Хаймито Додерер - Слуньские водопады Страница 69

Нет, не так-то легко было уехать в Бухарест. Только сейчас он уразумел значительность происходящего и всю серьезность положения Ласло.

Если бы он знал la reine, фундаментальное различие между этими двумя женщинами и сестрами бросилось бы ему в глаза. Там плотская роскошь в сиянии света, выставленная напоказ. Здесь вуаль, пелена, взгляд искоса живое существо под слоем проточной воды.

Еще острее он это ощутил, когда они сидели в маленькой гостиной за турецким кофе. Здесь на латунной, до блеска начищенной штанге низко свисал широкий фиолетовый абажур; снизу свет был смягчен тоже чем-то фиолетовым, но не белым тюлем, как то делается еще и в наши дни. Говоря о красивой женщине, такое освещение, право же, нельзя было назвать выгодным. Но она сидела за этой, казалось бы, воздвигнутой перед нею лиловой стеной как бы за полупрозрачной тканью, а значит, лишь отчасти здесь присутствуя.

Тибор, не так уж восхищенный ее красотой - его вкусы избрали себе совсем иные дороги (и кстати сказать, правильные, в чем мы скоро убедимся), - всеми силами стремился получше ее рассмотреть, понять, побольше узнать о ней, досконально ее изучить, хотя его ни на мгновение не покидало сознание тщетности своих усилий.

В остальном контакт был установлен, и вечер проходил гармонично, как принято выражаться. С Марго было легко. Она не была чуркой, которая, не шелохнувшись, лежит на дороге, дожидаясь, покуда ее повернут или поднимут... Она сама могла расшевелить кого угодно, например этих двух стройных, изящно сложенных молодых людей, круживших вокруг нее, как планеты вокруг солнца. И удивительное дело, чего она иной раз добивалась! Мы справедливо сравнили ее с нашей инженершей, по рангу, так сказать. Образование не отягощало ни Путника, ни Гергейфи, последний рад был, что хоть кое-как справлялся с французским языком. Марго заявила, что ее венгерский годится только для домашнего обихода. Она, правда, очень старалась в нем усовершенствоваться, но в общество пока что отказывалась говорить по-венгерски. И хорошо делала. Венгерский - насквозь поэтический язык, посему особенно чувствительный к фальшивым интонациям или деревянно-грамматическому школьному употреблению. Чтобы овладеть венгерским, надо родиться либо венгром, либо лингвистическим гением.

Но однажды она все-таки заговорила по-венгерски - и с того дня взяла обоих себе в провожатые.

Им никогда не хотелось затратить усилия на то, чтобы пройти расстояние от кабачка, что за Швабенбергом, до одиноко стоявшего музея римских древностей. Марго он был давно известен. Она достаточно долго была одна и жила несчастливо, чтобы уметь оценить сокровища, мимо которых счастливые люди проходили не задумываясь, счастливые даже в несчастье, оттого что рядом есть близкий человек, есть разговоры с ним, вино. Подруга Марго Ирма, дочка богачей Руссовых, в дом которых ее ввел Путник в первые же дни их брака, могла бы стать для нее таким вот близким человеком. Но для Марго было за пределами возможного сделать неприметную, изящную и уже не очень молодую девушку поверенной своих плотских тайн, что, собственно, могло бы стать ключом к пониманию ее положения и в конце концов предпосылкой всего происходящего.

Ирма из дружеского расположения регулярно и основательно обучала ее венгерскому. Эти часы в родительском доме Ирмы всякий раз были для Марго праздником, счастьем, свободным от каких бы то ни было условностей, островом, не связанным с континентом ее жизни, куда она так или иначе вынуждена была возвращаться.

Значит, здесь, как и повсюду, - стена. Иногда перед этими стенами Марго охватывал страх.

Для Ирмы Руссов Марго была прекрасной, достойной преклонения женщиной, благословенной всеми дарами природы, которых недоставало ей самой и которые не могло заменить никакое богатство. Или по меньшей мере нужна была другая натура, чем у Ирмы, чтобы использовать его как эрзац. Вскоре она уже полюбила Марго восторженной любовью, ни о чем, разумеется, не догадываясь.

Итак, одиночество Марго в Будапеште еще усугублялось жизнью вдвоем. Так как поведение Ласло в первые месяцы брака не осталось тайной для Будапешта, то Ирма Руссов считала его за злостного дурака и постоянного святотатца. Но перед лицом своей святыни она и слова не решалась сказать ему в укор. Когда Марго защищала Ласло, идол Ирмы поднимался до высот, где уже ощущается аромат святости.

