Гусейн Джавид - Шейда

Джавид Гусейн

Шейда

Гусейн Джавид

Шейда

Трагедия в пяти действиях

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Меджид-Эфенди - директор типографии. Ашраф - его сын

Шейда Рамзи Рауф редакторы

Макс Мюллер - немец, художник. Роза - дочь Мюллера. Мария - мать Розы. Масуд - главный наборщик.

Гара Муса Юсиф наборщики

Могильщик, ангел в черной одежде, другие наборщики, музыканты, полицейские и тюремные служители.

ПЕРВОЕ ДЕЙСТВИЕ

Большая комната, принадлежащая дирекции типографии. Одна дверь и два окна комнаты выходят на улицу, слева другая, постоянно открытая дверь ведет в типографию. На стенах висят календари, карты... Справа и слева стулья и столы. На столах - книги, брошюры, журналы, газеты и пр. Конец зимы. Когда открывается занавес, Рауф за столом у окна что-то энергично пишет, светловолосый и чувствительный Шейда, дымя сигарой, задумался, приставив руку ко лбу.

Рауф. Шейда! О чем ты думаешь? Шейда. Не спрашивай, дорогой, состояние мое ужасно... Я - как корабль, потерявший управление, не знаю, чем заняться. Рауф (с усмешкой). Ну вот, видишь! Что я тебе говорил шесть месяцев назад? Редактирование - это не шутки! Каким бы героем ни был человек поначалу, все-таки в конце концов он устает, пресыщается, начинает скучать. А такие молодые редакторы, как мы, к тому же еще и томятся, нервничают. Шейда. Нет, Рауф, нет... Ни усталость от редакторства, ни наводящие тоску приказы директора, ни давление цензуры, ни убожество материала не занимают меня, не они на меня давят. Единственная сила, которая убивает меня - это пустота и бессмыслица жизни. (Поднявшись с места, взволнованно). Ради бога, ты только подумай! К чему есть и пить подобно животному, и так старательно трудиться? К чему регулярно раздеваться и одеваться, засыпать и просыпаться? К чему, подобно бесчувственной машине, думать и размышлять, писать и перечеркивать? Ох, когда я размышляю над этими бессмысленными "к чему", над ничтожеством этой лишенной основы жизни, будто орел острыми когтями разрывает мою печень, злобный дракон гложет мой мозг. Хочу смеяться, но не могу, хочется плакать, но не плачу. Глухая тьма, туманная инертность обвалакивают все мое существо. Бесцельная пустота безделия, горькая усталость вечно душат меня. Нет никакого чувства, никакой силы, которые могли бы развеселить мое сердце. Нет ни одной надежды, нет ни одного утешения, которые были бы способны принести радость моей душе... Ищу звезду, какой-нибудь луч, что мог бы озарить мою мечту, но не нахожу его. Хочу покончить с собой и избавиться, но увы... И это у меня не получается. Рауф. Зря, дорогой, зря..., ибо в каждой безнадежности живет надежда, в каждой тьме кроется свет, требуются лишь терпение и стойкость. (Глядя через окно на улицу). Вот самый очаровательный луч, самая яркая звезда!.. И вместо того, чтобы ты искал ее, она ищет тебя. Вот цветок Германии! Дочь художника, прекрасная Роза! Идет сюда! Шейда. Ради бога, поменьше смейся надо мной. Рауф. (смеясь). Да, потерявшие голову всегда бывают нервозны и пессимистичны!

Входит Роза в одежде школьницы. Шейда тут же вскакивает со своего места и благоговейно приближается к ней. Длинные светло-каштановые волосы. Розы, ее голубые глаза, целомудренный взгляд, ангельские манеры придают ей особую очаровательность.

Роза (легким кивком головы приветствует Рауфа, обращаясь к Шейде). Как ты, дорогой мой? Шейда. Благодарю. Роза. Где мой отец? Шейда. Пока еще не приходил. Меджид-эфенди (из типографии). Рауф, Рауф... Иди-ка сюда. Рауф. Сейчас, мой эфенди. (Тут же спускается в типографию). Роза. Слава богу, оказывается, и тебя можно изредка видеть. Вот уже второй раз ради тебя, только ради тебя я прихожу сюда. Шейда. О, я тронут твоей любезностью, твоим благородством... Когда я удостаиваюсь такого неожиданного счастья, страдание, смешанное с радостью, необыкновенное волнение обычно лишают меня рассудка, колеблют мою больную душу. Роза (улыбаясь). Ладно, обо всем этом позже. Пойдем к морю сегодня? Шейда. Конечно, пойдем, если хочешь. Роза. Какой грех проводить эти ночи впустую!.. Ах, как прекрасна прогулка в лунную ночь на лодке!

