Константин Станюкович - Равнодушные Страница 10

И его превосходительство в эту минуту досадовал на «странную девушку», бывшую его дочерью, которая, чего доброго, упустит случай и не поможет отцу поправить его расстроенные дела. С добродушной невменяемостью эгоиста и циника он даже и не подумал о том, что желает продать дочь миллионеру. Напротив, он полагал, что заботится об ее счастье. Для этого он и пригласил Гобзина.

Когда Тина кончила петь, раздался взрыв рукоплесканий. Гости подходили к ней, благодарили и просили спеть еще. Особенно упрашивали мужчины.

— Осчастливьте, Татьяна Николаевна! — восторженно проговорил Гобзин.

«Эка как она сводит всех с ума этой пошлой цыганщиной!» — не без презрения подумал Козельский, большой любитель музыки, посещавший симфонические концерты.

Тина обещала спеть еще романс. Многие из мужчин остались стоять у фортепиано, чтобы ближе видеть певицу. Гобзин тоже остался, и Ольга готова была заплакать от зависти и досады.

Когда Тина запела «Полюблю, разлюблю», гости притихли, восхищенные.

Увидавши, что «святая женщина» вышла из гостиной, его превосходительство направился к Ордынцевой, около которой было пустое место. Он присел около и, показывая глазами на дочь, будто говорил о ней, шепнул:

— Завтра придешь?

Анна Павловна утвердительно опустила ресницы.

— В три часа?

— Да. И мне нужно с вами поговорить.

Глаза Николая Ивановича слегка затуманились. Он не особенно любил, когда Анна Павловна обещала «поговорить». Это значило, что ей нужны были деньги сверх тех двухсот рублей в месяц, которые Козельский дарил на булавки, не считая подарков. А денег у него не было. Придется занимать.

— Отлично. Поговорим!

И, взглядывая на нее, он чуть слышно прибавил:

— А ты сегодня особенно прелестна. Ты это знаешь?

— Я знаю, что оделась и приехала для тебя, несмотря на то, что совсем расстроена.

— Опять твой благоверный?

— Да. Он ненавидит семью… Он… Однако уходите… Завтра поговорим… Ольга все время на нас смотрит… И жена может войти… А ты для кого такой нарядный?

— Точно не знаешь?..

Он поднялся с места и подсел к Ольге.

— О чем задумались, барышня? Вам скучно у нас?

— Напротив… У вас всегда весело…

— То-то… И вам еще рано скучать, такой молодой и хорошенькой…

— Какая я хорошенькая, Николай Иванович… Вот мама так красавица. Не правда ли? — с наивным видом спросила Ольга, глядя прямо в глаза Козельскому.

— И вы и ваша мама… Обе вы прелестны… А вы споете нам?

— Что вы… После Татьяны Николаевны?

— У вас чудный голос… Спойте… Только не цыганщину… Я ее терпеть не могу… Споете?

— Ни за что. Вы знаете, я не училась… А мне так хотелось бы учиться, Николай Иванович… Скажите маме, чтобы она позволила мне учиться… Она вас послушает…

Его превосходительство обещал поговорить не только с мамой, но и с папой о том, что грешно зарывать такой талант, и не без досады подумал, что придется прибавить Анне Павловне еще двадцать пять рублей в месяц на развитие таланта этой лукавой девчонки, умевшей, несмотря на свои молодые годы, отлично пользоваться обстоятельствами. Для Козельского было ясно, что Ольга догадывается об его отношениях к матери, и надо было чем-нибудь закупить дочь.

И он проговорил:

— Верьте, что буду горячим вашим адвокатом.

— Вот спасибо, Николай Иванович.

И Ольга бросила на его превосходительство быстрый ласковый взгляд, заставивший Николая Ивановича невольно взглянуть на Анну Павловну. Та смотрела на него.

Ольга это заметила и усмехнулась.

— Вы чему смеетесь?

— Радуюсь, что благодаря вам не зарою своего таланта, как ваша дочь… Она прелестно поет…

— Не в моем вкусе… Однако простите… И то я надоел вам…

— Нисколько… Впрочем, идите… идите. А то на вас рассердятся…

— Кто и за что?..

— Другие гости, к которым вы еще не подходили… вот кто!

«Однако и шельма ты!» — мысленно проговорил Козельский и сказал:

— Вы правы! Надо исполнять долг хозяина как следует…

И его превосходительство встал и направился в другой конец большой гостиной сказать несколько слов старичку адмиралу.

Тина между тем окончила романс и снова вызвала бурю восторгов. Несмотря на усиленные просьбы, она более не хотела петь. Оживившаяся, с загоревшимися глазами, она подошла к артиллеристу, сидевшему в уголке, и сказала:

— Что вы, Борис Александрович, в печальном уединении и в образе рыцаря печального образа? Пройдите в мою комнату через пять минут! — прибавила она чуть слышно и отошла.

