Фёдор Кнорре - Папоротниковое озеро Страница 9

— Ага! — с детской запальчивостью, чуть не со слезами, закричал Викентий. — Тебе-то легко говорить. «Пошли вон, дураки», — и привет! А я ж не могу так с ними… это грубо.

— Это верно, он так не может, он добрый, где ему отбиться, — поддержала по справедливости Антоша и захохотала. — Как ты их только не путаешь?

— Ну уж нет! Как это я спутаю?.. — И вдруг упал духом и печально признался: — Не знаю. Разве иногда… А так нет! Они ведь все-таки очень разные… Некоторые. Вот одна все рвется мне носки поштопать и еще что-нибудь…

— Подштанники, — невнятно, с полным ртом подсказал Наборный.

— Ну и что, это очень трогательно в конце концов, если разобраться, — ободрился на минуту и опять виновато сдался Викентий. — А вообще, конечно… Они как-то примелькиваются… — И вдруг обрадованно рассмеялся: — Хотя нет, нет! Совсем не одинаковые, наоборот, очень всякие. Почему это вы воображаете? Знаете, бывают с юморком!.. Да!.. А вот вам? — вдруг он всем телом, броском повернулся к Тынову. — Тоже кто-то белье выстирал? Там, на веревочке висит? Ага?

— Сам. Кому тут еще стиркой заниматься.

Викентий внимательно вгляделся и вздохнул.

— Счастливый вы человек. Вообще теперь я все понимаю, просто она в вас влюбилась. Вот мы и приехали. Очень рад познакомиться.

Он порывисто потянулся через стол, насильно подтащил к себе руку Тынова, стиснул ее и встряхнул. Слезинки блеснули у него в глазах. Он пьянел быстро, но неровно, точно по ухабам катился. То слабел и впадал в подавленность, то вдруг взбадривался до лихости и озорства.

— В тебя я влюбилась, — равнодушно сказала Осоцкая.

— Врет-врет! Она знает, что я ее люблю, но только как мужчина мужчину… или девушка девушку… ну, вы меня поняли я надеюсь?.. Ах, как прекрасно было бы, если б ты была маленькой.

— Как четвертиночка? — осведомилась Антоша.

— Нет, нет, это много… Как спичечная коробочка?.. Нет, это уж очень… Пускай как две спичечные коробочки, так будет как раз.

Я бы устроил тебе домик около чернильницы у себя на письменном столе, помнишь, мне подарили на стеклянном заводе, красивая такая хрустальная чернильница, я бы туда наливал теплой водички, и ты могла бы купаться, чернил ведь там никогда не было, и ты махала бы мне вслед платочком из окошечка, когда мне нужно было бы уходить, ведь я бы тебе домик там устроил а когда я возвращался бы домой пьяный, ты бы мне говорила: пропащая твоя головушка, швинья ты швинья, что мне только с тобой делать!.. — он лепетал все более жалобным голосом и, когда дошел до пропащей головушки, совсем заплакал, застеснялся и, отвернувшись, стал пихать себе в рот кусок шашлыка.

— Кеша, не плачь, я тебя уважаю, — ласково сказала Марина, и он закашлялся от смеха, подавившись шашлыком.

— Мы все тут без вас осмотрели, — впервые обращаясь к Тынову, сказала Осоцкая. — Красивые веера из перьев на стенке, это тетеревиные хвосты? А из лучинок эту птицу вы сами сделали?

— Ничего тут моего нету. Это от прежних лесников осталось.

Они вышли на крыльцо. Она хотела отнести собаке шашлыка.

— Он не возьмет.

— Я его уговорю.

Бархан издали понюхал мясо и равнодушно отвернулся.

— Вы его так выучили?

— Нет, он сам такой. Знает закон, что ничего в жизни даром не предлагают.

— Такой закон?

— А как же!

Он взял у нее из рук мясо. Бархан уже не спускал с него глаз, мгновенно поймал подкинутый в воздух кусок и тут же его счавкал, торопясь проглотить, потому что видел в руках у людей еще мясо.

— А я все про вас вызнала, — провожая глазами второй кусок, летевший собаке в пасть, сказала Марина.

— Зачем это вам?

— Так. Странная какая фамилия — Палагай, — правда?

— Наверно. А что?

— Он почему застрелился?

— Этого никто не знает. Да другим это не все ли равно?

— Он был ваш большой друг?

— Друг. А какие бывают, большие или средние, — не могу вам объяснить.

— Почему же это с ним случилось? Вы сюда к нему приехали и жили вместе. Так? Вы навестить его приехали?

— Ну вот все уже рассказали.

— Да, говорят, он вас к себе вызвал, или позвал, и вы тут вместе некоторое время прожили вдвоем, и даже водки не пили, мирно прожили, а потом, после того как вы уехали, когда вы уже в Москве были, все дела свои устраивали, чтоб перевестись сюда к нему совсем, он вдруг застрелился в лесу.

— Видите, до чего вам все изложили точно.

