им билеты, предупредив, что, должно быть, придется заплатить за них вдвое против обычного. С Мака пот катился градом, когда он наконец усадил женщин и погрузил узлы, кошек и Антонио. Состав был уже битком набит, хотя его еще не подавали. Через несколько часов поезд передвинули к перрону, и шеренга запыленных солдат удерживала на платформе толпу, которая атаковала тронувшийся поезд. Каждое место брали с бою, все проходы были полны священников и монахинь, на подножках висели хорошо одетые горожане.

Мак отмалчивался, сидя рядом с Кончей в спертой жаре медленно ползшего поезда. Конча не переставая вздыхала, ее мать вздыхала и причитала "Ay, de mi dios" ["Ах, боже мой" (исп.)], и обе они глодали цыплячьи крылышки и ели миндальную халву. Поезд часто останавливали отряды солдат, охранявших дорогу. На запасных путях они встречали целые составы, набитые войсками, но казалось, никто не знает, в какую сторону они передвигаются. Мак смотрел на бесконечные шпалеры столетников и развалины церквей и целого города Сан-Хуан-Теотихуакан; наблюдал, как две огромные снеговые шапки вулканов Попокатепетль и Искатакчиуатл передвигались по горизонту, потом появился и стал поворачиваться перед поездом еще один золотисто-коричневый конус потухшего вулкана, потом вдали показалась голубовато-белая вершина Орисабы и стала расти и расти на ярком безоблачном небе.

После Хуамантла они прорезали пояс облаков. Рельсы звенели от веселого грохота колес на поворотах, крутых спусках по туманным извилистым ущельям, поросшим влажными лесными зарослями. Дышать стало легче. С каждой петлей, описанной поездом, воздух становился теплее и влажнее, начали попадаться апельсинные и лимонные деревья. Окна по всему вагону были открыты. На остановках поезд встречали женщины и продавали пиво, пульке, цыплят и тортильяс.

К Орисабе опять проглянуло солнце. Поезд стоял долго. Мак ушел в станционный буфет и в одиночестве пил пиво. Вокруг него пассажиры смеялись и болтали, но ему было не по себе.

Когда, дали звонок к отправлению, он не захотел возвращаться обратно к Конче и ее матери, к их вздохам, сальным пальцам и цыплячьим крылышкам.

Он сел в другой вагон. Наступала ночь, полная запаха цветов и разгоряченной земли. Никогда еще в жизни Мак не чувствовал себя так плохо.

На другой день, уже к вечеру, они добрались до Веракруса. Весь город был разукрашен флагами и большими красными плакатами, протянутыми поперек улиц апельсинового, лимонного и бананового цвета, с рядами зеленых ставен и пальм, колеблемых морским ветром. Плакаты гласили: "Viva Obregon!", "Viva la Revolucion reivindicadora!", "Viva el Partido Laborista!" ["Да здравствует Обрегон, да здравствует справедливая революция, да здравствует рабочая партия!" (исп.)].

На главной площади играл оркестр и народ танцевал под музыку. Вспугнутые голуби, воркуя, летали среди темных зонтикообразных деревьев.

Мак оставил Кончу с ее узлами, старухой и Антонио дожидаться его на скамейке и пошел в пароходное агентство "Уорд Лайн" справиться о пароходе в Штаты. Там его встретили рассказами о нападении подводных лодок, о вступлении Америки в мировую войну и о германских зверствах, и он узнал, что пароход будет только через неделю и что его наличности не хватит на два палубных места. Он тут же купил себе один билет. Ему уже начинало казаться, что он во всей этой истории свалял дурака, и он решил ехать один, без Кончи.

Когда он вернулся к ней, она уже успела купить яблок и манго. Старуха с Антонио и узлами исчезла - она отправилась разыскивать дом сестры. Белые кошки вылезли из корзинки и, свернувшись клубочком, лежали рядом с Кончей на скамейке. Она поглядела на Мака, доверчиво улыбаясь своей черноглазой улыбкой, и сказала, что Порфирио и Венустиано счастливы, потому что почуяли запах рыбы. Он протянул ей руки, чтобы помочь подняться. В эту минуту он не мог сказать ей, что решил ехать в Штаты без нее. Прибежал Антонио с известием, что они нашли тетку и она радушно их встретила и что в Веракрусе все за революцию.