Владимир Чивилихин - Здравствуйте, мама !

Чивилихин Владимир

Здравствуйте, мама !

Владимир Чивилихин

Здравствуйте, мама!

Обыкновенная хатка - белая, под старой соломой, с подоконным садочком. Тысячу лет живет на этой земле большой и добрый народ, тысячу лет лепит он из глины такие вот естественно простые и по-своему красивые жилища...

Тепло в хате, хотя на дворе мечется осенний ветер. Вокруг городка ровная степь во все концы, и ветры врываются в улицы, лохматят на хатах солому, гнут голые яблоневые ветки, завывают в трубах. Под окнами в наступающих сумерках ветер гоняет, будто стаю летучих мышей, жухлые листья, а тут хорошо, покойно.

Хозяйка сидит напротив меня, отрешенно смотрит в окно, односложно, словно бы нехотя, отвечает на вопросы. В суровых чертах ее лица сквозит какая-то особая, несегодняшняя усталость. Непослушными, в черных трещинах пальцами она поправляет седые пряди на висках, гладит ладонью по столу, будто обирает крошки, трогает бахрому скатерти, а то сложит на коленях эти тяжелые, изработанные руки и замрет.

Спрашиваю:

- Вы знаете, как я услышал о вас?

- Нет.

- Я тут в командировке от газеты. Посылал телеграмму, а девушка на почте говорит, что надо бы написать об Анне Константиновне.

- А зачем?

- Говорит, что письма вам долго шли по адресу: "Город Бахмач. Анне Константиновне".

- И сейчас идут.

- Нельзя ли взглянуть?

- Их много.

- Можно мне... все?

Она с усилием вытащила из-под кровати старый чемодан.

- Тут они.

- Отчего у вас здесь рубец? - спрашиваю я.

На среднем пальце ее правой руки ниже второго сустава - темная круговая мета, будто след от спиленного кольца. Анна Константиновна прячет руку за спину.

- От ножниц.

- Каких ножниц?

- Обыкновенных. Немецкий брезент тогда резала целый месяц. Маскировочный. А он как железо.

- Зачем?

- Тапочки шила, штанишки... Вот и выболело тогда.

Когда - "тогда"? Хозяйка ушла за перегородку, я раскрыл чемодан. Не одна сотня разноцветных конвертов лежала в нем. Тут были и треугольные, памятные нам с военных лет, и склеенные хлебом квадратные - из листочков, разлинованных в косую линейку, и покупные, с марками. Я взял первое письмо; оно, видимо, было получено последним - лежало сверху.

"Дорогая моя подруга и сестра! Нас породнило то время, о котором в теперешней счастливой жизни я так неохотно вспоминаю. Но меня сейчас все чаще расспрашивают обо всем, что тогда было. Я ведь молчала все эти годы, боялась, что не поверят или не поймут. Ваша Валя Прусаков а".

Что же было "тогда"? Тепло в хате и тихо, только царапают окно сухие прутья. Потом я перестал и это слышать. Письма, письма, в которых кричало прошлое...

А как мне рассказать о том, что было? Как заставить читателя поверить в то, во что трудно поверить? Как познакомить его с человеком, жизнь которого потрясла меня своей простотой и святостью? Как поведать о том, что было "тогда", чтобы все поняли, нет, не меня, а ее, Анну Константиновну?

Был уже поздний час, когда я вышел из хаты. Долго бродил по темному городку. Дуло низом и верхом, звезды то разгорались, то притухали. Ветер шипел в плетнях, доносил временами гудки со станции. Было зябко от ветра, остывшей уже земли и холодной полной луны.

Прошел на станцию. Вокзал, пакгаузы, депо, водокачка, забитые вагонами товарные парки. Железная дорога светила огнями, жила - свистели маневровые паровозы, лязгали автосцепкой вагоны, в репродуктор что-то кричал по-украински диспетчер. Прошлое стиралось этим живым движением.

Я снова пересек весь город, вышел на окраину. Степь уходила чернотой из-под ног, лишь кое-где - наверно, на колхозных токах - мерцали далекие огоньки. "Люди, вы помните?.."

Опять город. Длинные улицы с темными окнами были безжизненны. В лунном свете неподвижно торчали по дворам колодезные журавли, над хатами крестили звездное небо телевизионные антенны. Все программы давно кончились, бахмачане уснули...

Улица Войкова. Мимо хаты Анны Константиновны Жованик я прошел к плохонькой гостинице. Лег, но сон не шел. Я понимал ребятишек и взрослых, которые со всех концов страны слали сюда письма с необычным адресом: "Город Бахмач. Анне Константиновне".

Утром я опять был на улице Войкова. Анна Константиновна разлила чай, подвинула варенье.

- Все выросли мои дети. Расцвели, как цветочки... Письма пишут умные, трудные. Другой раз долго думаешь, пока ответишь...

- А Валя Прусакова, от которой это письмо, была одной из воспитательниц? - спросил я.

- Нет. Я была ее, можно сказать, воспитательницей.

- Она пишет - "сестра и подруга"...

- Мы с ней потом уже поравнялись. А после гражданской войны она была в моей пионерской дружине.

