Созвездие Гончих Псов - Константин Георгиевич Паустовский Страница 70

Из порта он пошел к Нелидовой. Несколько раз он позвал про себя Валю, и прежняя черная тяжесть сменилась простыми слезами. Батурин сдержал их, глотнул воздух. Он не мог понять, что с ним происходит. Боль очищалась от мути. Широкая печаль залила сердце, и он подумал, как много в мире обиды, невысказанной тоски и гнева. Валя была с ним, казалось, он держал ее узкую ладонь. Она говорила ему, что все пройдет и стоит жить, чтобы щуриться от ослепительного солнца.

Он открыл чугунную калитку. В окне был слабый свет, ветер надувал занавески. Батурин хотел окликнуть Нелидову, но вспомнил, что не знает ее имени. Он постучал о раму окна. Нелидова отдернула занавеску, наклонилась и несколько секунд смотрела на него.

– Я жду давно, – сказала она, и Батурин заметил ее сухие и яркие губы. – Идите.

В комнате было тесно и странно; она напоминала кладовую антиквара. Свет лампы падал желтыми полосами на красные старые шали, на мятый шелк и разбросанные всюду книги.

Нелидова села в тени на диване. Батурин на подоконнике. Он отодвинул стакан с осыпавшимися цветами. Они пахли тлением, желтой, застоявшейся водой.

– Как душно, – медленно сказал Батурин, разглядывая свои темные от загара руки. – Я только что купался в море. Жаль, что люди не могут менять кожу, как змеи… У меня желание содрать с себя кожу и вымыть легкие, сердце, мозги холодной водой. Понимаете, такой нарастающий внутренний жар. Его очень трудно терпеть…

Он говорил как бы для себя, забыв, что он не один. Голос его звучал глухо, он часто останавливался и задумывался. Нелидова сидела неподвижно.

– Но дело не в этом, – продолжал Батурин. – Рано еще подводить итог. Его подведем не мы, а помните, как у Киплинга, – подведет смерть, когда вычеркнет нас красным карандашом из списка. Киплинг писал прекрасные баллады – я помню одну: о человеке, попавшем в ад. Там сказано так:

И Тамплинсон взглянул вперед

И увидал в ночи

Звезды, замученной в аду,

Кровавые лучи.

И Тамплинсон взглянул назад

И увидал сквозь бред

Звезды, замученной в аду,

Молочно-белый свет…

– Да… вот, – Батурин не отрывал глаз от своих рук. – Читаешь сотни книг – и вдруг будто горячий ветер ударит в голову. Так и теперь. Я ничего не читал страшнее этих строчек. Я повторяю их часто и вспоминаю о ней… «Звезды, замученной в аду, молочно-белый свет». В этих словах есть большая горечь. Они человечны, эти слова, они разрывают сердце. Нельзя говорить о сентиментальности, как думает Берг. Я – не немецкая бонна. Я пережил все это. И Киплинг был совсем не сентиментальный британец, – он был крепкий, черствый, он воспевал войны и диких зверей. Но не в этом дело. Случилось так, что в полчаса с земли, с людей, со всего сдуло налет романтики.

Батурин не думал, поймет ли Нелидова его спутанную речь. Он постучал пальцами по стакану с цветами. На подоконник упало несколько желтых лепестков. Батурин собрал их, положил на ладонь и долго рассматривал.

– Случилось это в Бердянске. Какой-то китаец ударил в висок утюгом – на виске у нее билась тонкая вена, и все… Во время войн я не понимал и не оправдывал убийств. Теперь я думаю иначе. Есть среди людей прослойки, которые должны быть уничтожены. Прежде всего те, кто плюет на культуру, на труд, на материнство, на женщин. Человек с рефлексом вместо души, человек плотоядный, зараженный эгоцентризмом, должен быть уничтожен. Посмотрим, кто пересилит. Мы сильны своим гневом и непримиримостью, они – жадностью и волосатым кулаком.

Батурин сдунул лепестки.

– Для меня многое неясно. Я не знаю, как это выйдет и смогу ли я убить. Думаю, что да. Возможно, что после этого я убью себя, – он виновато улыбнулся, – я очень слаб, во мне нет жестокости…

Батурин взглянул на Нелидову, будто проснулся.

– Вот вы… – сказал он тихо. – Вот вы. Жена Пиррисона. Вы знаете, что все, о чем я говорил, относится к нему?

Нелидова молчала.

– Не хотите отвечать? Это понятно. Может быть, я говорил неясно. Вы вправе сейчас же заставить меня уйти или наговорить мне кучу злых слов, – дело, конечно, не в этом. Три месяца назад я бы этого не сказал – так я был спокоен и противен себе. Казалось, все вытекло из души, как вода из дырявого бака. Оказалось – не так. Я начал поиски. Были разные встречи. В Ростове я встретил проститутку Валю, о ней я не могу ничего рассказать, это бесплодно, ничего не выйдет… Ее убил в Бердянске китаец, – Батурин встал и оперся на подоконник, – китаец-прачка родом из Фу-Чжоу. Труп ее лежал в прачечной и был покрыт простыней…

Батурин сделал шаг к Нелидовой.

– Простыней, – быстро повторил он, задыхаясь, – и на простыне были вышиты слова «Георг Пиррисон».

Нелидова вскочила. Мучительная морщина легла у нее на лбу.

– Что вы говорите, вы – сумасшедший, – прошептала она.

– Она была прекрасна, – сказал Батурин и тяжело сел на подоконник. – Китайца звали Ли-Ван.

– Замолчите, не может быть! – крикнула Нелидова. – Я думала, вы бредите, пока вы не назвали Ли-Вана. Это наш бывший слуга, он жил у нас полгода в Москве, потом уехал. Ли-Ван убил! Я не могу понять этого. Ласковый, тихий Ли-Ван.

– К черту Ли-Вана! – Батурин поморщился. – Я должен окончить. Ли-Ван, слуга Пиррисона, убил ее. Перед этим она два раза травилась из-за Пиррисона. Не смейте кричать. Кричать у меня больше права. Я буду кричать, если на то пошло, – Батурин повысил голос. – Она два раза травилась из-за Пиррисона, когда он был в Ростове. Почему? Да потому, что он ее замучил, он привык все, за что платит, использовать до конца. Я распутаю этот узел, даже если бы это стоило жизни. Я не болтаю пустые слова, вы сами это видите.

– Что вы хотите сделать?

– Я убью Пиррисона.

– Нет, – крикнула Нелидова, – не трогайте его! Вы его не знаете. Он убьет вас прежде, чем вы пошевелитесь.

Батурин засмеялся.

– Он уже убил меня, не волнуйтесь. Таких людей необходимо уничтожать.

Нелидова сказала шепотом, от которого Батурин вздрогнул.

– Зачем вы говорите так? А если он убьет вас? Даже этот палец ваш не заслуживает смерти.

Батурин пристально поглядел в ее лицо.

– Вы бредите, – сказал он, – где вы слышали эти пустые слова? Моя игра сделана плохо. Я сорвался. Вы можете донести на меня, меня арестуют, но в конце концов выпустят, и своего