Иван Панаев - Спальня светской женщины Страница 10

Когда всѣ разъѣхались, Громскій неслышно подошелъ къ княгинѣ…

— До завтра! — произнесъ онъ убійственнымъ голосомъ и какъ тѣнь скрылся.

Она вскрикнула.

Громскій сдержалъ обѣщаніе: на другой день, въ 11 часовъ утра, онъ былъ въ ся спальыѣ. Цвѣтъ лица его былъ такъ же страшенъ, какъ наканунѣ, въ ту минуту, когда онъ выслушивалъ роковыя слова, — будто жизнь его съ той минуты замерла въ немъ. Только глаза юноши сверкали молніей страсти, только походка была порывиста… Онъ засталь княгиню, противъ обыкновенія, въ этотъ часъ уже совершенно одѣтою. Видно было по изнеможенію лица ея и по истомѣ во всѣхъ движеніяхъ, что она во всю ночь не смыкала глазъ. Онъ ходилъ по комнатѣ; она съ замираніемъ сердца слѣдила шаги его.

Онъ остановился противъ нея.

— Знаете ли, княгння, — произнесъ онъ ледянымъ голосомъ, — я теперь только понимаю, что такое жизнь… Одна минута, только одна минута — и человѣкъ, слѣпецъ, стоитъ озаренный страшнымъ пламенемъ, пламенемъ, которое ниспосылаетъ ему само небо. Часто среди благодатной тиши лазореваго неба набѣгаютъ черныя тучи, спускаются ниже и ниже, захватываютъ дыханіе — и молнія, блеснувъ, распахнетъ гнѣвный свѣтъ свой по неизмѣримому пологу. Не правда ли, такая картина и неожиданна, и чудесна… Бури очищаютъ воздухъ, бури благодѣтельны, княгиня!..

Она молча, съ темнымъ предчувствіемъ чего-то, смотрѣла на Виктора.

Онъ опять сталъ ходить поперекъ комнаты…

Былъ тяжелый промежутокъ молчанія.

Онъ сѣлъ возлѣ нея.

— Княгиня! дѣло о жизни или смерти двухъ человѣкъ. Ихъ приговоръ въ устахъ вашихъ. Вчера вечеромъ случай открылъ мнѣ многое. Я хочу стрѣляться…

— Что это значитъ, Викторъ? — произнесла она дрожащимъ голосомъ.

— Вы не понимаете, а прежде вы такъ хорошо понимали меня! Что жъ вы не спрашиваете, съ кѣмъ я хочу стрѣляться?..

— Викторъ! Викторъ! — лепетала она умоляющпмъ голосомъ.

— Я долженъ вступиться за честь женщнны, за честь той женщины (и онъ сжалъ ея руку), которая для меня дороже жизни. Ее клевещетъ…

Холодный потъ крупными каплями выступилъ на спинѣ княгини.

Онъ наклонился къ ея уху и произнесъ что-то. Она простонала.

— Не бойтесь, княгиня, вы будете отмщены. Мщеніе со мной, я ношу его на груди моей… — Онъ вынулъ изъ кармана заряженный пистолетъ и брякнулъ роковою сталью о столъ.

— Дайте мнѣ напиться его кровью… Я хорошо умѣю стрѣлять въ цѣль. О, рука не измѣнитъ мнѣ, наводя на него дуло этого пистолета… Произнесите одно слово, благословите меня въ послѣдній разъ, можетъ быть, въ послѣдній… Кто вѣдаетъ волю Провидѣнія?.. То будетъ благословеніе отца, благословеніе матери, благословеніе любящей женщины. У меня нѣтъ никого, кромѣ васъ, княгиня…

Уста ея не шевелились.

— Ты молчишь, Лидія! Заклинаю тебя, произнеси же одно слово, только одно слово…

Онъ упалъ на колѣни предъ нею.

— Вѣдь это кровавая, адская клевета? Вѣдь онъ не смѣлъ…

Юноша скрежеталъ зубами, плакалъ безъ слезъ, распростертый у ногъ ея.

Въ смертной тиши безмолвія послышался звонъ колокольчика въ швейцарской…

— Это онъ, — произнесъ Викторъ вставая; лицо его было покрыто пятнами.

— Одно слово! одно слово!

Она молчала.

Тогда какая-то мысль горячею лавою разлилась въ немъ; въ изступленіи онъ схватилъ ея руку и увлекъ за собою къ другому концу комнаты. Онъ подвелъ почти безчувственную княгиню къ небольшому дивану противъ трюмо.

— Вы можете стоять, ходить, сидѣть, все, что вамъ угодно, но только здѣсь, противъ этого зеркала. Вы должны принять графа… Я стану за этой ширмой и буду слѣдить оттѣнки вашихъ взглядовъ, желанія вашихъ движеній… Зеркало будетъ вполнѣ отражать васъ; вы молчите, а оно будетъ говорить за васъ… Онъ не долженъ знать, что я здѣсь. Хорошо ли вы поняли мепя?

Она утвердительно кивнула головой, она безъ словъ повиновалась.

Пистолета на столѣ уже не было.

Графъ Вѣрскій впорхнулъ въ дверь…

Княгиня встрѣтила его съ улыбкой; это была улыбка на лицѣ трупа.

Графъ остолбенѣлъ отъ ужаса, взглянувъ на нее.

А однако только ночь раздѣляла ее отъ вчера!

— Ты нездорова, Лидія! — произнесъ онъ.

— Да, я чувствую себя нездоровою, — отвѣчала она едва слышно.

