Владимир Буковский - Письма русского путешественника Страница 10

Другое обстоятельство заключалось в том, что я был приглашен в страну американскими профсоюзами АФТ-КПП - одной из наиболее мощных организаций, много лет поддерживающих наше движение. Традиционно профсоюзы - как бы часть демократической партии, голосуют обычно за демократов и во многом способствовали победе Картера.

Тем не менее ситуация оставалась крайне напряженной, и до самого последнего момента я не был уверен, что встреча состоится. Можно только догадываться, какое давление оказывалось на президента за кулисами с целью сорвать прием. В день, назначенный для аудиенции, вдруг приехал Трюдо, и дату перенесли на несколько дней. Было ли это просто совпадением или отражало колебания в Белом доме - я не знаю, но, уезжая в Майами к Джорджу Мини на профсоюзную конференцию, я сильно сомневался, что когда-нибудь увижу президента.

Наконец неопределенность кончилась, и 1 марта машина Госдепартамента доставила меня в Белый дом. И хоть ждал я этого момента уже несколько недель, происходящее казалось мне странным, почти нереальным, чем-то даже комичным.

Ожидая прихода хозяев, мы вдвоем с переводчиком сосредоточенно разглядывали стены, картины и потолки "комнаты Рузвельта". Переводчик был явно раздосадован таким "понижением в должности", без конца повторял, что его обязанность - переводить только "на высшем уровне", на встречах президентов, королей и глав государств, однако забастовку объявить не решался. Я выражал ему всяческое сочувствие. Вошел Мондейл, мы поздоровались и сели за стол, он - справа от меня, на стуле, мы с переводчиком - на диване. Не успели мы обменяться парой фраз, как раздался глухой, быстро нарастающий топот, словно стадо слонов по недосмотру охраны вломилось в Белый дом. Двери стремительно распахнулись, и в комнату ворвалась пресса. Вспышки фотоаппаратов, слепящий свет ламп, десятки телекамер - все это обрушилось на нас, как ураган. Мондейл явно нервничал. Левой половиной рта, обращенной ко мне, он тихо сказал:

- У нас, знаете ли, свободная пресса. Это, знаете, у нас огромная сила.

Я лихорадочно пытался придумать что-нибудь столь же глубокомысленное в ответ, лишь бы не сидеть молча под прицелом всех этих камер. Затем, столь же внезапно, пресса удалилась, отступила к дверям, отстреливаясь на ходу, и скрылась. Стало удивительно тихо. С минуту мы сидели молча, приходя в себя, с глупыми фотографическими улыбками. В глазах все еще стояли вспышки, и мы едва различали друг друга.

Разговор длился довольно долго. В основном говорил я, а вице-президент записывал что-то, изредка прерывая меня вопросами. Мне хотелось объяснить основные особенности советской психологии, непонимание которых обычно приводит к ошибкам и поражениям. Особенно старался я объяснить порочность концепции разрядки, как она тогда понималась обеими сторонами. Нас, всю жизнь проживших в стране, где враждебность к окружающему миру возведена в ранг государственной философии, где каждый школьник знает, что война против "капиталистических" стран (холодная или горячая) никогда ни на минуту не прекращается, больше всего поражает безмятежная успокоенность Запада, граничащая с легкомыслием. Как бы хорошо мы ни были осведомлены о западной жизни, такого мы себе даже представить не могли. Когда это отношение видишь у простых людей - удивляешься, когда у ведущих политиков Запада становится страшно.

- Попробуй понять, что они за люди, - советовали друзья перед этой встречей. - Знаешь, так, по-лагерному прикинь, на каком допросе они раскололись бы.

Боюсь, мое специфическое знание людей оказалось в этом случае мало полезно. Допросы им не предстоят, да личность и вообще мало что значит в современной политике. С обеих сторон работают гигантские машины. Позже я имел возможность познакомиться с помощниками, советниками, разными сенаторами, конгрессменами и их штабами - то есть с "аппаратом". Вывод мой оказался мало утешительным. Вероятно, эти люди получили лучшее образование, чем их советские двойники, они, безусловно, во много раз человечней, но у них явно нет советского опыта жестокой беспринципной борьбы за существование.