Здесь, в доме Руссовых, невдалеке от площади Верешмарти, Марго изучила венгерский язык и его основы; вскоре Ирма подвела ее к познанию национальной поэзии, являющейся наилучшим учителем любого языка. По одному-единственному произведению она изучила интонацию, познала нюансы, свойственные только венгерскому языку, то есть то, что не может воссоздать никакой перевод. Андраш Ади тогда еще был никому не ведом, но высокая башня - Шандор Петефи - давно уже стояла, видимая отовсюду. Марго научилась декламировать некоторые его стихи и то и дело повторяла их, покуда они не зазвучали совсем свободно - играючи не срывались с ее языка.

В тот вечер, когда она сидела с Гергейфи и Ласло, при каком-то обороте разговора с ее уст вдруг легко и свободно сорвалось начало одного из длинных стихотворений Петефи, под названием "В конце сентября", оно было впервые переведено на немецкий в самом начале нашего века достопочтенным доктором Францем Бубеником из Вены.

Цветы по садам доцветают в долине,

И в зелени тополь еще под окном,

Но вот и предвестье зимы и унынья

Гора в покрывале своем снеговом.

И в сердце моем еще полдень весенний

И лета горячего жар и краса,

Но иней безвременного поседенья

Закрался уже и в мои волоса

[перевод Б.Пастернака].

Когда она, за своей лиловой световой стеной, прочитала вслух эти стихи, все внимание собравшихся перенеслось на нее. Венгр, даже чуждый литературе, знает и любит своих поэтов, они ему представляются главной национальной гордостью. Бурная тоска, пронизавшая эти стихи, непостижимым образом соединила молодых людей. Гергейфи, при всей своей выдержке, уже не сопротивлялся Марго.

Впрочем, это ему не помешало там же, на улице Лигети, настойчиво выказывать внимание прелестной белокурой горничной Марике, после того как он преуспел и установил с ней контакт во время обеда, который она подавала.

Он тогда сразу подумал, что эта девушка будет выглядеть еще очаровательнее в короткой юбочке и сапожках. Сапожки вообще сводили Тибора с ума, они, так сказать, постоянно присутствовали в самых сладких и тайных его грезах. Калигула да и только. В этом мы еще убедимся. Неловким он никогда не был, не был и сегодня. К тому же у него имелись увесистые серебряные монеты достоинством в пять крон, отлично приспособленные для щедрых чаевых, а как они справлялись с этой ролью, мы уже знаем. В свое время Хвостик, инспирированный Мюнстерером, с их помощью подчинил себе Венидопплершу (как это произошло, нам не вполне ясно, но ведь произошло, и тут уж ничего не поделаешь). Впрочем, щедрость Гергейфи проявил лишь уходя, уже в передней, после того как в комнатах простился с Марго и Ласло; последний был достаточно близок с ним, чтобы торжественно не провожать его до дверей. К тому же слишком ленив и, в-третьих, изрядно подвыпил. Таким образом Тибору удалось быстро все устроить, свою лепту и карточку с номером телефона всунуть в открытую маленькую ладошку. Засим последовал поцелуй. Дела быстро пошли на лад, и надо сказать, дальнейшее тоже! Ибо с этого дня Марика начала новую жизнь, которая среди всего прочего включила в себя и знакомство с "шампанскими заведениями" Будапешта (второстепенными).

Итак, это началось на улице Лигети, и мы видим, что для этого - между Петефи и Марго - еще осталось достаточно места. Простор для озорных проделок находится не только в маленькой хижине, но и между двумя взмахами ресниц или между губами и краешком бокала. Но дерзость все равно оставалась дерзостью.

И все-таки она как-то сошла на нет, эта дерзость. Она не умалила глубины впечатления, весь вечер производимого Марго на Тибора. Часы летели, но выдавались мгновения, непривычно долго тянувшиеся, и в эти мгновения им овладевало противоестественное желание (как последняя, наивысшая, самая крайняя из всех его возможностей) влюбиться в Марго наперекор всем ужасам, которые это ему сулило, - а не в какую-то Марику (пока еще без сапожек, но где-то они уже маячили).

Он поздно ушел, поначалу, правда, еще думая о девушке, немного отяжелевший от вина, и не сел в поезд подземки, чтобы ехать к центру города, недалекому отсюда, а пошел пешком.

У Октогона, в разостлавшейся темноте, равномерно подчеркнутой дуговыми фонарями, в нем все же поднялось сомнение, казалось готовое охватить и затопить весь этот только что прожитой вечер. Тибор Гергейфи, конечно, не принадлежал к тем, кого называют интеллигентами. Теперь он вполне усвоил постоянные переходы из одной крайности в другую - в них свершается все наше мышление, неизменно живое и опережающее время. Раз уж у Тибора не было образования, он заменял его чем-то вроде диалектики. И все это проделывал живо и энергично. Эта энергия принудила его признаться себе, что на его стороне скорее были теория и фантазия, когда он порекомендовал Ласло единственно возможное - поскорее уехать в Бухарест. Сейчас, поскольку нагляднее стала подлинная значимость вещей, его собственная рекомендация - как бы она ни была благоразумна - показалась ему попросту наивной.