Входит Ашраф, элегантно одетый, в пенсне.

Шейда (обращаясь к изменившейся в лице Розе). Очевидно, вы не знакомы с Ашраф-беком? Сын директора типографии Меджида-эфенди, он только что вернулся из Европы. (Ашрафу). Это мадемуазель Роза, дочь нашего художника из Германии Макса Мюллера. Ашраф (с поклоном подавая руку). Бесконечно счастлив знакомством с Вами. Роза. Благодарю. Макс Мюллер (входит, поглаживая полу-седую широкую бороду). Роза, ты здесь? Роза. Да, папенька! Пришла за тобой. Макс Мюллер. Очень хорошо! Отдам эти рисунки и пойдем вместе. (Из висящей на плече сумки вынимает несколько рисунков, кладет их на стол). Где Меджид-эфенди? Шейда. Он в типографии, мой эфенди. Макс Мюллер. Шейда! Хочу сообщить тебе радостную весть. Шейда. Какую радостную весть? Макс Мюллер. Ты целую неделю подыскиваешь себе жилье. А тут один еврей-маклер как раз освобождает комнату в нашем доме, уезжает в Россию. Можешь переселиться туда сегодня же. Шейда (пожимая ему руку). О, если бы вы знали, как я рад этой вести. Я перееду сегодня вечером, да, сегодня же вечером. Макс Мюллер. Завтраки и вечерний чай дает мать Розы. Будем жить одной семьей, ты совершенно не будешь стеснен. Знаешь, я тебя очень люблю, ибо в тебе я вижу тюркское благородство во всей полноте его. Шейда. Благодарю вас.

В это время входит тучный, среднего роста Меджид-эфенди вместе с Рауфом.

Макс Мюллер. Мой эфенди, вот рисунки, что я принес для вашего еженедельника. Меджид-эфенди (берет рисунки, разглядывает их). Отлично, великолепно! Хорошо, что вы пришли, у меня к вам один частный вопрос, пойдем, поговорим в магазине. Макс Мюллер. Извольте, мой эфенди, я вас слушаю...

Меджид-эфенди, Макс Мюллер и Роза уходят.

Меджид-эфенди (уходя, к Шейде). Как только придут наборщики, пусть тут же приступят к работе. Сегодня очень много работы, следите, чтобы они не бездельничали. Шейда. Слушаюсь, мой эфенди. Ашраф (возбужденно). О, Шейда, что за прелесть, что за очарованье! Одним только взглядом покоряет человека. Будь автор Фауста жив, можешь быть уверен, он позабыл бы о своей прекрасной Маргарите и поклонялся бы Розе, и оказался бы не перед фантомом своего воображения, а перед блистательной явью. Шейда. Да, Роза воистину очень милое созданье, она нежна и прекрасна. Ашраф. По правде говоря, я еще не встречал такой чарующей, красавицы! (Зажигая сигару, задумчиво удаляется). Рауф (входя, Шейде). Опасный у тебя появился соперник!.. Шейда. Да, этот парень сильно расчувствовался...

В это время входят Гара Муса и Юсиф. Мусса - смуглый, среднего роста, средних лет мужчина с устрашающим обликом. Одежда на нем сильно поношена и залатана, левая рука до локтя забинтована бязью. Его брат Юсиф - бледный молодой человек в последней стадии туберкулеза.

Рауф (едва увидев их). Дай-ка посмотреть на тебя, эфенди! Как с рукой, лучше? Муса. Нет, мой эфенди, наоборот, изо дня в день все хуже. Рауф. Зачем же стоишь, присядь. Муса (своему брату). Садись ты, Юсиф. Я повидаюсь с Меджидом-эфенди и тут же вернусь. Если тебе наскучит, не жди меня, возьми фаэтон и поезжай домой. (Уходит). Шейда (Юсифу). Откуда вы, не от доктора ли? Юсиф. Да (кашляет). Шейда. Как ты себя чувствуешь? Лучше, чем раньше, не так ли? Юсиф (с горькой и многозначительной улыбкой). Несомненно, мой эфенди!.. Если не сейчас, то чуть позже я совершенно поправлюсь и, расставшись с этими страданиями, обрету вечный покой. (Снова кашляет, прикрывая платком рот). Шейда (печально). Юсиф, ну, о чем ты думаешь? Что пользы в этих мрачных думах? В конце концов ты себя погубишь. Рауф. Да, друг мой, в жизни необходимы терпение и стойкость. Те, кто поддаются наплыву чувств, собственноручно приглашают опасность. Бог даст, вскоре ты выздоровеешь, поправишься, однако я уверен, что ты больше не будешь работать в типографии. Юсиф. Нет, мой эфенди, нет... вы оба ошибаетесь, или делаете вид, что ошибаетесь... Между тем безнадежные взгляды врачей, холодные утешения знакомых, страдания моего несчастного брата Мусы ясно говорят о том, что мои дни уже сочтены. (После продолжительного и сильного кашля, вставая со своего места). Ох, ох... Не хочу никаких утешений. По мне смерть - это самое приятное утешение, самый настоящий избавитель. Все бегут от смерти, а я все глаза проглядел ожидаючи ее, ибо я смогу быть счастлив только под сенью ее черных крыл. Да, я смогу найти покой только в ее пустых объятиях. (Мучимый удушающим кашлем, грустно). Ох, простите, побеспокоил... Будьте здоровы, мой эфенди... Может, больше не увидимся...