Любой чиновник соответствующего уровня, прежде чем добраться до такого поста, должен утопить не один десяток конкурентов, шагать по головам, а то и по трупам, познать все законы подлости, низости. Мы часто удивляемся, как это наши полуграмотные, некультурные вожди, которые зачастую и по-русски-то не могут правильно говорить, ухитряются управлять огромной империей, да еще весь мир в страхе держат. Однако никакой загадки здесь нет, и вовсе не нужно искать "закулисных" правителей. На самом деле ни ума, ни культуры им не нужно. Более того, эти качества только мешали бы. Психологически они относятся к чисто уголовным типам, где хитрость и жизненный опыт - основа успеха. Какому-нибудь "пахану" вовсе не нужно знать Толстого или Шекспира, чтобы держать в кулаке весь лагерь. А вся полувековая история отношений между демократическими странами и СССР поразительно точно повторяет картину взаимоотношений "блатных" и "фрайеров", которых первые систематически грабят и терроризируют на любой пересылке. Аналогия настолько точная, что порой диву даешься. Та же вера в возможность откупиться, задобрить. То же стремление показать свои дружеские намерения, неагрессивность (вплоть до одностороннего разоружения). Главное же - поразительно наивная теория, что если сидеть тихо, не "провоцировать" бандита, старательно отводить глаза в сторону, когда бьют не тебя, то все обойдется благополучно. Все это мы видели сотни раз и как никто другой понимаем обреченность такого поведения.

Западный мир поступил бы гораздо разумнее, назначив вести дела с советскими не дипломатов с гарвардскими дипломами, а старого опытного шерифа из Чикаго, знающего психологию уголовного мира. Но как объяснить все это американскому президенту за пятнадцать минут?

Картер присоединился к нам в конце разговора. Я ни о чем не просил специально, старался только объяснять, что кампания за права человека должна быть упорной и последовательной, если мы хотим добиться успеха. Такова особенность советской системы, советской психологии. Нельзя ждать быстрых результатов, а не дождавшись - поскорее менять линию. Конечно же, сейчас советские постараются доказать всеми способами свою нечувствительность к открытому давлению. Более того, могут даже временно усилить репрессии, чтобы вызвать критику такого рода действий. А здесь найдется достаточно людей подхватить этот мотив. Всему этому не надо верить. Если нынешняя линия продержится несколько лет, советские начнут отступать.

Не знаю, насколько внятно изложил я ситуацию, но Картер заверил меня, что отступать не собирается и намерен последовательно продолжать начатое. Проблема прав человека не просто временная кампания, но одна из основ его будущей внешней политики, причем не только в отношении СССР, а и других стран мира тоже. В общем, впечатление он производил человека искреннего, теплого, и расстались мы на оптимистической ноте. Разумеется, я поблагодарил за прием, которым он оказал честь и поддержку всему нашему движению. Они вышли, а я гадал, мог ли как-нибудь лучше использовать отведенные мне случаем пятнадцать минут. Вряд ли. На то, что надо было бы сказать, не хватило бы и суток. Но и это было бы бесполезно. На таком уровне люди не убеждают друг друга, не читают друг другу лекций. Они лишь обмениваются взглядами, излагают свои позиции, вставляя заранее заготовленные для пресс-релиза замечания. Чего же особенного можно достичь в этом политическом пинг-понге?

- Будете участвовать в пресс-конференции? - спросил пресс-секретарь. Но переводчик запротестовал так неистово - ни королей, ни президентов уже не оставалось, - а мой английский был еще настолько нетверд, что я отказался. Да и какой смысл? На пресс-конференции тоже ведь много не объяснишь.

Лужайка Белого дома была битком забита репортерами, когда с помощью охраны мы пробрались к машине. Они поднимали над головами фото- и телекамеры, протягивали микрофоны, свои черные резиновые дубинки, что-то кричали... Я же вдруг впервые ощутил свою полную немоту, точно хрупкая елочная игрушка, аккуратно завернутая в вату.

Впоследствии, конечно, много было разговоров, что Картер, мол, постарался "спустить на тормозах" напряженность момента, приглушить эффект этой встречи, не допустив прессу нас сфотографировать и не устроив совместную пресс-конференцию. Не думаю, чтобы в этом был какой-то расчет скорее неорганизованность, непродуманность. Для советских ведь все равно фотографировали нас или нет: важен сам факт встречи, означающий с их точки зрения "недружественный акт", вызов, откровенную поддержку их внутренних врагов. А пойдя на такой шаг, какой смысл делать его наполовину, навлекая неудовольствие и критику прессы? К тому же штатный фотограф Белого дома снимал нас на протяжении всей встречи.