Сергей Залыгин - Государственная тайна

Залыгин Сергей

Государственная тайна

Сергей Залыгин

"Государственная тайна"

рассказ

Еще тому назад лет семь-восемь в Савельевке было все как у людей: школа была, фельдшерский пункт был, библиотека при школе была, газеты выписывали, магазин с ежедневным привозом хлеба, с бойкой продавщицей Марусей был. Что ни минута - сто Марусиных слов, что ни сто слов - то какая-никакая, а новость, новостишка: кого вызывал предколхоза Владимир Иванович, что сказал, что обещал сказать в ближайшем будущем; будет или не будет война, Маруся тоже знала.

Колхоз Савельевский имени Феликса Дзержинского был из середнячков: пшеничку с урожаем девять-десять центнеров с гектара сеял, молоко от коровок с удоем четыре и две десятых тысячи литров в год доил, но хлеб ел, по всей вероятности, американский: своего в СССР не хватало, зерно, много миллионов тонн, покупали во вражеской стране. Государство аккуратно расплачивалось золотом. Золота в СССР хватало, добыча велась интенсивно. План по золоту всегда выполнялся. Притом еще хлеб в магазинах на родине был так дешев, копейки, что скот кормить им было дешевле и выгоднее, чем отечественными жмыхами. В домашнем хозяйстве так и делали, да и своим любимым коровушкам на колхозной ферме доярки тоже приносили в узелке буханку-другую.

Долгов было перед государством у Дзержинского выше головы, однако хорошие долги, удобные: проходил год-другой - и они списывались, счет начинался сызнова, с нуля.

Одним словом, жизнь шла своим чередом. Советская. Колхозная.

Чем была еще знаменита Савельевка, так это своим прудом: глубокую, до десятка, пожалуй, метров, балку с ручейком по дну императорское переселенческое управление когда-то перегородило земляной плотиной, при плотине мельницу поставило. Со всей округи зерно молола та мельница. Давно уже она была разрушена - с тех самых пор, как страна перешла на американское зерно.

А пруд остался - можно сказать, шикарный, преглубокий, с карасями и с линями, с двумя плоскодонками у берегов. Одна была незадача - малые ребятишки запросто тонули в пруду каждое лето, иное лето и не по одному.

Но теперь и тонуть-то в пруду было некому: на всем Савельевском взгорке осталось семь ли, восемь ли развалюх с дымом, остальные жители разбежались в самые разные стороны. Окончательная погибель селению пришла, когда закрыли школу: если ребятишек учить хотя бы только четыре года негде, так и жить в таком селении нельзя. Без магазина можно, без медпункта как-нибудь, без школы - никак: двадцатый век.

И колхоз Дзержинского быстренько развалился, а Владимир Иванович богато построился в районном городке, это за двадцать километров. Он там стал ходить в начальстве, лицо круглое и довольное: вот как все славно для него обернулось! А ведь не думал, не гадал!

Оставшиеся на бугре жители друг с другом почти не общались, кто сколько мог копошился на огороде, все молча да молча. Один был разговорчивый старикан с фамилией Ахламонов, а по прозвищу Охламон, слушателей у него была одна-единственная женщина, об одной ноге старуха Елизавета. Они общались едва ли не каждый день, а слушала его Елизавета молча и внимательно, хотя ее мало интересовало, есть ли жизнь на Марсе, чем закончится война в Афганистане, а потом и в Чечне, что будет, когда наступят новые времена, а нынешние станут временами старыми, канут в Лету.

Минули же для Дзержинской Савельевки времена коллективизации, раскулачивания, минула мировая война - значит, и нынешняя перестройка тоже минет? Надо ждать. Разговоры между стариками такими и были - ожидаемыми, а знались они с малых лет.

* * *

Отец Охламона был бригадиром полеводческой бригады, а мать учительницей младших классов, по совместительству библиотекаршей в савельевской школе-семилетке. Елизаветин отец был заведующим молочной фермой, а мать - рядовой колхозницей.

Родители и те и эти не то чтобы дружили или гуляли вместе, но отношения между ними сложились добрососедские, хотя жили они через десяток домов.

Елизавета и Охламон учились вместе, в одном классе.

Охламона в школе не любили: он учился хорошо, но очень гордился и на уроке отвечал быстро-быстро - боялся, что учительница не признает его ответ самым лучшим, что не узнает всего того, что он по уроку выучил, чего начитался.

На вид этот парень был неказист, с маленьким носиком и пестрой головой - белое с сизым, почти что голубиным. Елизавета же была девчонкой быстрой, озорной, по успеваемости никак не ниже охламоновской. Учеба была для нее делом второстепенным, она вечно была занята общест-венной работой, а дома помогала матери - двух коров доила, четырех овечек стригла. И поросят кормила.