Не переставая кашлять, платком прикрывает рот. Наступает гнетущая тишина. В этот момент в перепачканной типографской краской одежде по одному, по двое входят наборщики. Некоторые из них здоровы, другие бледны, горбятся, у одного глаз повязан черным платком... Последним входит толстый Масуд.

Первый наборщик (своим товарищам). Видели вы Юсифа? Боже, в каком он состоянии, что за вид? Страшно даже в лицо взглянуть. Масуд (громким голосом). А как ты думаешь, мой паша? Работа наборщика - не шутка! Этот бедный малый уже шесть лет вкалывает в этой проклятой типографии, которая ничем не отличается от тюрьмы. Второй наборщик. Бедняга, если бы у него было хоть немного денег... Масуд (язвительно). Что ты, ребенок, что ли? Откуда деньги у наборщика? Ровно двенадцать лет я тружусь в этом божьем приюте и, пыжась от гордости, выполняю обязанности главного наборщика, однако в моем августейшем кармане нет ни ломаного гроша. Первый наборщик (с сожалением). Гара Муса перед нашими глазами!.. Какое вознаграждение он получил за то, что обливался потом, глотая свинцовую пыль? Единственное невинное дитя его мучается в лихорадке, брат его, Юсиф, гибнет в когтях туберкулеза, сам же он мечется под градом бедствий. Несчастный! Он надеялся на свою единственную руку, которая прокормила бы его семью, на мозолистую, отказывающуюся от всякой милостыни руку, но господу богу и она показалась лишней для него. Второй наборщик. Что же будет делать этот несчастный, лишившись работы? Как он прокормит свою семью? Масуд (с горькой улыбкой). Не волнуйся, это проще простого. Его дом отдан под залог Меджиду-эфенди за половину стоимости... Из этих денег он получил пока две трети и скормил своим больным, оставшуюся же часть получит на днях и тоже растратит. Вот тогда только и придут настоящие бедствия и самая настоящая нищета. Первый наборщик. О, бессовестный, безжалостный!.. Второй наборщик. Как будто недостаточно того, что он пьет кровь народа, он еще зарится на наше жалкое имущество и дома. Шейда. Интересно, кто же в этом виноват? Меджид-эфенди ли? Или простаки, которые надеются на его милосердие и жалость? Этот мир - мир столкновений и борьбы. Естественно, что он хочет напиться вашей крови, высосать ее до капли, однако и вы, по мере своих сил, должны защищать себя, ибо, если вы будете носиться с грезами о милосердии и жалости, то в результате кроме унижения и нищеты ничего не обретете. Сегодня вы со стороны наблюдаете, словно стадо баранов, как душат Юсифа и Мусу, в то время, как вам, да, всем вам, завтра предстоит пройти тот же путь над пропастью. Но увы, позднее раскаянье, поздний вопль ваш останутся без ответа, не принесут спасенья. Первый наборщик. Что же делать, мой эфенди, что делать? Все мы жалки, все мы бессильны... Второй наборщик. Ох, если бы не жить в постоянном страхе перед властью! Шейда. Нет, друг.мой! На мой взгляд, эти увертки не имеют никакого значения и смысла. Если все рабочие, весь пролетариат земного шара начнет рассуждать так же, как и вы, то богачи еще несколько столетий будут топтать ногами трудящееся человечество. В то время, как мозолистые руки тех рабочих, которых вы считаете беспомощными, кормят весь мир, в том числе и вооружают все армии, всех капиталистов-эксплуататоров. Сегодня все счастье и беды мира зависят только от этих рук. Будьте уверены, если эти руки перестанут трудиться хотя бы даже на один день, жизнь во всем мире остановится. Первый наборщик. На деле требуются только усердие и мужество. Второй наборщик. Да, требуются только стойкость и выдержка. Масуд (смотрит на часы). Время идет. Пора приступать к работе. Ну, живо!..