Павел Лукницкий - Ниссо Страница 10

Халифа считался в Яхбаре лицом самым почтенным и влиятельным после хана, и потому Азиз-хон вел с ним дружбу. Вместе долгими утрами слагали они стихи, - Азиз-хон, как все восточные правители, считал себя хорошим поэтом; вместе читали они "Лицо веры" - книгу, написанную столетья назад пиром Шо-Насыр-и-Хосроу и понятную лишь посвященным; вместе мечтали они о женской красоте, ради которой можно было иной раз по-своему истолковать догматы исмаилитской религии.

Когда Азиз-хон прослышал о том, что на советской стороне, в селении Дуоб, живет красивая девчонка, которую можно купить очень дешево, халифа убедил Азиз-хона, что не так уж он стар, чтобы ограничиваться давно надоевшими ему женами, и взялся сам доставить эту девчонку в Яхбар.

И когда халифа привез Ниссо и она действительно оказалась очень красивой, Азиз-хон, не торгуясь, уплатил за нее сорок монет, и дружба его с халифа еще более укрепилась.

Азиз-хон поместил девушку в своем доме и не торопился сделать ее женой, зная, что добыча от него не уйдет.

Обширный дом Азиз-хона стоял на высокой скале, над самым берегом Большой Реки, быстро, но плавно бежавшей в широкой долине между двух горных хребтов. Дом был похож на старинную крепость, потому что был обнесен зубчатой стеной, с которой -вверх и вниз по Большой Реке - видна была вся долина, нарезанная на клочки посевов, наполненная маленькими садами абрикосов и тутовника, ограниченная высокими скалами и осыпями крутых склонов. Лестницы дома состояли из обрубков дерева и вели через квадратное отверстие в потолке к следующим комнатам, расположенным террасами. Двери были поставлены одна к другой под прямым углом и притом в столь узких проходах, что одновременно ими мог пользоваться только один человек. Проходя в эти низкие двери, Азиз-хон был вынужден сгибаться вдвое. Прадед Азиз-хона боялся соседних ханов: в таких закоулках нападающий не мог ни стрелять из лука, ни взмахнуть кинжалом. В прежнее время, когда яхбарские ханы считали себя в опасности, они никогда не спали две ночи подряд в одной и той же комнате, зная, что отверстие в потолке дает неприятелю удобный пункт, откуда он может, подкравшись, направить стрелу. Времена опасностей и внезапных нападений уже миновали, - в своей ли комнате, на плоской ли крыше, Азиз-хон спал спокойно... Никто теперь не охранял дом, регулярного войска в Яхбаре много лет уже не было, и даже риссалядар - предводитель яхбарских конников, распущенных по домам, - жил на покое в одном из дальних селений ханства. Азиз-хон не любил его и с ним не встречался.

Сад на скале вокруг дома был очень густой. Выбиваясь из-за зубчатой стены, ветви деревьев свешивались над рекой. В саду всегда стояла глубокая тень. Без позволения Азиз-хона никто не мог входить в этот сад. Впрочем, окрестные жители, работающие внизу в долине, на полях Азиз-хона, и не стремились сюда заглядывать: всем было ведомо, что в саду, в свободное от работы время, проводят свой досуг жены их господина. Им - старым и молодым был виден из-за стены весь мир, а их не видел никто, и, конечно, именно так угодно пророку. Да и сам Азиз-хон, присаживаясь на излюбленном камне, возвышавшемся над стеной, любил предаваться высоким размышлениям, созерцая свои владения и - по ту сторону Большой Реки - страну, такую же, как эта, но подвластную не ему, а новым, непонятным правителям.

Азиз-хон думал о тех временах, когда и тот и этот берега были покорны одной только воле его деда, позже убитого собственным сыном - отцом Азиз-хона. Большие богатства текли тогда в этот дом, а теперь все приходит в ветхость: зубчатая стена кое-где обвалилась, дожди размыли глиняные украшения угловых башен, резные раздвижные окна веранды обломились, и даже дерева - того особенного, крепкого дерева, какое дед Азиз-хона покупал во внутренних провинциях, - теперь уже нигде не достать, да и разве нашлись бы теперь мастера, способные так искусно вырезать на деревянных щитках священные изречения?

"Все приходит в упадок, - рассуждал Азиз-хон, - и виноваты в этом проклятые иноземцы, владеющие ныне той половиной мира, что начинается за Большой Рекой". И потому думы Азиз-хона всегда горьки, а длинное, в обвисших морщинах лицо его сухо и желто, и даже седеющая борода постепенно становится непокорной и жесткой, как лохмы верблюжьей шерсти.

Теряется власть Азиз-хона даже над своими людьми. Правда, никто не рискнет ни ослушаться его, ни противоречить ему, но самый последний нищий яхбарец осмеливается теперь смотреть в глаза с таким выражением, будто он не покорный раб, а пойманный волк. Да и мудрено ли? На том берегу нет уважения ни к вере, ни к достоинству рода, ни к ханской власти. "Эти безумцы русские, - негодовал Азиз-хон, - разломали весь божественный дом почета и власти. Разве можно снимать уздечку с шеи народа?"

