Юрий Дружников - Жанр для XXI века

Дружников Юрий

Жанр для XXI века

Юрий Дружников

Жанр для XXI века

"- Paul! - закричала графиня из-за ширмов, - пришли мне какой-нибудь новый роман, только пожалуйста не из нынешних.

- Как это, grand'maman?

- То есть такой роман, где бы герой не давил ни отца, ни матери и где бы не было утопленных тел. Я ужасно боюсь утопленников!

- Таких романов нынче нет. Не хотите ли разве русских?

- А разве есть русские романы?.. Пришли, батюшка, пожалуйста, пришли!"

А.Пушкин. Микророман "Пиковая дама".

Заметки эти возникли после перечитывания Гилберта Честертона, который сказал, что искусство -- это всегда некое ограничение, и смысл картины заключен в ее раме. Жанр и есть рама, в которой писатель выставляет перед читателем свой реализованный замысел. Автор и только он определяет размеры рамы, обозначив свой жанр. Даже если жанр не обоснован, писатель, в отличие от теоретика литературы, имеет право на некоторую долю абсурда, или, как сейчас говорят, непонятку, -- иначе скучно жить и, тем более, писать.

Хрестоматийные примеры, какую ни подводи научную базу, являют нам авторский субъективизм. "Мертвые души" -- стали поэмой по воле Гоголя. "Повести покойного Ивана Петровича Белкина", названные так автором -рассказы. Однако в сопровождающем рукопись письме к издателю Плетневу Пушкин называл повести сказками.

Пушкин поименовал "Медного всадника" петербургской повестью, а в конце вступления к поэме -- сам же назвал рассказом. "Евгений Онегин" по байроновским моделям -- поэма, не роман, но это, конечно же, роман в стихах, состоявший, согласно замыслу автора, из песен.

"Герой нашего времени" выходил отдельными повестями, а целиком Лермонтов издал его с подзаголовком "Сочинение", хотя это роман в рассказах или, скорее, в новеллах с элементами дневника путешественника. "Яма" Куприна -- повесть, хотя объем ее равен двум современным романам. "Бедные люди" Достоевского и "Один день Ивана Денисовича" Солженицына -- по жанру классические повести, хотя в американской славистике называются романами. "Москва-Петушки" Венедикта Ерофеева являет собой рассказ (пьяную исповедь о коротком вояже), а назван автором "поэмой", что исчезло не по авторской воле, и лишь позже восстановлено.

Пастернак, работая над "Доктором Живаго", в начале пятнадцатой части назвал свое произведение "повестью", а в письмах "романом в прозе", "большой прозой" и "большим письмом" . Жанр этого произведения, по мнению Е.Зотовой, "можно определить как псевдовоспоминания, воспоминания о вымышленных современниках".

"Мать Горького" -- повесть, но произведена в романы, чтобы исток соцреализма выглядел солиднее. "Жизнь Клима Самгина", считавшуюся другим классическим образцом не просто романа, но -- "романа социалистического реализма" (особый термин, см. например: "Словарь литературоведческих терминов, 1974), Горький тоже назвал повестью. И действительно, в раму романа это медленное, перегруженное второстепенными деталями повествование толщиной 2077 страниц не втолкнешь. Для "Самгина" был также придуман специальный жанр "монументальная повесть". А жанр романа "Чапаев", которым заложены "основы эпической формы в советской прозе" не сильно образованный автор его Дмитрий Фурманов определил как "очерк".

Примеры можно продолжать нанизывать на этот шампур. Трудно не согласиться со словами Л.И.Тимофеева, сказанными (подчеркну это) еще в шестидесятые годы: "В нашей критике иногда к жанровым определениям подходят как к табели о рангах и отнесение, скажем, "Чапаева" Д.Фурманова к числу повестей, а не романов рассматривают как недостаточное уважение к памяти автора этой книги. Понятно, однако, что она не станет ни лучше, ни хуже от ее жанрового определения". Это, хотя и не в столь безысходной ситуации, имеет место и сегодня.

Отстранившись от политической коньюнктурности, признаемся, что подбор рамы для произведения труден и в теории, где на каждом шагу встречаются справедливые оговорки об условности любого жанра. Речь идет не о прокрустовом ложе, но об адекватности содержания и формы. Другими словами, можно ли вставить маленькую книжную иллюстрацию, ну что ли, в раму картины Сурикова "Боярыня Морозова" или, наоборот -- само такое полотно во всю стену вставить в настольную рамку для фото?

Генетика жанров и поиски ниши

Русский рассказ, как известно, вытанцевался из западной новеллы или под ее влиянием. Новелла явилась из анекдота, который, однако, необходимо уметь рассказать. Она ведет отсчет от Боккаччо. Новеллу его о Торелло, приручавшем соколов и затем прилетевшем на кровати к собственной жене ("Декамерон", глава девятая) Пауль Хейзе, сам новеллист и литературовед, использовал для термина "соколиная новелла", одно время модного среди немецких критиков. Так, у нас говорят "чеховская новелла", хотя Чехов чаще подлинный рассказчик, а не новеллист, в сравнении, скажем, с О'Генри.

