Джон Кольер - Сборник новелл На полпути в ад Страница 7

Ни одного - кроме ночного сторожа. Я совершенно о нем забыл. Прокравшись через открытое пространство антресольного этажа и обняв стойку, на которой висели греющие душу и тело пледы, я услышал равномерный гулкий стук - так могло стучать и мое собственное сердце. Но тут мне со всей очевидностью открылось - стук идет извне. Это были шаги, и звучали они всего в нескольких футах от меня. В мгновение ока я схватил пышную накидку, замотался в нее и застыл, выбросив одну руку, подобно Кармен, исполненной глубочайшего презрения.

Мне повезло. Он прошел мимо, позвякивая своим нехитрым снаряжением на цепочке, мурлыча что-то себе под нос, на глазах словно чешуя-след преломившихся лучей сверкающего дня. "Иди себе в тщете мирской", - прошептал я и позволил себе беззвучно усмехнуться.

И тут же усмешка замерла на моих губах. Сердце екнуло. Страх снова подкатил к горлу.

Я боялся пошевельнуться. Боялся повернуть голову и посмотреть по сторонам. Чувствовал: за мной наблюдает нечто, и это нечто видит меня насквозь. Это была не просто паника, какую способен пробудить в человеке простой сторож. Первый импульс был естественным: оглянись! Но глаза отказывались повиноваться этому импульсу. Я словно прирос к месту и продолжал смотреть прямо перед собой.

Глаза пытались убедить меня в том, во что мозг отказывался верить. И они своего добились. Я понял, что смотрю прямо в чьи-то глаза, глаза человеческие, только большие, какие-то плоские, светящиеся. Как у существ, предназначенных для ночной жизни, которые выползают из своих укрытий в зоопарке при искусственном голубом свете, имитирующем свет луны.

Обладатель этих глаз находился от меня в десятке футов. Сторож прошел между нами, причем к нему он был ближе, чем ко мне. И все-таки его не заметил. Но и я, судя по всему, смотрел на него несколько минут подряд. И не заметил тоже.

Он стоял, чуть откинувшись на низкий помост, где на полу, усыпанном красновато-желтыми листьями и отороченном пышными домоткаными рюшами, красовались свежелицые восковые девушки в ярких спортивных костюмах в елочку, мелкую и крупную клетку. Он прислонился к юбке одной из этих Диан, и складки юбки скрывали его ухо, плечо и отчасти правый бок. Сам он был одет в неяркий, но модный костюм из шотландского твида с богатым рисунком, расписную с кружевами рубашку оливково-розово-серого цвета, замшевые туфли. Он был бледен, как существо, извлеченное из-под могильного камня. Длинные, худые руки кончались свободно висевшими ладонями, походившими не на ладони вовсе, а на эдакие прозрачные плавники или дымчатые шифоновые облачка.

Он заговорил. Это был не голос, но какой-то подъязычный посвист.

- Для новичка совсем неплохо!

Я сообразил, что он делал мне комплимент - не без легкой издевки - по поводу моей довольно дилетантской попытки замаскироваться. Заикаясь, я вымолвил: - Простите. Я не знал, что здесь еще кто-то живет.

Оказалось, что я против воли пытаюсь имитировать его свистящее подшепетывание.

- О да, - поддержал меня он. - Здесь живем мы. И это прекрасно.

- Мы?

- Да, все мы. Смотрите!

Мы стояли у края первой галереи. Он обвел вокруг длинной рукой, указывая на все пространство магазина. Я взглянул. Но ничего не увидел. И ничего не услышал, кроме тяжелых шагов сторожа, удалявшихся куда-то в бесконечную даль, кажется, к подвальному этажу.

- Ну что, видите?

Знаете, бывает такое чувство, когда пристально всматриваешься в глубь полутемного вивария? Видишь какую-то кору, голыши, несколько листьев больше ничего. И вдруг камень испускает вздох - оказывается, это жаба. А вот и хамелеон, а вот и свернувшийся кольцом уж, а это богомол затаился среди листьев. Оказывается, вся эта застекленная штуковина кишмя кишит жизнью. И думаешь: а вдруг и здесь, по эту сторону стекла, то же самое? И, поеживаясь, глядишь себе на рукав, смотришь под ноги.

Это самое чувство охватило меня и в магазине. Я огляделся и ничего вокруг не увидел. Огляделся второй раз - и увидел пожилую даму, она выбиралась из-за громадных часов. А вот три девушки, стареющие инженю, донельзя истощенные, они жеманно улыбались перед входом в парфюмерный отдел. Волосы торчали тонким пушком, эдакой блеклой осенней паутинкой. Мужчина, такой же хрупкий и бесцветный, с внешностью полковника-южанина, он стоял и разглядывал меня, а сам при этом поглаживал усищи, которым могла бы позавидовать любая креветка. Из-за портьер и занавесей выплыла убогая дамочка, не исключено, имевшая литературные пристрастия.

