Федор Кнорре - Без игры Страница 9

— Нет... Совсем нет.

— Правильно. И я бы так ответила... То есть я-то неизвестно еще, как бы ответила, но все равно правильно. Ну вот, встреться с ним и скажи это ему в глаза: нет! Все-таки какая-то ясность. Он съест и успокоится. А то он взорвется и чего-нибудь такого отмочит! Ну, полгода прошло. Поговорить-то можно? Внести ясность.

— Да она давно есть уже — ясность.

— Хорошо. Давно. Мало ли что было давно. Не можешь же ты все время прятаться. По-моему, ты все-таки просто должна ему что-то сказать, чтоб он понял, на каком свете он живет.

Долго тянулся такой тягостный для Юлии разговор, все время повторяясь и возвращаясь к одному: нужно встретиться.

— Что это за нейтральная почва? — мучительно морщась, как от головной боли, заранее чувствуя отвращение к этой почве, спросила, наконец, сдаваясь, Юля.

— Да есть такой Димка Дымков, он свой мужичишка, тоже на корабле болтался. Он приглашает нас и тебя. Просил передать тебе привет... Он мне знаешь что сказал, что я «насыщенная», на первый взгляд глупо, но когда вдумаешься... пожалуй, во мне что-то такое есть... Вообще с ним все очень легко.

После ухода Зины Юля бессмысленно долго мыла руки, стоя перед раковиной, потом тщательно вытерла их мохнатым полотенцем, пока не опомнилась, что пришла зачем-то в ванную, а зачем — не помнит. На руках оставалось чувство нечистоты, она открыла кран с горячей водой и поспешно стала снова намыливать руки, пока не вспомнила, что только что перед этим уже их вымыла.

Она пустила душ, отрегулировала температуру воды и, вся занятая своими мыслями, начала раздеваться до тех пор, пока не увидела свои голые ноги. Вдруг ей показалось что-то бесстыдное в том, что она тут стоит, раздевается догола. Ее передернуло от стыда и отвращения к себе, она поспешно натянула халатик, выключила душ и ушла к себе в комнату, но там было тоже нехорошо, и она села на свое место за обеденным столом и стала внимательно разглядывать уже давно знакомую хрустальную, то есть — граненую стеклянную вазочку, которую всегда ставили посредине, после того как прибирали посуду.

Песик соскочил со своего кресла, где лежал, свернувшись клубочком, и подошел посмотреть, что она собирается делать у стола. Она ничего не собиралась делать. Он, громко зевая, потянулся и поплелся обратно к себе на нагретое место.

«Это неизбежно», — почему-то складывались у нее в голове слова. Что неизбежно? Все, что произошло, конечно, неизбежно, и неизбежно надо перестать пытаться делать даже для самой себя вид, как будто ничего такого конкретного не случилось. Все случилось, и права Зина — бессмысленно прятаться от других и самой закрывать глаза.

Все, о чем ей подолгу удавалось не думать, становилось для нее даже как бы и небывшим вовсе — все это, в связи с предстоящей встречей на нейтральной почве у какого-то Димы, теперь точно прорвалось сквозь запертые двери, вошло в квартиру, заполнило пустоту комнаты, бесцеремонно расположилось вокруг нее.

Она перестала быть хозяйкой своих мыслей и памяти, она жалась, забившись в угол, а они хозяйничали у нее перед глазами, выволакивали откуда-то из глубины картины, лица людей, сказанные и непроизнесенные слова. Все, что было и не могло уже перестать быть, все это ее злосчастное свадебное путешествие, автомобильная поездка к морю.

Воспоминание было нестерпимо постыдное, как будто ты влипла и испачкалась в грязи. Совершенно безразлично, какая роль тебе в этой истории досталась, — ты ее участница и никуда не денешься от чувства, что всякая роль в этом фарсе для всех позорна. Ей было стыдно за себя, стыдно, что были минуты, когда она испытывала какое-то идиотское, приятно щекочущее чувство своего превосходства в тот момент, когда их просторная машина со спокойным жужжанием легко обходила на автотрассе дребезжащие «местные» автобусы, за окнами которых виднелись ряды лиц людей, сидевших в тесноте. Ведь сама она всю жизнь ездила в автобусах, троллейбусах. Однажды ей сделалось вдруг нестерпимо неловко сидеть, развалясь, в теплой сухой машине, когда они нагнали на пустом шоссе девушку, шагавшую, согнувшись, под дождем, прикрывая голову фанеркой.

— Давай мы ее возьмем! — просила она мужа.

— Да она же вся мокрая, заляпает у нас все! — удивлялся Андрей, но тут же весело согласился: — А впрочем, черт с ним. Подсадим!

И она поспешила отодвинуть к сторонке на заднем сиденье кожаную сумку с гнездами для термосов и тигровый плед, чтоб освободить место. Они подсадили девушку, и Андрей сейчас же запросто завел с ней разговор, расспрашивал, откуда она, кем работает, как зовут, и, свернув с дороги, довез ее до самого дома, и под конец они смеялись и болтали, как старые знакомые, а Юля, немного сбитая с толку, притихшая, чувствовала себя отодвинутой в сторону и молчала.

