Сергей Семенов - Шпитонок

Сергей Терентьевич Семенов

Шпитонок

I

Выло очень раннее утро. Ночная темнота чуть-чуть по-редела, как одна из заботливых хозяек деревни Пуриковой, Маланья Гарина, уже вскочила с постели, накинула на вскосмаченную голову платок, пошатываясь подошла к окну и выглянула на улицу.

На улице было темно и тихо. Хотя на востоке загора-лась заря и звезды начинали тускнеть, но в Пуриковой все еще спали.

Время было -- вторая половина августа. Везде шло яро-вое жнитво, во время которого в поле рано не ходят, а дожи-даются, когда сойдет роса, поэтому вставать и не заботи-лись.

Видит Маланья, что светает уже, решила больше не ложиться и отошла от окна, подошла к рукомойнику и стала умываться.

Пока умывалась и молилась Маланья, делалось все светлее и светлее. В избе уже можно было все разглядеть: и пост-ланную на полу широкую соломенную постель, на которой спали большой косматый мужик, муж Маланьи, и двое ребятишек -- девочка лет десяти и мальчик лет пяти; и стол, и лавку, и коник, где лежала куча разного тряпья. Помо-лившись, Маланья подошла к постели и стала толкать му-жа ногой.

– - Аксен, а Аксен!

– - А-а? -- заспанным голосом промычал Аксен и, не от-крывая глаз, начал почесываться.

– - Будет дрыхнуть-то, вставай!

– - Что такое там? -- пробормотал Аксен и, поднявши голову, стал протирать глаза.

– - Что? Вставать пора, чай, косу бить надо.

Аксен ничего не сказал, а молча поднялся с постели, подошел к конику, сел на пего и стал набивать трубку. Маланья пошла доить коров.

Когда Маланья, подоивши коров, вернулась в избу, Аксен все еще сидел на конике и курил. Маланья осер-дилась.

– - Ишь надымил, дышать нельзя…

– - А ты не дыши, кто тебя заставляет? -- выколачивая трубку, проворчал Аксен.

– - Не дыши,-- вот горазд ты незнамо что молоть-то, а нет того, чтобы поскорее за дело взяться.

– - За какое? Коров доить? Пожалуй, без привычки-то все соски пооборвешь.

– - Тебя коров доить не заставляют.

– - А печку топить -- бороду спалишь; это вам потому и бороды-то не дано, что печку топить положено.

– - Вот и поговори с дураком,-- уже совсем разозлив-шись, сказала Маланья и, процедив молоко, подошла к по-стели и стала толкать спавшую там девочку.

– - Дашка, а Дашка! Дашка!

Девочка что-то промычала, но не очнулась. Маланья взяла ее за плечо и стала трясти.

– - Дашка! Тебе говорят-то, вставай!

Девочка опять что-то промычала, но не просыпалась. Маланья совсем из себя вышла.

– - Да что ж ты не встаешь-то, дрыхня этакая! -- крикнула она.-- На вилах, что ли, подымать? Вставай!

И Маланья так тряхнула девочку, что та сразу вско-чила на ноги и заплакала.

– - Что захныкала? Спать бы тебе все, крапивница! А нет заботушки, чтобы пораньше встать да что-нибудь матери пособить! У, выпороток.

Девочка сразу замолчала и как-то съежилась. Постояв ми-нуту на одном месте, она подошла к рукомойнику и стала умываться.

– Ворочайся проворней да за грибами ступай, обеги ме-ста-то, пока другие не захватили,-- крикнула Маланья.

Дашка нагнулась под лавку и стала что-то шарить там. Ты что там еще лазишь?

Да обуться во что бы, а то холодно,-- как-то жалобно пропищала Дашка.

Я те дам холодно,-- крикнула Маланья.-- Ишь какая нежная, знать, правда все шпитонки-то на дрожжах заме-шены. Так ступай: нечего без поры безо времени обувь тре-пать.

Дашка еще больше съежилась, личико ее сморщилось, глазки слезами заволокло. Ничего не сказала она, а взяла корзинку и вышла из избы.

Маланья стала топить печку. Аксен умылся, обулся и пошел отбивать косу. Отбивши косу, он опять вернулся в избу. У Маланья дымился горячий картофель в котле. Заметив это, Аксен проговорил:

– - А, и завтрак готов?

– - Готов,-- промолвила Маланья,-- садись!

Аксен вымыл руки, вытер их об утирку и стал мо-литься на иконы. Помолившись, он взглянул на спящего на постели мальчика и спросил:

– - А как же Николку-то, -- будить?

– - Пущай его, ишь как крепко спит,-- сказала Ма-ланья и с нежностью поглядела на мальчика.

– - Да поел бы вместе.

– - Ну после поест. Я ему оставлю.

Аксен сел за стол, отрезал себе хлеба, вынул из стола солонку и стал чистить картофель. Маланья поставила чаш-ку на стол и налила в нее молока. Стали завтракать.

Но успели Аксен с Маланьей и по одной картошине съесть, как Николка зашевелился на постели и поднял го-лову. Увидав, что отец с матерью завтракают, он протер глаза и пролепетал:

– - Мама, поесть.

– - Поди, поди, маленький, поешь, только умыться надо. Поди -- умою.

И Маланья взяла Николку па руки, поднесла к руко-мойнику, умыла, утерла и посадила за стол. Мальчик взял кусок хлеба.

– - Картошеньки хошь? -- сказал Аксен и подал Николке картошину.

Мальчик покрутил головой.