Он сразу повеселел и следил влюбленными счастливыми глазами за Тиной, которая болтала уже с какой-то дамой. Через две-три минуты молодая девушка скользнула в прихожую.

Артиллерист прошел через столовую в открытую настежь комнату Тины, и как только очутился за портьерой, Тина обвила его шею и страстно прильнула к его губам.

И, оттолкнув молодого человека, шепнула:

— Ну, что, меланхолия прошла? Не сердитесь? Уходите! Завтра утром буду у вас!

И с этими словами исчезла за драпировкой.

Офицер вернулся в гостиную, ошалевший от неожиданного счастья и не сомневавшийся, что Тина его любит и будет его женой. Ее обещанный визит казался ему знаком высокого доверия к нему.

Бесконечно счастливый, он не испытывал даже мук ревности, когда увидал, что Тина уже оживленно беседует с Гобзиным.

Был первый час на исходе, а обещанный гостям баритон Нэрпи не приезжал, и хозяин мысленно выругал баритона скотиной.

Еще бы!

Николай Иванович, старавшийся, чтобы его фиксы были оживленны, видел, что наступает тот критический период, когда в ожидании ужина гости приходят в удрученное состояние, томясь от скуки. Он знал, что именно в это время певцы и певицы являются спасителями, избавляющими гостей от каторжной обязанности передавать друг другу газетные новости и поднимающими бодрость духа у тех добрых знакомых, которые приезжают на фиксы исключительно для того, чтобы вкусно поужинать и выпить хорошего вина.

Известная пианистка уже уехала. Отрывать Тину от беседы с молодым миллионером заботливый отец не хотел, да и заставить ее петь, если она не хочет, не так-то легко.

Николай Иванович поморщился, когда вместо жданного баритона явился Лева, его зять, тщедушный маленький молодой брюнет в смокинге, развязный и самоуверенный, с несколько выкаченными глазами, придававшими его бесцветному, пошловатому лицу с модными узкими бачками и взъерошенными жидковатыми усами глупый и несколько растерянный вид.

Он поцеловал руки тещи и нескольких знакомых дам и налетел на Козельского. Крепко пожав ему руку, он стал подробно рассказывать, чуть взвизгивая, торопясь и захлебываясь, что опоздал потому, что его задержали Иртеньевы, у которых он пил чай.

Словно не понимая, что Козельский нисколько не был бы в претензии, если б зять и совсем не приехал, и что тестю не было ни малейшего дела до незнакомых ему Иртеньевых, Лева Травинский извинялся, что приехал поздно, и затем стал объяснять, что Иртеньевы вполне приличные люди и платят за квартиру тысячу восемьсот рублей.

— А сам Иртеньев умный, очень умный… Куда умней меня.

— Неужели? — спросил Козельский, подумавший в то же время, что такие идиоты, как зять, встречаются не очень часто.

— Должен согласиться… И вообразите — зарабатывает до двадцати тысяч. Он предлагает быть его компаньоном. Как вы думаете, дорогой Николай Иванович, сделаться его компаньоном? — неожиданно спросил Лева.

— Мы об этом в другой раз лучше поговорим.

— Так я завтра приеду посоветоваться, а? Ведь не вредно к шести тысячам, которые я получаю, иметь еще четыре тысячи дополнительного заработка… Иртеньев говорит, что это не трудно… Я хочу с вас брать пример и думаю, что умные люди всегда могут хорошо устроиться… Не правда ли?

Николай Иванович, не раз удивлявшийся, что его зять отлично идет по службе и вообще преуспевает, все-таки удивился, что такого глупого болтуна берут в компаньоны, и снова повторил:

— В другой раз поговорим… В другой раз… А теперь…

Его превосходительство с удовольствием прибавил бы «убирайся к черту!», если бы только это было возможно.

— А Инна разве не здесь? Она не была здесь? — вдруг тревожно спросил Травинский, оглядывая гостиную.

— Она играет в карты.

— В карты? Удивительно!

И он пошел в кабинет.

Легкая складочка на лбу обнаружила неудовольствие Инны Николаевны, когда ее муж подошел к ней и, целуя ее руку, проговорил:

— Не думал, что ты в карты… А я от Иртеньевых… Не пускали…

— Мой муж! — проговорила она, обращаясь к Никодимцеву. — Никодимцев… Григорий Александрович.

Травинский поклонился особенно почтительно. Никодимцев привстал, подавая ему руку, и едва скрыл изумление при виде этого молодого человека — до того ничтожен казался он перед своей женой.