В свое время Б.Томашевский упростил задачу, просто поставив знак равенства между новеллой и рассказом, заявив: рассказ -- русский термин для новеллы. В отечественном литературоведении рассказ порой смешивается даже с очерком. Но упрощение таит опасность. Оксфордский словарь переводит слово "новелла", как повесть, а Американский толковый словарь Уильяма Морриса -как "короткий роман". Можно согласиться: граница зыбка, но нельзя утверждать, что ее вообще нет.

В практике западная новелла еще в XIX веке весьма сильно отличалась от русского рассказа. "Новелла, -- по мнению Гете,-- ничто иное, как случившееся неслыханное происшествие". Новелла "раскрывается в свете сюжетной неожиданности, точно при вспышке магния, -- считает А.Наумов и ниже продолжает: -- Уменье подготовить такой эффект, удвоить восприятие -- и есть то самое искусство рассказать новеллу". Чистая новелла почти не прижилась в русской литературе, а если употребляется, то имеет другое значение, нежели на Западе, более легковесное, что ли. Забегая вперед, отмечу, что Моррис прав: короткая романная форма идет скорее именно от новеллы, в которой, по традиции жанра, обычное сочетается с необыкновенным, даже с мистикой или фантазией, словом, с чем-то, что неожиданно для читателя резко меняет привычный уклад жизни героев.

Рассказ эпичен, он тяготеет к раме неторопливой повести, дела с которой обстоят сложнее. Немецкий термин ErzГ¤hlung переводится в разных словарях то как рассказ, то как повесть. По Белинскому,рассказ -- "низший и более легкий вид повести", что нынче выглядит некоторым упрощением. Ясно, что повесть длиннее рассказа, но к тому же она предполагает наличие большей социальной проблематики, хотя сюжет ее обычно незамысловат. И в рассказе, и в повести он "ослаблен", повествование "описательно".

Белинский называет повесть "распавшимся на части... романом" и даже просто "главой, вырванной из романа". Все в русской литературе -разновидности повести, -- такой взгляд привычен, но несколько устарел, как и трактовки романа опубликованные в советское время. Например: "Роман представляет индивидуальную и общественную жизнь как относительно самостоятельные, неслиянные, не исчерпывающие и не поглощающие друг друга, хотя и взаимосвязанные стихии, и в этом состоит определяющая особенность его жанрового содержания".На мой взгляд, как раз наоборот: именно в романе две стихии сливаются. А уж рассмотрение героя романа как стимулированное "общенациональными, государственными идеалами и целями" нынче звучит пародийно.

С XIX века роман приходит к "художественному анализу современного общества, раскрытию тех невидимых основ его, которые от него же самого скрыты привычкою и бессознательностью". Этот взгляд Белинского, похоже, еще в действии. Русский роман, благодаря Пушкину, слегка зациклился на теме "лишнего человека", которая, возможно, вовсе не была главной, но воссоздавалась искусственно Лермонтовым, Тургеневым, Гончаровым, частично по инерции успеха "Евгения Онегина". Роман двигался к своему величию в лице Достоевского и Толстого.

Традиционная вялая сюжетность литературы XIX века стала беспокоить авторов в начале XX. Выразил это в манифесте "Почему мы Серапионовы братья" Лев Лунц. Тема развита также в его статьях "О публицистике и идеологии" и "На Запад!". Он призывает к большей динамичности сюжета, к "хорошо организованной" прозе. Е.Замятин, патрон Серапионов, указывал на О'Генри и Уэллса, как отличных сюжетников. Требование остроты сюжета Лунц попытался реализовать в собственной новелле "Исходящая в"--37", где реальность смешена с фантазией. Нельзя, однако, сказать, что призыв Серапионов удалось осуществить хотя бы им самим: может, генетика русской классики оказалась все-таки сильней?

По Бахтину, романному герою присущ "избыток человечности", ситуация, когда личность и судьба ее неравновелики. Роману, в отличие от спокойной повести, нужна сильная интрига -- пружина, которая держит всю драматургию происходящиего. Традиционный подход, что в романе должен быть "треугольник", сегодня в американском литературоведении иногда заменяется другим: для сюжета романа нужна "зависть" (mimetic desire). Так или иначе, степень драматизированности романа выше, чем рассказа и повести, а магнитное поле шире, иногда глобально. Повесть может расплываться, оставаться вне рамы, роман же замкнут, и события в нем самоисчерпаемы. Температура рассказа и повести ниже, повесть более открыта, фрагментарна, незавершена. Рассказ изображает одно событие, роман -- целую жизнь, а повесть -- между ними. В теории была попытка разделить прозу на два жанра: рассказ и повесть в одном, новелла и роман в другом жанре. Французское rГ(C)cit и co nte понимается как рассказ, повествование, история, даже сказка, также и немецкое ErzГ¤hlung и Geschichte, а новелла и роман в обеих литературах отделены.