Лев Толстой - Закон насилия и закон любви Страница 10

Знаю про таких же людей в Австрии, Венгрии, Сербии, Болгарии. В Болгарии их особенно много. Мало этого: отказы эти в последнее время стали происходить, и на тех же основаниях, и в магометанском мире: в Персии среди бабидов, в России в секте божьего полка, основанной в самое последнее время в Казани Ваисовым.

Основа этих отказов одна и та же, самая естественная, необходимая, неоспоримая. Основа эта в признании и необходимости следования религиозному закону преимущественно перед законом государственным, когда они противоположны. Закон же государственный со своим требованием военной службы, то есть готовности к убийству по воле других людей, не может не быть противоположен всякому религиозно-нравственному закону, всегда основанному на любви к ближнему, как все религиозные учения, не только христианское, но и магометанское, и буддийское, и брамин-ское, и конфуцианское.

То самое точное определение закона любви, не допускающее никакого исключения, которое высказано было Христом 1900 лет тому назад, в наше время уже не вследствие следования Христу, а непосредственно сознается уже наиболее нравственно чуткими людьми всех вер.

Да, средство спасения только в этом. Сначала кажется, что отказы от военной службы случаи, касающиеся только военной службы, но ведь это кажется. Отказы эти ведь не суть случайные поступки полные известными обстоятельствами, отказы эти - последствии истинного и искреннего исповедания религиозного учения. А так ведание естественно разрушает все то устройство жизни, которое основано на несогласных, противоположных ему началах. Раз оно существующее устройство потому, что если люди, понимая, что участие в насилии несовместимо с христианством, не будут идти в солдаты, в сборщики податей, в судьи, в присяжные, в полицейские, во всякого рода начальники, то ясно, что не будет и тех насилий, от которых теперь страдают люди.

XII

Когда ты можешь сказать по правде и от всего сердца: господи, боже мои! веди меня туда, куда ты хочешь, - тогда только ты избавишься от рабства и сделаешься истинно свободным.

Свободный человек распоряжается только тем, чем можно распоряжаться беспрепятственно. А распоряжаться вполне беспрепятственно можно только самим собою. И потому, если ты увидишь; что человек хочет распоряжаться не самим собою, а другими, то знай, что он не свободен: он сделался рабом своего желания властвовать над людьми.

Эпиктет.

Но что же могут сделать эти сотни, тысячи, допустим сотни тысяч ничтожных, бессильных, разрозненных людей против всего огромного количества людей, связанных правительствами и вооруженных всеми могущественными орудиями насилия? Борьба кажется не только не равной, но невозможной, а между тем исход борьбы так же мало может быть сомнительным, как исход борьбы ночного мрака и утренней зари.

Вот что пишет один из тех юношей, которые сидят по тюрьмам за отказ от военной службы:

"Иногда мне приходится говорить с солдатами из караула, и всякий раз искренно улыбаешься, когда говорят мне: "Эх, землячок, плохо, что молодость вся ваша пройдет в заключении".- А не все ли равно, скажешь им, конец-то ведь всем один.

- Так-то оно так, да вам бо и в роте плохо не было, если бы служили.Да ведь мне здесь покойнее,- говоришь им, чем вам в роте.- Уж что говорить,насмешливо, иронически говорят они.- Хорошего мало. Четвертый год сидите. А кабы служили, домой давно бы уехали, а то когда вас теперь освободят.- Да коли мне и здесь хорошо,- скажешь им. Покачают головой и задумаются.- Чудно.

Подобного рода разговоры происходят у меня и с товарищами моими по камере - солдатами. Один еврей солдат говорит мне: - Удивительно. Сколько вы страдаете и всегда почти веселый и бодрый.- А прочие товарищи мои по камере, когда кто из них заскучает, загрустит, говорят: "Эх ты! не успел сесть, а уж и затосковал! Ты вон смотри на отца (так они прозвали меня за мою небольшую бородку), он вон уж сколько сидит, а веселый". И так слово за слово завязывается у нас разговор. Бывает, что и попусту болтаем, а бывает, что и дельную балачку заведем: о боге, о жизни и обо всем, что заинтересует. А то кто-нибудь из них рассказывает из своей жизни в деревне, и как хорошо себя чувствуешь, слушая это.Итак, в общем, живется мне ничего".

Вот что пишет другой:

"Внутренняя жизнь моя не скажу, что бывает всегда одинакова, бывают и минуты изнеможения и минуты радости.