- Еще после той?

- Да. Мы, бахмачские комсомольцы, создали тогда первую в городе дружину.

- А что делала ваша дружина?

- Беспризорников ловили в поездах, пристраивали. "Живые газеты" выпускали. По селам ездили с концертами. Опасно было.

- Почему опасно?

- Бандиты овражничали. Но мы с оружием ездили. Один раз обморозились все и, как сейчас помню, стали выступать, а у нас руки перебинтованы и лица в гусином сале. Смех, да и только! Тогда меня просто Гайкой звали...

Она смотрела мимо меня, в окошко. На улице собирались дети, одни крохотные девчоночки, пищали тонкими голосишками, смотрели на наши окна. Анна Константиновна снова заговорила, медленно, с паузами:

- Потом выросли мы из комсомола... Пионеры наши тоже как-то незаметно поднялись. Смотрю - Катю Родченко, особую мою гордость, вожатую отряда, надо собирать на учебу. А Валя Прусакова уже замуж выходит и тоже уезжает из Бахмача...

- Но потом вы, значит, с ней снова встретились?

- Так. Только до новой встречи ой как много всего было!.. Я ведь с бахмачскими детьми так и работала до самой этой войны... Много судеб сложилось на глазах. Что-то очень хорошее было в той довоенной жизни, беспорочное, чистое...

- Всякое было, - сказал я. - Никуда не денешься.

- Я понимаю вас... Помню семьи, что трудно жили, а несчастные дети ходили и по той, довоенной земле. Катя Родченко, Наташа Кучма, Ваня Лысенко, Петя Харченко... Я в них много вложила своего. Или вот Листопадов Толик. Какой был парнишка!

- Анна Константиновна, - сказал я, - можно еще раз к вам приехать? Нам надо подробно поговорить о главном.

- Будь ласка, сынок.

В дверях я столкнулся с галдящей толпой детишек.

- Это мой кружок рукоделия, - пояснила Анна Константиновна. - Сейчас уже ничего не могу, кроме этого...

Встреченный на перекрестках жизненных дорог, западает в память тот человек, что посеял в твоей душе доброе семя - бескорыстно помог тебе в трудную минуту, неподкупно и прямо сказал нелегкую правду, облагородил тебя высокой мыслью, искренним чувством, честным поступком...

Из Москвы я отправил по разным адресам толстую пачку писем и скоро стал получать ответы. Все еще не решаясь приступить к главному, приведу здесь некоторые выдержки...

Директор Киевского горпромторга Екатерина Тимофеевна Родченко:

"Мне уже за пятьдесят, но яркими, отчетливыми картинами вспоминаются мои детские и юношеские годы. Сразу после гражданской войны мою мать зарезало поездом, и я осталась круглой сиротой, без крова и пищи. Меня приютила одна замечательная женщина, имеющая более чем скромные достатки. Я стала учиться. Моя новая мать очень любила детей, она создала в городе первый пионерский отряд, и я была вожатой этого отряда. Потом я поступила в вуз, а в 1931 году стала членом партии. Какими словами выразить мне благодарность моей воспитательнице? Это при ее помощи, неоценимой моральной поддержке я из неграмотной сельской девчонки превратилась в человека, которому доверяют большую работу...

Остается добавить только, что детство и юность я провела в Бахмаче, а женщина, память о которой для меня дороже всего, - Анна Константиновна Жованик".

Заведующая сектором партстатистики Коломыйского горкома партии Наталья Кучма:

"Когда умер мой отец, нас осталось пятеро маленьких ребятишек. Жили мы в Бахмаче, по соседству с известной вам А.К.Жованик. Первой протянула нам руку помощи Анна Константиновна. Устроила маму работать на вокзал, в течение нескольких лет материально и морально поддерживала нас. Вместе с нами - школьниками, пионерами, комсомольцами - она готовила пьесы, организовала хоровой кружок, "Синюю блузу". В агитпункте станции мы показывали свои концерты проезжавшим красноармейцам, много раз бывали с пьесами в Тынице, Курене и других ближних селах и хуторах.

Однажды зимой 1929 года нас застал в поле небывалый по лютости мороз. Мы все пострадали. Анна Константиновна оттерла снегом, спасла мне ноги. На субботниках, когда бахмачская комсомолия разгружала дрова, Анна Константиновна тоже была с нами..."

Слесарь-автоматчик со станции Арзамас Анатолий Ефимович Листопадов:

"Отца я своего не помню, он умер от порока сердца вскоре после моего рождения. Мы с мамой и сестрой Люсей жили недалеко от Анны Константиновны и Ивана Матвеевича Жованик. Иван Матвеевич работал на станции багажным кассиром, а моя мама - билетным. Маму осудили, и она отбывала наказание в Архангельской области. Мне было тогда девять лет, и я остался один, потому что сестра училась в Новозыбковском учительском институте. Меня решили отправить в детдом; но когда пришли за мной, то я убежал и спрятался. Меня нашла Анна Константиновна и уговорила идти в детсад, где она была заведующей. Так я начал жить в детсаде и у Анны Константиновны на правах воспитанника.