Режис Са Морейра - Убитых ноль. Муж и жена Страница 8

— Так он не согласен, что красота в душе?

— Согласен… По крайней мере, я так думаю, — ответила Франсуаза. — Но знаешь… Он считает, что есть вещи, о которых не стоит трепаться попусту.

— Сам-то он как?

— В порядке. Работает много, но это ему на пользу.

— Он все такой же красивый?

— О да!.. Правда, сам он так не считает.

— Я видела старый фильм с Гарри Купером в роли архитектора… Ты знаешь, вылитый Андрес! Я весь фильм ждала, что Гарри Купер вот-вот повернется к зрителям и наорет на меня!

Франсуаза посмотрела на пустующее место на их кровати и представила себе спящего Гарри Купера.

— Андрес гораздо красивее Гарри Купера, — сказала она.

— Да что ты говоришь?

— И потом Андрес не актер, а действительно архитектор.

— Что правда, то правда… Считай, что тебе повезло… Уж я на этих макак насмотрелась!

Франсуаза улыбнулась. Она вспомнила, что не слышала слова макаки с тех пор, как Клара звонила ей в последний раз. А если и слышала, то только потому, что сама его повторяла. Она легла поперек кровати и вытянула ноги.

— Как ты там вообще?

— Да ничего… Ну, то есть, уже лучше.

— Когда?

— Что когда?

— Когда стало лучше?

— Лучше и все… Смешная ты…

— Ну и пусть смешная. Ну давай, расскажи, когда тебе было хорошо.

Франсуаза закрыла глаза и прислушалась к дыханию Клары. Она ждала ответа.

— Вот, помнится, однажды ночью с Джозефом… Он сидел на краю кровати почти в полной темноте, пил виски. Его лицо освещали лишь огоньки музыкального центра. Я лежала в постели, курила и смотрела на него… Время от времени он оборачивался ко мне и улыбался. По-моему, за все это время мы не проронили ни слова… Но до чего же было хорошо!

Франсуаза помедлила немного и открыла глаза. Она повернулась, схватила пачку сигарет Андреса и отшвырнула ее от себя.

— Ты думаешь, вы снова сможете быть счастливы? — спросила она.

— Не знаю.

— Конечно, не знаешь. Но веришь, надеешься?

— Надеюсь… Но не знаю… Видишь ли, каждый день слышишь столько всякой чуши, самой разной. Ну там, к примеру, «любят только раз в жизни», «любовь не вернешь» и всякое такое. Не знаешь, что и думать! Вернее, уже вообще боишься думать — а то вдруг и сама сморозишь какую-нибудь глупость и внесешь, так сказать, свой вклад. В общем, не знаю, сможем ли мы или нет. Мне кажется, да, но не знаю… Я даже не знаю, пьет ли он сейчас виски.

Франсуаза возвела глаза к небу:

— Уфф! — выдохнула она. — Я сказала тебе, что он немного изменился, но я ведь не сказала, что он стал другим человеком!

— Я бы очень удивилась.

— А тебе нужен кто-то другой?

— Ну нет, конечно… не думаю. Или Джозеф, или никто. Да что тут говорить: поживем — увидим. Как там Джеймс? Он все еще хочет, чтобы его называли Джеймсом?

— Да… Одно время он предпочитал «Стива», но быстро вернулся к Джеймсу… У него все хорошо… Нарисовал тут в школе потрясающую картину, чистый абстракционизм, висит у нас в гостиной. Но теперь у него новое увлечение: хочет стать писателем, как Джозеф.

— А он не хочет стать просто «писателем»?

— Нет… Правда, просто «как Джозеф» тоже быть не хочет. Только «писателем как Джозеф». По крайней мере, так он сам говорит.

— Понятно… В его возрасте сам Джозеф хотел стать пожарным, так что…

Наступила пауза. Франсуаза сосредоточенно размышляла, глядя в одну точку.

— Ну вот!.. Теперь все ясно! — внезапно воскликнула она.

— Ты о чем?

Франсуаза вылезла из кровати и вышла на середину комнаты. Подобрала с пола пачку сигарет и выбросила в окно.

— Я не уверена, что Джозеф так уж изменился, — сказала она. — Но мне кажется, он наконец понял, что пожарным ему не быть.

Снова наступило молчание. Франсуаза не стала его прерывать, она выжидала.

— Ты права, — наконец услышала она голос Клары. — Ты-то как?

Франсуаза поняла, что какое-то время совсем об этом не думала. «Конечно же, это значит, что со мной все в порядке», — решила она:

— Я хорошо… На этот раз было чертовски трудно расстаться с травкой.

— О! Я тоже пыталась, каких только таблеток не пила — всех цветов радуги!

— И как, помогло?

— Не очень… Сначала вроде да, а потом… А потом стало казаться, что все это самообман.