В настоящее время чувствую себя хорошо, да все-таки много надо иметь сил, чтобы победоносно смотреть на все то, что часто встречаешь в тюремной жизни, тогда стараешься вникнуть в подробность дела и убеждаешь себя, что все это творится только во мгновении времени, что во мне есть, положено сил более, чем этого нужно для этого случая, и тогда радость опять озаряет сердце, и забываешь про все, все случившееся. Так во внутреннем борении проходю жизнь".

Вот что пишет третий:

"28 марта был мне суд, я приговорен на 5 лет, 5 месяцев и шесть дней в арестантское отделение. Вы не поверите, как легко Ки радостно стало мне после суда: словно после тяжелой ноши чувствуешь себя легко, когда снял ее, так и я чувствую после суда легко и бодро и желаю навсегда чувствовать так хорошо".

Но не то с душевным состоянием тех людей, которые пользуются насилием, подчиняются ему, участвуют в нем. Все эти тысячи, миллионы людей вместо естественного и свойственного людям чувства любви к братьям испытывают ко всем людям, кроме маленького кружка единомышленников, только чувства ненависти, осуждения и страха и до такой степени заглушают в себе все человеческие чувства, что убийства братьев кажутся им необходимыми условиями блага их жизни.

"Вы говорите: жестокость казней, но что же делать с этими мерзавцами?" - говорят теперь в России такие люди из области консерваторов. "Во Франции достигли успокоения после, не помню, сколько тысяч голов. Пускай они перестанут чинить и швырять бомбы, и мы перестанем вешать их".

С такой же нечеловеческой жестокостью требуют, желают руководители революции смерти правителей, революционные рабочие и земледельцы смерти капиталистов и землевладельцев.

Люди эти знают, что делают не то, что свойственно и должно. и боятся, и лгут, и стараются вызвать в себе злобу, чтобы ж видать правды, заглушить в себе ту истину, которая живет в ни и зовет их, и не переставая страдают самыми жестокими страданиями, страданиями душевными.

Одни знают, что делают то, что свойственно всем людям, лают то, к чему идет человечество и что неизменно дает благо отдельному человеку и всем людям; другие, как ни стараются скрыть это от себя, знают, что делают то, что свойственно, всем людям, то, от чего все больше и больше уходит человечен делают то, от чего страдает и отдельный человек, и все люди больше всего они сами. На одной стороне - сознание несвободы, страх и скрытность, на другой - свобода, спокойствие и открыть на одной - безверие, на другой вера; на одной ложь, на другой истина; на одной ненависть - на другой любовь; на одной отжившее мучительное прошедшее - на другой наступающее радостное будущее. Так какое же может быть сомнение в том, на чьей стороне будет победа?

Неотразимую истину высказал умерший теперь французский писатель, когда писал это удивительное, вдохновенное письмо:

"Духовная сила никогда так не занимала, никогда не налагала с такой силой свою власть на человека, как в наше время. Она, так сказать, разлита во всем том воздухе, который вдыхает мир. Те несколько индивидуальных душ, которые отдельно желали общественного перерождения, мало-помалу отыскали, призвали друг друга, сблизились, соединились, поняли себя и составили группу, центр притяжения, к которому стремятся теперь другие души с четырех концов света, как летят жаворонки на зеркало; они составили, таким образом, общую, коллективную душу, с тем, чтобы люди вперед осуществляли сообща, сознательно и неудержимо предстоящее единение и правильный прогресс наций, недавно еще враждебных друг другу. Эту новую душу и нахожу и узнаю в явлениях, которые кажутся более всего отрицающими ее.

Эти вооружения всех народов, эти угрозы, которые делают друг другу их представители, эти возобновления гонений известных народностей, эти враждебности между соотечественниками и даже эти ребячества Сорбонны суть явления дурного вида, но не дурного предзнаменования. Это - последние судороги того, что должно исчезнуть. Болезнь в этом случае есть только энергическое усилие организма освободиться от смертоносного начала.

Те, которые воспользовались и надеялись еще долго и всегда пользоваться заблуждениями прошедшего, соединяются с целью помешать всякому изменению. Вследствие этого - эти вооружения, эти угрозы, эти гонения; но если вы вглядитесь внимательнее, вы увидите, что все это только внешнее. Все это колоссально, но пусто.

Во всем этом уж нет души: она перешла в иное место. Все эти миллионы вооруженных людей, которые каждый день упражняются в виду всеобщей истребительной войны, не ненавидят уже тех, с которыми они должны сражаться, ни один из их начальников не смеет объявить войны. Что касается до упреков, даже зарождающихся, которые слышатся снизу, то уже сверху начинает отвечать им признающее их справедливость великое и искреннее сострадание.