– - Не хочу картошки, коку хочу,-- пролепетал он.

– - Коку? о, миленький, сейчас,-- сказала Маланья и, погладив по голове мальчика, вышла из избы и принесла из горенки яйцо. Открыв заслонку, она положила его в печ-ку и проговорила:

– - Вот сейчас испечется, подожди маленько.

Мальчик стал хлебать молоко.

Позавтракали. Маланья живо собрала все со стола и вынесла из избы. На столе осталась только небольшая гор-бушка хлеба и несколько картошин. Это Маланья положила в стол и сказала Николке:

– - Николушка! это вот няньке вели поесть, когда из лесу придет, да вели ей скорей перебирать грибы да в поле к нам приходить с граблями.

Маланья одним духом убрала постель, вынесла пойло поросенку, нацедила кувшин квасу и вышла из избы. У крыльца сидел Аксен и прилаживал к косе грабельки.

– - Ну, пойдем,-- сказала Маланья.

– - Пойдем,-- сказал Аксен и, поднявши косу на плечо, пошел через улицу.

– - А ведь роса-то сегодня очень холодная, девке-то на-шей знобко будет,-- сказал он.

– - Ну, авось не околеет, живая душа,-- молвила Ма-ланья, шагая за мужем.

II

Даша только вышла из избы и сошла с крыльца, как почувствовала, что роса так холодна, что босиком идти трудно; но воротиться в избу и сказать об этом матери (как звала Маланью Дашка) она не решилась. Она зна-ла, что все равно Маланья не даст ей обувки, а еще, пожа-луй, пинком наградит; поэтому она, не раздумывая, прямо побежала в лес.

Лес от деревни был не более как в версте, но Дашка не пробежала и половины пути, как почувствовала, что ноги ей совсем охватило холодной росой: их и щипало, и кололо. Дашка, чтобы согреть их, побежала из всех сил.

Когда девочка прибежала в лес, то ноги ее прозябли до костей. Они так больно ломили, что Дашка еле могла сдер-жаться от слез. Добежавши до первой елки, она броси-лась под нее. Под елкой травы не было, а был насыпан игольник, поэтому не так холодно было. Дашке стало по-легче, и она села под елкой, поджала под себя ноги и теплотой своего тела стала согревать их. Ноги согрелись немного, но Дашке не легче стало от этого: они "разош-лись с пару" и так защемили и заломили, что Дашка уже не могла сдерживаться больше и заплакала в голос.

– - О, батюшки! ой, больно! -- хватаясь за ноги ручишками и корчась всем телом, голосила Дашка.-- У-у, родные мои.

Но ноги от этого не переставали ломить. Они как в огне горели. Сердечко Дашки от этого разошлось. Ей стало и больно, и досадно на Маланью, что она ее разутую в лес выгнала. "Ишь, ей обувки жалко, а не жалко меня-то. Не-бось Николку так не выгнала бы",-- подумала она.

И Дашке стало так горько и обидно, что она еще больше расплакалась. Ей вдруг представилось, как обходились с ней все время Аксеи с Маланьей и все люди, и это еще больше надрывало ей сердце.

III

Вывезли Дашку из воспитательного дома в небольшую семью; взяли ее потому, что свой ребенок умер, на его место и взяли. Там ее думали и вырастить, но вскоре кормилица Дашки опять родила, потом через год еще. Ребята остались живы, и Даша стала в тягость, и стала кормилица ей место приискивать…

Отдали ее Маланье. Девочка горько плакала и кри-чала, когда ее взяла Маланья и повезла к себе. Привезла ее Маланья домой, хотела приласкать, дала ей баранку, но Дашка вывернулась от Маланьи, не взяла и баранки, а бросилась к двери и закричала, обливаясь слезами:

– Мама, мамушка… Мама!

Маланья, видя, что девка не на шутку разошлась, веле-ла Аксену попробовать унять ее.

– - Ты что ж это орешь-то, а? -- притворно сердито крикнул Аксен.-- А хочешь прутом? Замолчи лучше.

Дашка испугалась, затряслась и сразу притихла. Маланья посадила се на печку. Дашка долго там всхлипывала, пока не обессилела; потом она крепко заснула. Проснулась Дашка, огляделась кругом, вспомнила, где она, и опять в слезы. Маланья стала было опять утешать ее, но Дашка и слушать ее не хотела; отпихнула она прочь ее и закричала:

– - О мама, о родная!

Маланья рассердилась.

– - Я тебе дам маму, какой там еще маме кричишь, я те-бе мама, слышишь! А будешь плакать -- волку отдам.

Дашка опять забилась в угол, но не перестала плакать. Стала понемногу привыкать она к новому месту. Но так привыкнуть, как к родному, она не могла, все ей вспомина-лась прежняя матка, и она тосковала по ней, на Маланью же с Аксоном волком глядела. Они также к ной ни любви, ни жалости не чувствовали: взяли они ее, как и почти всех "шпитонков" берут, из выгоды. Они только что отделились тогда от отца, нужды у них было много, ну и взяли, чтобы деньгами за нее нужде помочь. Сразу заложили они Дашкин билет, удовлетворили кое-какие нужды свои, а про Дашку и забыли, ни рубашонки, ни одежонки ей порядочной не справили. Держали они ее в чем попало, а кормили впро-голодь. На то, что она тосковала, никто не обращал вни-мания. И сидела она в уголке где-нибудь или на печке. Помешает она Аксену или Маланье, дадут ей подзатыльник, перейдет она в другое место. Так и слонялась она целый день из угла в угол.