И что осталось еще Азиз-хону в жизни, когда теряется главное богатство и власть? Священные книги да услады жен...

2

Азиз-хон глядит на Ниссо, сидящую на корточках во дворе и ловко обкатывающую шары, слепленные из соломенной трухи и навоза.

Конечно, заготовлять на зиму топливо мог бы и кто-нибудь из слуг Азиз-хона. Но это женское дело, а женщинам не следует бездельничать, а потом должна же Ниссо хоть чем-нибудь отрабатывать те сорок монет, что уплачены за нее! Готовить еду она не умеет, да и пусти ее только к старым женам передерутся опять. Дай ей работу внизу, в долине - еще засмотрится на какого-нибудь бродягу. Нет, пусть лучше работает здесь: у нее сильные руки легко разминает шар в лепешку и так пришлепывает ее к накаленному солнцем камню, что лепешка не падает, даже совсем высохнув.

Скверный характер у этой девчонки. Все норовит повернуться спиной. А то становится злой и цепкой, как маленькая барсиха, - только не шипит, а молча царапается, кусается, рвется из рук... Ну, зато пусть работает, змееныш, без срока и отдыха. Все равно покорится: не первая!

Всех своих жен забыл сейчас Азиз-хон, всех бьет, ругает и гонит, и все знают причину этого. И если б только посмели - разорвали б Ниссо в клочки. Но гнева Азиз-хона все боятся и только иной раз украдкой злобно дернут Ниссо за косы. И сами не понимают, почему до сих пор Ниссо ни на одну из них не пожаловалась...

Ниссо сидит на корточках среди накатанных ею шаров. Мнет руками накаленный солнцем навоз. Лицо ее сосредоточенно, она задумалась; обкатанный в соломенной трухе шар лежит на ее ладонях, опущенных на колени, она забыла о нем.

- Работай, Ниссо! Опять ленишься!

Голос Азиз-хона суров, но спокоен. И все-таки Ниссо вздрагивает.

"Работай, работай, только и знай - для него работай!" - злобно произносит она про себя, но начинает обкатывать шар, потом давит его двумя руками, бросает лепешку в сторону. Азиз-хон будто и не глядит на нее, а Ниссо опять задумывается. Какое ей дело до этой работы? Пусть будет меньше шаров, пусть зимой Азиз-хону будет холодно. Все здесь для Ниссо чужое!.. Но боясь окрика, Ниссо захватывает ладонью новый ком, обминает его.

Впереди между готовых лепешек Ниссо видит маленькую желтоголовую ящерицу; Ниссо замерла: следит за нею внимательно, только бы не спугнуть! Ящерица выползла на солнце, расставила передние лапки, осторожно водит головой. Вот юркнет за камень и убежит! В глазах Ниссо охотничий огонек. Ниссо схватывает ящерицу, та трепетно дышит в ее руке. Ниссо чуть приоткрывает ладонь, маленькая голова ящерицы ворочается в смертельном страхе. Забыв об Азиз-хоне, терпеливо наблюдающем за нею издали, Ниссо разглядывает поблескивающие на солнце круглые злые глазки, быстро-быстро выковыривает в мягком шаре глубокую ямку, впускает в нее юркую пленницу, накрывает ямку ладонью и, втыкая соломинки, сооружает решетку, закрывающую выход из маленькой, созданной в одну минуту тюрьмы. Теперь этот шар отличается от всех других - в нем живая добыча, и Ниссо с увлечением смотрит на нее через соломенную решетку.

Азиз-хон готов улыбнуться, - сердце его размягчилось, но показать этого он не хочет.

- Ниссо, подойди сюда, - произносит он очень спокойно.

"Заметил или не заметил?" Сразу потеряв радость, холодная и замкнутая, Ниссо встает, оставив шар на земле. Но быстро наклоняется, замазывает соломенную решетку кусочком глины, кладет шар отдельно от других. Опустив глаза, неохотно подходит к Азиз-хону.

- Ну, поднимись сюда. Слышала? Я зову.

Ниссо останавливается перед стариком, глядит на широкую реку, на противоположный берег.

- Устала работать? - испытующе щурит глаза Азиз-хон. - Сядь со мной.

Ниссо покорно присаживается на камень. Азиз-хон сует руку в карман распахнутого яхбарского сюртука и расправляет на своей старческой ладони ярко-красные бусы - каменные барбарисинки, нанизанные на шелковую нитку, зеленые треугольные стеклышки, между ними - черная пластинка агата с вырезанным на ней изречением.

- Возьми. Приготовил тебе.

Кинув взгляд на бусы, Ниссо отворачивается.

- Возьми! Слышишь? - с легким раздражением повторяет старик. - Нагни голову! - и сам надевает на шею Ниссо ожерелье.