Это ты разрушителыю коснулось Громскаго… Взоры его сковались съ зеркаломъ. Зеркало измѣняло тайнамъ княгини. Онъ недвижимъ и бездыханенъ стоялъ за ширмами, у самой ея поетели.

— Я поцѣлю тебя, — продолжалъ графъ. — я согрѣю теоя моимъ дыханіемъ. Кающійся грѣшникъ у ногъ твоихъ… — Онъ сѣлъ возлѣ нея и хотѣлъ взять ея руку… Княгиня отодвинулась.

— Вы забываетесь, графъ… я привыкла, чтобы ко мнѣ сохраняли уваженіе…

— О, я вижу, что ты на меня сердишься. Въ самомъ дѣлѣ, я не стою поцѣлую ручки твоей… Но я куплю своо прощеніе, во что бы то ни стало, хотя самымъ тяжелымъ и долгимъ покаяніемъ!

Онъ сталъ разсматривать комнату.

— Кажется, это трюмо стояло у той стѣны, — говорилъ онъ. Цвѣтъ занавѣсъ былъ гораздо темнѣе; кажотся, новая ширма… я не знаю, что можетъ сравниться съ превосходной отдѣлкой Гамбса. Какой вкусъ, какое изобрѣтеніе! Вѣдь и какія-нибудь ширмы требуютъ созданія, а не работы. Какъ ты объ этомъ думаешь, Лидія?..

— Да перестань же сердиться…

Княгиня испытывала страшную муку пытки.

— Я много нашелъ перемѣнъ въ твоей спальнѣ. Это заставляетъ меня задумываться. Твоя спальня! Помнишь ли ты тотъ вечеръ, когда я…

— Ради Бога… Графъ! Я васъ умоляю.

— Какъ это вы несносно отдается въ ушахъ. Ты можешь и сердясь называть меня ты…

— А можно ли заглянуть сюда?

Графъ приподнялся, съ намѣреніемъ сдѣлать шагъ за ширму…

Она собрала оставлявшія ее силы и громко произнесла:

— Я вамъ приказываю остаться здѣсь!

— Какъ мило!.. О, произнеси еще разъ это слово! Я такъ привыкъ его слушать изъ устъ твоихъ, я такъ привыкъ повиноваться тебѣ…

Онъ наклонился, чтобы поцѣловать ее въ грудь.

Въ эту минуту за ширмой раздался выстрѣлъ, и пороховой дымъ окурилъ спальню.

Графъ устремилъ на нее вопросителъный взглядъ.

Вслѣдъ за выстрѣломъ будто эхо послышался на улицѣ громъ какого-то тяжелаго экипажа, остановившагося у подъѣзда.

Княгиня не слыхала этого грома. Когда выстрѣлъ отозвался смертью въ ушахъ ея, она бросилась къ ширмѣ, она уже ступила за ширму… Вдругъ къ ногамъ ея упалъ трупъ юноши, загородивъ ей дорогу: кровь забагровила узоры ковра.

Жизнь то вспыхивала, то застывала въ ней; она, казалось, еще не потеряла присутствія духа, потому что давью ожидала чего-то страшнаго. Предчувствіе не обмануло ее. Она схватила свой платокъ, чтобы зажать рану неечастнаго… Она припала къ лицу его, какъ бы желая раздуть въ немъ искру жизии… Она произнесла только: я его убійца! Онъ дышалъ еще, онъ устремилъ на нее прощальный, безукорный взглядъ и старался схватить ея руку.

Пораженный такою сценою, такимъ феноменомъ, совершившимся въ спальнѣ свѣтской женщины, безмолвно стоялъ графъ, взирая на умирающаго товарища. Трудно было рѣшить, что происходило въ немъ.

Тогда послышался необыкновенный разгромъ суматохи во всемъ домѣ… мигъ — и въ спальню княгнии вбѣжалъ человѣкъ средннхъ лѣтъ, одѣтый по-дорожному, въ военномъ сюртукѣ безъ эполетъ.

То былъ мужъ ея.

Графъ невольно вздрогнулъ отъ такой нечаянности.

Княгиня увидала пріѣзжаго, но она не измѣнилась въ лицѣ, она даже не вздрогнула отъ страха, она по-прежнему стояла на колѣняхъ надъ трупомъ. Блѣдно, открыто, благородно, невыразимо прекрасно было лицо этой женщины. Оно рѣзко обозначало ея нерушимый характеръ и силу любви ея.

Глаза бѣднаго мужа остолбенѣли, руки его опустились отъ картины, представившейся ему.

— Боже мой! — произнесъ онъ, указывая на юношу, истекавшаго кровью. — Что все ето значитъ? убійство! кровь!! Лидія! Лидія!.. Кто этотъ человѣкъ?

Она отвѣчала твердымъ голосомъ:

— Это мой любовникъ!

Говорятъ, будто бы рана Громскаго не была смертельна, будто бы послѣ 4-мѣсячныхъ страданій онъ совершенно выздоровѣлъ и на другой день своего выздоровленія неизвѣстно куда уѣхалъ изъ Петербурга… Для княгини онъ не существовалъ болѣе: онъ не хотѣлъ вновь смущать ее своимъ появленіемъ! Кто знаетъ, поборолъ ли онъ страсть свою? Вѣрно только то, что любовь ея къ поэту была послѣднею очистительною жертвою, которую съ такимъ самоотверженіемъ принесла она на жертвенникъ любви; что остальная жизнь была для нея несносимою цѣпью, тяжкими веригами, страшною карою Провидѣнія, передъ которымъ лежала грѣшница во прахѣ съ кровавыми слезами раскаянія.