— Я все об этом думала. Значит, так. При вас он не мог застрелиться. Вы мешали. И потом ведь могли заподозрить, что это вы его убили. Ведь он так странно себя убил: в грудь.

— Нельзя было мне, идиоту, оставлять его тут одного, вот что одно верно. Знаете ли, из ружья застрелиться довольно трудно, это, знаете ли, не пистолет, — он заговорил вдруг торопливо, не обращая на нее внимании, не рассказывая, а как будто взвешивая еще раз давно передуманные доводы. — Это очень обдумать, изловчиться надо — из ружья. Можно отыскать такой короткий крепкий сучок… или нарочно отломить покороче, аккуратно зацепить его спусковым крючком, а самому руками взяться за ствол наставить, ну хоть в грудь, и плавно потянуть. И все. Может быть и другой вариант. Человек в определенном состоянии… душевном состоянии… пробирался в кустах, поскользнулся, упал, уронил ружье, оно запуталось в колючих кустах, а он со злости или от рассеянности дернул на себя ствол, оно и выпалило. В обыкновенном, уравновешенном состоянии человека и ружье на предохранителе будет, и он, если и уронит, вернется, обойдет его кругом и вытаскивать будет с приклада… Так что и так, и так, в любом варианте, человек был не в себе настолько, что одно к другому близко. Однако вот вы своего добились.

— Вы мне рассказали, потому что видели, что мне это нужно… Что? Просто мне нужно было себе все это представить… И вы, когда приехали, решили остаться жить после него в этом доме. А зачем?

Никуда не тянуло. Да я ведь уезжал-то увольняться с работы. Действительно, мы собирались по соседству устраиваться. Как два медведя на соседних участках. Не получилось. Это бывает… Ну, значит, разобрались?

— Н-нет… Наоборот, все только запуталось. Темно совсем становится. Не страшно жить так одному? Пора пьянчужек моих отвозить домой. Завтра опять съемка. Машину я где-то на просеке под кустом оставила. Наборный дорогу показывал, совсем заблудились в тропинках. Вы нас на дорогу выведете?.. Я сейчас пойду отниму у них все мясо, ему отдам… то есть это вы сами ему отдадите… Так вы мне ничего и не рассказали.

— Вы же все так здорово выведали без меня.

— Да, да… Одна я говорю-говорю, а вы только отвечаете: «Какое тебе дело?»

— Не говорил я ничего подобного.

— Не говорили. А отвечали… Он был хороший человек? Ну, не буду. Вот мы приехали, нашумели и сейчас уедем, вы останетесь совсем один. Вам это хорошо?

— Мне одиноко… ведь привык.

Из дому выскочил Викентий и, хватаясь раскинутыми руками за дверные косяки, радостно закричал:

— Уехали!.. Я так и знал, что они уедут!.. И прекрасно, я так… ожидаю необузданные… то есть обожаю неожиданные! Всевозможные перемены в моей жизни. Теперь пускай они там снимаются, а я тут буду лесничий в этом домике. — Он неожиданно приметил Бархана, скатился, спотыкаясь, со ступенек и присел перед собакой на корточки. — Кисонька, мурзинька, можно я тебя поцелую… Зачем же мне зубки показывать? У-у, какие! Дай мне носик… А-а, ты хочешь, наоборот, мой носик? Вот если б ты был ма-аленький… со спичечную коробочку, я бы тебе создал будочку у меня на письменном столе, с плюшевой подстилочной, и, когда я засну, выпивши, мордой на столе, ты кусал бы меня за нос. Хочешь?.. Они, оказывается, не уехали! Тут стоят! Подумайте, как странно.

— Собирайтесь, пора ехать! — крикнула Марина в открытую дверь. — Не то без вас уеду! И хватит жрать. Мясо, какое осталось, тащите сюда, Антоша. Тут нужно.

— Ты что ж это, чернильная твоя душа, — сказал Тынов, — опять заблудился? Вот, жалуются, всех куда-то в чащу завел?

— И кажинный раз на эфтом месте! — изумленно откликнулся Наборный. Весь растрепанный, безуспешно пытаясь застегнуть пиджак на отсутствующую пуговицу, он, споткнувшись, выбрался через порог и глубоко со свистом втянул ноздрями воздух. — Как здесь дышится, бальзам! Вот Кеша хочет в лесничие идти!

— И пойду… И буду!

— Понимаешь, Ваня! — продолжал изумляться Наборный. — Я их все правильно вел, в самые папоротники. А там, я прекрасно знаю, красная тряпочка, где надо в ельник сворачивать, верно? А тряпочки я не нашел. Все искололись и вылезли к дому не с той стороны… Но вылезли!

— На месте тряпочка. Я ее тебе сейчас в темноте покажу. Сусанин!

Гуськом они двинулись следом за Тыновым по невидимой в темноте тропинке, в обратный путь к брошенной машине.

Осоцкая старалась идти с ним рядом, почти касаясь плечом, а Викентий то и дело отставал, кричал: «ау!», «люди, где я?» — и хохотал детским дурашливым хохотом.