«Или что игра не стоит свеч», — подумала Франсуаза.

— Может, вся наша жизнь — самообман, — нахмурившись, сказала она.

— Что ты такое плетешь?.. Давай-ка, погладь свой живот.

— Я как раз положила на него руку.

— И что: по-твоему, это самообман?

— Нет, конечно.

— Слава Богу. Сколько тебе еще осталось?

— Максимум месяц, — ответила Франсуаза. Она подошла к кровати и присела на краешек.

— Ты представь себе… Всего месяц — и ты такой косячище раскуришь!

— Перестань!

— Я уж не говорю о бутылочке портвейна!

— Перестань, Клара.

— Причем не об одной бутылочке!

— Перестань, прошу тебя.

— О’кей, о’кей.

Франсуаза чуть было не расплакалась, но потом, почти сразу, ей захотелось посмеяться. Она растянулась поперек кровати:

— Так ты собираешься возвращаться?

— Не знаю… Когда я об этом думаю, у меня сразу живот скручивает.

— И часто ты об этом думаешь?

— Да… То есть, нет… Не то, чтобы я об этом все время «думаю», но живот скручивает постоянно.

— А ты где сейчас?

— Сказала Джозефу, что в Испании.

— Ясно, — ответила Франсуаза, с трудом удержавшись от улыбки.

Она помедлила немного, пытаясь придумать вопрос попроще, села и спросила:

— Ты по-прежнему играешь в театре?

— Нет. О театре больше слышать не могу… Пустое это все, бесполезное.

— А что не пустое?

— Да все. Но это самое пустое.

— Самое-самое?

— Да.

— Совсем ерундовое.

— Так я не говорила. Это уж ты сама.

— Нет, не сама!

— То есть?

— Да ты прямо-таки за язык меня тянула.

— Вот как! Ха-ха! Значит, я могу вертеть тобой, как угодно!

— И не мечтай! Можешь сделать еще одну попытку.

— Давай… Ну-ка. Сейчас ты скажешь: «Вот болван!»

— Вряд ли.

— Помнишь школьного учителя, который запретил Джеймсу рисовать на перемене?

— Вот болван!

— Ну вот, пожалуйста.

«Какой болван!», — подумала Франсуаза, начиная нервничать. Потом успокоилась и сказала, как можно ласковее:

— Хорошо бы ты все же вернулась.

— Не уверена, что Джозеф тоже считает, что это «хорошо».

— Ты совсем дура?

— Спорный вопрос… А вот если я действительно вернусь, боюсь, Джозеф будет дико разочарован. Не скажешь, чтобы я похорошела!

Франсуаза снова начала нервничать.

— По-моему, ты совсем сбрендила. Да это просто оскорбительно для него — то, что ты несешь… Да набери ты хоть двести кило и покройся прыщами с ног до головы, он будет целовать тебя три дня без остановки!

— А на четвертый?

— На четвертый Клара решит заняться спортом или посетить дерматолога.

— Ненавижу дерматологов.

— Ничего, потерпишь.

— Только этим и занимаюсь! Ты бы видела последнюю пьесу, в которой я играла! Диалоги просто тошнотворные!

— Например?

— «Я так люблю ночь — эту непотребную шлюху… Люблю в ночи ее стыдливость, высшую стыдливость старых потаскух…».

— Ужас!

— Ну да… Учти, это перевод. В оригинале было еще ужасней.

— Но ты наверняка можешь найти что-то получше.

— Наверно… Не знаю. Мне плевать.

Франсуаза вытянула ноги и попыталась удержать их на весу. Поморщилась и опустила на пол.

— Было бы здорово, если бы Джозеф написал пьесу, а ты бы в ней сыграла.

— Ну уж дудки!.. Вот радость: каждые пятнадцать минут превращаться в какого-нибудь зверя!

Франсуаза посмотрела на свой живот и положила на него руку:

— Согласна, это не просто.

— Все равно что играть в баснях Лафонтена или в сказке о Винни-Пухе.

Франсуаза попыталась представить Клару в роли Винни-Пуха и поняла, что сморозила глупость. Улыбнулась и объявила: «За мастерство перевоплощения приз получает Клара Гиттар, исполнительница роли Поросенка!».

— Спасибо, спасибо… Чтобы вжиться в эту роль, я полгода прожила в свинарнике.

Франсуаза зааплодировала, похлопывая себя по животу.

— Ты только представь!

— Что?

— Полгода в свинарнике!

— Все лучше, чем в театральной труппе.

— Ты преувеличиваешь.

— Пожалуй… Всем людям свойственно преувеличивать.

— Но это не значит, что ты должна делать, как все, — сказала Франсуаза.

— А я думаю, что должна.

— Вот как! Я вижу, твои скитания пошли тебе на пользу!

— Давай не будем об этом… Уж лучше про театр.