И вот ей-то, единственной в классе, Охламон нравился:

- Не такой, как все! Не люблю таких, которые как все, - ни отметки на парне нет, не поет, не танцует, а когда говорит - в землю смотрит. А еще очень сильно начитанный.

Уроки они часто делали вместе: Охламон выполнял одну часть домашнего задания, Елизавета - другую, и дело у них шло. Особенно по математике.

Родители на учебу своих детей мало обращали внимания, совсем не обращали, тем более что и тот и другая учились хорошо, лучше всех в классе - чем не пара! Когда поженятся, будут жить в доме жены, а двуспальную кровать преподнесут им Переваловы, родители Елизаветы.

После восьмилетки решено было, что не сразу они поедут в город, поступать в девятый класс, сначала годик, а то и два им надо поработать в колхозе. Повзрослеют - сами решат, что и как.

Охламона колхозный председатель быстренько приспособил водителем бензовоза: нетрудная работа, езди да езди по одной и той же дороге один-два раза в день, общайся с шоферами - чего проще?

По закону Охламон не вышел возрастом на водителя, так председатель Владимир Иванович договорился с начальником ГАИ района. Председатель умел договариваться.

Иногда в кабину бензовоза усаживалась и Елизавета, сгоняет туда-обратно - и довольна: для других-то девок это невозможно!

И вот однажды, весной было, они ехали на нефтебазу и всю дорогу смеялись, весело им было. Охламон держал правую руку на руле, левую - на плечах Елизаветы, он был очень доволен и разговорчив.

На обратном пути, оставалось проехать последние метров двести, дорога шла по откосу пруда, и вдруг правое заднее колесо с дороги сошло, стало крутиться в воздухе, выбрасывать непрерывную струю весенней грязи.

В таком положении Охламон остановиться не мог, он пытался вывести все четыре колеса на твердую дорогу. Он распахнул правую дверку кабины и крикнул Елизавете: "Прыгай!" И еще подтолкнул ее.

Елизавета прыгнула, упала на спину. Хотела вскочить - и не смогла: крутой был откос, скользкий. Еще мгновение - и бензовоз правым зад-ним колесом наехал на нее, лежачую. На ее левую ногу. Наехал и свалился в пруд.

Она удивилась: бензовоз был таким послушным, Охламон таким веселым, солнышко таким приветливым - и вдруг они все трое сговорились и так жестоко над ней подшутили?! Тут же она лишилась сознания, а пришла в себя почти через двое суток, в больнице.

Левая нога у нее болела, терпеть нельзя, она протянула руку, чтобы ее погладить, - ноги на месте не оказалось: короткая, плотно забинтованная культя, больше ничего.

Она снова потеряла сознание.

К ней подошел хирург и стал объяснять, как все хорошо: она жива, ноги нет, но сама-то она совершенно здорова, культя очень удобная, чтобы пристегнуть к ней протез, и Елизавета всегда сможет выбирать, что ей больше по душе: протез или костыль.

- Еще замуж пойдешь, ребятишек народишь. Двуногих.

Елизавета заревела в голос:

- Не хочу, не хочу, не хочу! Пусть ко мне придет Охламон!

Но Охламон уже был под арестом.

Причиной ареста была она - Елизавета.

Бензовоз пытались вытащить из пруда, но безуспешно, там ему и лежать вечно, по поводу бензовоза Владимир Иванович, председатель, сумел бы договориться с ГАИ, но вот с уголовным розыском не мог: человече-ская личность была искалечена и Охламона, хотя он и был несовершеннолетним, предали суду. Суд управился быстро: три года колонии малолетних преступников.

К Елизавете в больницу приходил следователь, молодой, - наверное, практикант юридического факультета.

Следователь сказал:

- Надо же было случиться! Такая шикарная девка - и вдруг!.. Обидно! Что и говорить - обидно. Ну, составим протокольчик - что и как было.

И стал спрашивать, что и как было. Когда было? Какого числа?

Как было? Она сама влезла в кабину бензовоза. Двадцать первого марта. Нынешнего года. Ахламонов ее не звал.

- Зачем влезла?

- Просто так.

- Значит, двадцать первого марта. Во второй половине дня. Запишем.

Елизавету выписали с костылем, но без протеза - протез надо было ждать, хотя Владимир Иванович и договорился, чтобы новинку сработали поскорее, но все равно надо было ждать да ждать этого грустного дня.

Для Елизаветы же наступила совсем другая жизнь, она и не знала, что такая бывает. И в своей собственной жизни Елизавета стала другой - куда девались ее озорство, ее бойкость и расторопность, она и петь перестала, хотя певуньей была до этого на всю деревню. Не стало у нее никаких желаний и замыслов. Никаких...