Все они обступили меня, попархивая и посвистывая, будто кисея покачивалась на ветру. Глаза широко распахнуты и лучатся, но как-то плоско. А радужная оболочка начисто бесцветная.

- Совсем свеженький!

- Это же детектив! Надо позвать Людей Тьмы!

- Я не детектив. Я поэт. Я распростился с мирской суетой.

- Он поэт. Он пришел к нам. Его нашел мистер Роско.

- И он нами восхищается.

- Надо познакомить его с миссис Вандерпэнт. Меня отвели к миссис Вандерпэнт. Она оказалась местной матроной преклонных лет, почти совершенно прозрачной.

- Так вы поэт, мистер Снелл? Здесь вы найдете вдохновение. Я, пожалуй, могу претендовать на звание местной долгожительницы. Пережила три слияния и один капитальный ремонт-избавиться от меня им не удалось!

- Дорогая миссис Вандерпэнт, расскажите, как вы вышли на свет божий и вас едва не купили, приняв за картину Уистлера.

- Ну-у, это было еще до войны. Тогда я была поплотнее. Да, святая правда - приняли за картину, совсем уж покупать собрались, но у кассы вдруг спохватились - рамы - то нет. А когда за мной вернулись...

- ... Ее уже не было.

Их смех напоминал стрекот кузнечиков-вернее, привидений кузнечиков.

Уистлер Джеймс-английский художник XIX в.

- А где Элла? Где мой бульон?

- Уже несет, миссис Вандерпэнт. Сейчас, минутку.

- Прямо наказание, а не девчонка! Знаете, мистер Снелл, кто она? Найденыш! Она не совсем нашего круга. .

- В самом деле, миссис Вандерпэнт? Поразительно!

- Много лет, мистер Снелл, я жила тут совершенно одна. Когда в восьмидесятые годы наступили кошмарные времена, я решила укрыться здесь. Я была тогда молоденькой девушкой, и многие, спасибо им за доброту, даже называли меня красоткой, но мой несчастный папа обанкротился. В те дни для молоденькой девушки в Нью-Йорке "Брейсис" значил многое, поверьте, мистер Снелл. Мне казалось ужасной сама мысль, что приходить сюда наравне со всеми я больше не смогу. И я перебралась сюда навсегда. Я по-настоящему встревожилась, когда после кризиса тысяча девятьсот седьмого года тут начали появляться другие. Но скоро успокоилась, ибо это оказались милейшие люди! Судья, полковник, миссис Билби...

Я поклонился. Меня представляли.

- Миссис Билби пишет пьесы. Она из старого филадельфийского рода. Вам с нами будет очень уютно, мистер Снелл.

- Для меня это большая честь, миссис Вандерпэнт.

- Ну и, разумеется, вся наша милейшая молодежь пришла сюда в двадцать девятом. Их несчастные папы решили расстаться с жизнью, прыгнув вниз с крыш небоскребов.

Я вовсю раскланивался и присвистывал. На представление ушло немало времени. Кто бы мог подумать, что в "Брейсисе" живет так много народу?

- А вот наконец и Элла с моим бульоном. Тут я заметил, что молодежь не так уж и молода, несмотря на их улыбки, вежливые ужимки, платьица инженю. А вот Элле еще не было и двадцати. Одетая во что-то поношенное, она тем не менее напоминала живой цветок на французском кладбище или русалку среди коралловых полипов.

- Иди сюда, глупенькая! - Миссис Вандерпэнт тебя заждалась. Бледность ее была не такая, как у них; не мертвенная бледность чего-то, лежавшего под могильным камнем, лишь изредка способная вяло блеснуть. Ее бледность была сродни жемчужной.

Элла! Жемчужина этой самой далекой, самой сказочной пещеры! Маленькая русалка! И кто она здесь? Девочка на побегушках, ей перекрывают воздух существа, у которых вместо пальцев побелевшие от смерти... щупальца! Красноречие изменяет мне.

28 МАРТА. Итак, я довольно быстро свыкаюсь с моим новым полуосвещенным миром, с моим странным обществом. Постигаю замысловатые законы тишины и маскировки, которые довлеют над внешне независимыми прогулками и сборищами полночного клана. Как люто ненавидят они сторожа - именно его существование вынуждает их соблюдать эти законы, вносит ложку дегтя в бочку меда их праздных бдений!

- Гнусное, вульгарное создание! От него разит этим наглым солнцем!

На самом деле это вполне привлекательный молодой человек, для ночного сторожа даже очень молодой - не удивлюсь, если окажется, что его ранили на войне. Но местная публика готова разорвать его на части.

А со мной они очень милы. Им льстит, что в их рядах появился поэт. И все же я не могу ответить им взаимностью. У меня слегка стынет кровь в жилах, когда я вижу, с какой неизъяснимой легкостью даже пожилые дамы паучихами перебираются с одного балкона на другой. Или меня коробит оттого, что они унижают Эллу?