Уильям Сирз - Бог любит смех Страница 7

"Крестом отмечено место, куда они отправили Христа после Рождества", ворчал он. Не нравились ему также цены. Он утверждал, что чем добрее и деликатнее становится народ, тем выше лезут цены. Ему не нравилось, что Рождественские гимны гремят из граммофонов. "Им надо изменить слова на: "Приходите все бандиты, - сказал он. - Я так же религиозен, как и любой другой, но мне не нравится, когда меня на улице шарахают по башке "Маленьким городком Вифлеемом", да еще за двойную плату". Что нужно миру, сказал дед, так это пятьдесят недель настоящего Рождественского настроения и две недели всего остального. "Взгляни на сентиментальную улыбку на лице мэра Флетчера, - сказал он. - Второго января его сердце будет так же холодно, как глаза окружного прокурора". "Почему так? - спросил я его. - Почему люди бывают добрыми так недолго? Почему они не могут быть хорошими весь год?" Рождественский гимн таял вдали, пока Бьюти бежала по мягкому нетронутому снегу Мэйпл-Стрит. Дед обнял меня. "Уж таковы люди, сынок, - объяснил он. - Когда их души обращены к материальным предметам этого мира - они темны. В их лицах нет света. Но когда они обращаются к Богу и забывают земное, они становятся светлыми и озаряются изнутри. На Рождество они ближе к Богу и его посланцу Христу, чем в любое другое время года, поэтому в мире появляется новое настроение, и на время жизнь становится прекрасней". Я поглядел на деда с восторгом. "Тебе бы быть священником или министром". Дед приложил палец к моим губам. Он засмеялся. "Осторожнее, - предупредил он. - Мы говорим только о Боге. И ничего о церкви".