Несколько раз выходило так, что они обедали в хороших ресторанах, хотя можно было поесть в обыкновенной столовой. Юля не вмешивалась ни во что. И когда Андрей, вытащив пачку из заднего кармана брюк, расплачивался за обильный обед с закусками, она старалась не показать виду, что это ее удивляет. У них в семье никогда не любили и не копили денег. Но к ним относились с уважением. Их надо было считать, рассчитывать, чтоб хватило до определенного числа или на покупку пальто. И вдруг она увидела впервые, как можно деньги презирать. Бездумно пользоваться и небрежно, не боясь проброситься, метать, как карты, на край ресторанного столика пятерки и десятки. Эти серьезные, хозяйственные, деловые удостоверения, выданные за проделанную работу, на ее глазах падали из плотной пачки, точно разменные фишки в какой-то игре. Она не могла даже понять, хорошо это или плохо. Просто сбивало с толку.

Ведь все в ее жизни стало не таким, как было. С ней был Андрей, он назывался ее мужем, хотя она этому совсем не могла поверить. И весь мир вокруг него как будто жил по другим законам — их надо было принимать и понять, только бы самой не оказаться хуже, чем он от нее ожидает.

Была жара, костры, шашлыки, громадные бутыли фиолетового вина, которое казалось ей невкусным, но она пила, была пестрая компания, у которой тоже были свои правила, как себя вести, дурачиться, рассказывать анекдоты; ее разглядывали на пляже, подробно вслух обсуждали форму ее колен и щиколоток, и протестовать — значило выставить себя на посмешище — дурой, не усвоившей общего закона поведения в этом легком, жарком, развеселом отпускном мире. А потом, когда вся компания голосованием выбирала ее «мисс» какой-то «мыс»... она уже позабыла какой, — ей это приятно польстило. Они всё куда-то ехали, длинные проспекты по обочинам были сплошь усажены розами, потом начинались бесконечные повороты горных дорог, и в воздухе одуряюще пахло магнолиями, а на стоянках, по ночам, в черном бархатном воздухе плясали бесчисленные светящиеся мушки, небо горело южными звездами, а вокруг всегда была шумная компания каких-то прежних знакомых Андрея, увязавшихся за ними с самого начала путешествия. Среди них был, тоже в собственной машине, доктор математических наук Натоптышев, совсем молодой мужик, худой, со впалым животом, очень услужливый, но мрачноватый, и его жена, старше его лет на десять, но зато очень красивая. Уже шла к концу третья неделя поездки, уже надоели хороводы вокруг костерчиков, жара и кислое вино, и на ночных остановках мужики стали больше налегать на водку. И вот, в один такой мутный вечер с совсем плохоньким дымным костерчиком, время совсем уже шло к ночи, все показалось Юле вдруг очень скучным. У нее слегка кружилась голова от выпитого вина. Без вина было бы невозможно высидеть в дыму весь вечер на сырой опушке леса среди выпивших людей и не завыть от тоски.

Она отвела глаза от огня, встала и, сразу очутившись в полном мраке, потеряла ориентировку, пошла, наверное, не в ту сторону, где стояла их машина. Машины были все одинаковые, «Волги», — в темноте цвета не различались. Пока она шла шагов тридцать — сорок, глаза уже привыкли и от ярко горевшего звездного неба стало почти светло. Она, зевая, ткнулась в стекло, посмотреть, вернулся ли домой Андрей, — машина служила им постелью, домом. Посмотрела и ничего не разобрала. Там как будто что-то шевелилось. Она дернула за ручку, приоткрыла дверцу и отшатнулась, еще совершенно ничего не поняв, не разглядев, — просто как отшатывается человек, нечаянно ставший свидетелем того, на что постыдно глядеть. Она оттолкнула от себя, поспешно захлопывая, дверь, точно так же, как если бы по ошибке сунулась в мужское отделение бани, — судорожно-испуганно и виновато. По запаху узнала, что машина была не их, — изнутри, когда открылась дверца, пахнуло чужим женским пряным запахом. То, что увидели почти в полной темноте машины ее глаза, она просто как следует не поняла. Конечно, там был Андрей и жена Натоптышева. Они были как-то вместе, вдвоем, что-то там делали, все равно что.

Ей захотелось куда-нибудь уйти или хотя бы спрятаться. И некуда было. Только в машину, которая уже перестала с этой секунды быть ей домом. Она постояла, беспомощно оглядываясь — куда деваться. Кругом была ночь, вяло галдели люди у костра, стояли машины. Деваться было некуда. Она с опаской заглянула через стекло в машину Андрея, точно боясь и там увидеть что-то отвратительное. Пришлось все-таки залезть под крышу ставшего совершенно чужим, жалкого жестяного домишки.