Г Л А В А 7. КАТАНИЕ НА КОНЬКАХ В КУХНЕ

Мы задержались у деда на пять лишних дней из-за снежной бури. Она не прекращалась целую неделю. Дед сказал, что она сильнее бурана 88 года. В разгар метели мать вдруг сообщила нам, что забыла завернуть воду, когда мы уезжали из дома. Отец странно засмеялся. Было что-то в тоне его голоса такое, что заставило меня и трех моих сестер прекратить обсуждение, какой потешный был Санта Клаус, заявившийся в квартиру на костылях, совсем как дедушка. "Я спрашивал тебя на вокзале, выключила ли ты воду, - мягко сказал отец. - Ты сказала, что выключила". "Я так и думала тогда, - ответила мать бесстрастно. Теперь я так не думаю". Мы приехали домой, когда стемнело. Ветер все еще гнал снег вдоль улиц. Нам надо было еще пройти от вокзала девять кварталов, и отец был довольно хмур. Я прятал руки за воротник пальто и, шагая по тротуару, залетел в сугроб. "Фрэнк, - позвала мать. - Уильям попал в сугроб". Отец даже не обернулся. Он бросил через плечо: "Надеюсь, весной тело найдется". В итоге, когда отпирали входную дверь, мы были уже здорово уставшими. Пол нашей кухни на ступеньку ниже жилой комнаты. По крайней мере, всегда так было. Однако теперь их уровни сравнялись. Мысль матери была верна: она не завернула воду. Трубы лопнули, кухню затопило, и вода намертво замерзла вплоть до дверей. Когда мы входили, никто из нас не знал, что наша кухня превратилась в городской каток. Было очень темно. Мать кувыркнулась первой. Ее занесло под кухонный стол. Едва успев включить свет, поскользнулся отец. Он пробежал несколько шагов на месте, прежде чем полетел головой в кухонную плиту - он врезался в железную ножку. Все три моих сестры вопили не своими голосами. Мэри и Фрэнсис отбыли в том же направлении, что и матушка, и присоединившись к ней под столом, откуда и выглядывали, как три эскимоса из иглу. Элла ухватилась за кухонные занавески, завертелась на середине кухни и рухнула вместе с ними. Я входил последним. Я нес коробку с персиковым вареньем в стеклянных банках, который намдала бабушка. "Где все?" спросил я, сходя вниз, на кухню. Только никакого "низа" не оказалось. Где все, я обнаружил немедленно. Ящик с банками взлетел в воздух первым, но опустились мы вместе. Когда мы приземлились, у нас было много персикового варенья, но без стеклянных банок. Я прокатился мимо матери, мимо сестер и отца и ткнулся в противоположную стену. Никто серьезно не пострадал, но все были оскорблены. Мать разрыдалась. В тот день перед отъездом она на коленях выскоблила пол. "Мои полы! - плакала она, - мои замечательные полы!" "Ради Бога", откликнулся из-под плиты отец. "Закрой свой водопровод, а то ты опять затопишь все вокруг". Мы подобрали осколки и принялись подметать полы, превратившиеся в сплошной прекрасный бутерброд с персиками. Отец вышел в дровяной сарай взять топор, чтобы отбивать лед. Он оставил открытой заднюю дверь. Бедная матушка, которая возвращалась из гостиной слишком быстро, заскользила по льду прямо в открытую дверь. Она звала на помощь, но никто не успевал помочь ей. На лице ее была решительная улыбка, а пальцы подергивались, словно бы в нервном прощальном жесте, когда она скользила по льду прямо и неуклонно из дома в ночь. "Мы должны были хотя бы попрощаться с ней", - сказал я Элле. Элла добралась до двери первой. Мы услышали, как мать заплакала, приземлившись. Элла счастливо воскликнула: "Мама превратилась в прекрасного снежного ангела!" Я первым встал на коньки и проделал несколько кругов по кухонному катку. Мэри присоединилась ко мне, и, взяв на роль ищейки нашего пса Спорта, мы поиграли в хижину дяди Тома и Лизу, бегущую по льду. Отец прекратил это, погрозив нам топором. Мать хотела, чтобы он сначала отколол лед вокруг плиты - она могла бы начать готовить ужин. А он хотел вырубить свои лучшие туфли, которые оставил под кухонным столом. Когда я поднялся по лестнице в спальню, то обнаружил, что новый линолеум не был постелен. Он был еще скатан и стоял у стены в комнате. У меня была большая картонная труба, в которой его принесли - я хранил ее в своей комнате и использовал для экспериментов по вызыванию духов. Я приспособил ее, чтобы пугать Эллу. Однажды я снял вентилятор, соединявший наши комнаты. Я поместил длинную трубу под свою кровать и протолкнул ее через отверстие прямиком под кровать Эллы. Потом, когда она читала свои молитвы, я заговорил с ней жутким, потусторонним голосом. Она никак не могла понять, откуда голос исходит. И в эту ночь я заполз под кровать и дождался, пока Элла зайдет в свою комнату. Когда она опустилась на колени, чтобы помолиться, я тихо заговорил через длинную трубу высоким монотонным голосом: "Элла Сирс! Элла Сирс! Слышишь меня?" Она слышала. Она замерла на середине молитвы. Наступила долгая тишина. Элла начала молитву снова - тихо и неуверенно. "Элла Сирс!" Она замолчала. "Ты слышишь меня?" Ее голос был робким писком. "Да-а-а". "Я слежу за тобой! Мои глаза смотрят сквозь потолок. С небес. Ты хорошая девочка?" Она отвечала так, словно собиралась заплакать. "Я, я не знаю". "Если нет - я приду, чтобы забрать тебя". Для Эллы это было чересчур. Если бы кто-то появился, она бы не хотела с ним встретиться. Она вскочила, выбежала из комнаты и бросилась вниз по лестнице. Отец с матерью еще спорили о том, где откалывать лед, когда в кухню ворвалась Элла с воплем: "Бог кричит из-за стены! Бог кричит из-за стены!" Она подбежала к матери, и обе заскользили к стене. "Сделай что-нибудь!" закричала мать отцу. Они наткнулись на него и потащили за собой. Они скользили к стене, и отец выставил ладони, чтобы их остановить. Мать повисла на отце, Элла повисла на матери, и все трое мчались так быстро, как только возможно - не делая при этом никаких движений. Звук был такой, будто они сбивали масло. Мэри, Фрэнсис и я, все побежали к вентилятору и выглянули на кухню. Мы увидели, что случилась авария, и начали громко хихикать. Отец протаранил одну из ножек кухонного стола, мать - другую. Ножки стола обломились, и столешница упала и ударила их обоих по головам. Хихиканье прекратилось. В тишине отец произнес: "Первый, кто засмеется, неделю не сможет сесть". Угадайте, кто это был. Через несколько дней, бездельничая, я провел еще один эксперимент со своей трубой, вызывающей духов. Я находился под арестом в комнате за что-то, чего уже не помню, а Элла читала в своей комнате. Я сосчитал все трещины на потолке, представил себя птицей и погонялся за мухой по всей комнате, а потом уставился на ястреба. Он парил более плавно, чем пух с одуванчика, когда дунешь на него; и я вспомнил, как мечтал про себя: "Парень, если бы ты мог парить, как он, ты не валял бы дурака из-за каких-то старых цыплят. Я бы ястребом полетел прочь из города, и прямиком - в дедушкин амбар". Я услышал, как Элла хихикает над своей книгой в соседней комнате. Почему она может быть так счастлива, спросил я себя и задумался, как бы исправить эту несправедливость. Я залез под кровать, просунул голову в длинную трубу и обратился к ней. "Элла Сирс!" - горестно завыл я. Ее хихиканье прекратилось. "Пришел твой конец, - предупредил я ее. - Это Святой Павел явился за тобой". Элла не отвечала, поэтому я добавил замечательную деталь: "Элла Гертруда Хелен Сирс! Твое время истекло! Приготовься к путешествию!" Тогда Элла Сирс ответила мне низким мужским голосом. "Эллы Сирс здесь нет. Здесь ее отец, Святой Петр". Отец! Теперь я уже действительно хотел превратиться в ястреба. Я быстро завопил в трубу: "Я никогда не явлюсь к тебе больше, Элла Сирс! Я возвращаюсь на небеса - прощай!" "О, нет, подожди! прокричал отец. - Явись-ка сюда бегом, пока я не пришел туда и не привел тебя за крылья". Я вздохнул, выполз из трубы и медленно пошел являться на скамью подсудимых перед Святым Петром.