Сень горькой звезды. Часть первая - Иван Разбойников Страница 10

Обладай мы способностью подняться следом за лебединой парой, навсегда покидающей обжитое место, с высоты полета нам открылась бы буровая с ее утробным гулом, всепоглощающим хаосом у подножия и горластым верховым на макушке, набухающая весенними соками обская пойма, в голубых озерных монистах и путанных ожерельях бесчисленных рукавов и проток, к одной из которых, продираясь сквозь опушившиеся спросонья таловые кусты, что есть мочи улепетывает, вскидывая задом, наш знакомый медведь.

Протока Большой Варгас, вздув свои мутные воды, роет податливые береговые крутояры и, поглощая их осыпь, уносит смесь сора и глины, крутит корье в водоворотах, бурлит на подводных карчах и обманчиво спокойно струится по скрытым от неопытного глаза отмелям. На такой реке судоводителю нужен глаз да глаз. Потому и неторопливо огибает излучину и не спешит навстречу потоку небольшая речная посудина. С высоты она похожа на серую стальную блоху с усиками-волнами. В поселке ее так и дразнят, по литерам, оттрафареченным на борту: «БМК» – блоха малого калибра. Правда, ее капитан и механик Георгий Брянцев категорически утверждает, что сии буквы означают «буксирный малый катер», но все равно, с легкой руки Витьки Седых, большого мастера приклеивать прозвища, катер теперь иначе как «блохой» не зовут, да и самого капитана для удобства переиначили в Жорку-Маримана.

Витька в поселке известный насмешник. Каждой лодчонке особое прозвище присвоил. Нынче лесник Батурин на свою новый мотор поставил. Витька как услышал его работу, так и ярлык навесил: «крикун». С тех пор, как раздастся по Неге громкий выхлоп, все знают – «крикун» идет. А если гул спокойный и ровный – значит, «блоха» геологов. Вообще-то сами они, одержимые врожденным романтизмом, а может, профессиональной гордостью, расшифровывают таинственные вензеля не иначе как «буровой малый крейсер», но «блоха» уже прижилась, и вывести ее не представляется возможным никакими известными средствами.

Ничего не попишешь, если от носа до кормы всего-то семь метров и два сиденья, считая водительское. Ни каюты, ни кубрика, мотор ворчит под ногами. И что с того, что сил в нем больше, чем во всей колхозной технике, и прыть на буксировке великая, – блоха тоже высоко скакнуть может.

Сегодня плывет «блоха» по протоке, уклоняется от встречных коряг, чиркает винтом по притопленным косам, подрагивает от натуги, стелет за кормой тонкий дымок выхлопа и запах свежего хлеба. На буровую везут продукты.

В катере двое: рядом с Брянцевым экспедиционный плотник и завзятый охотник Борька Турусинов, специально напросившийся, чтобы попутно пострелять уток. Их этой весной уйма, и брачный сезон в самом разгаре. Отдельные пары и целые табунки взлетают из прибрежных кустов, поднимаются с воды, проносятся над головами и свечой уходят ввысь после Борькиных выстрелов. Сегодня ему не везет. В очередной раз промахнувшись, Борька психует, матерно ругается, мечется с двухстволкой от борта к борту и докучает капитану бестолковыми рекомендациями.

– Черт бы его побрал с советами, – раздражается про себя Брянцев. – Тоже мне, указчик отыскался. Сам воду разве что в кружке видал, да и то с заваркой. А туда же, с советами лезет. Капитан, капитан, до чего ты докатишься, если всякий плотник станет тебе на судне советы давать, того и гляди, командовать примется. Стоило ли для того в мореходке мучиться, ходить в «загранку», сдавать на морской диплом, чтобы в результате кончить «речной блохой» и слушать наставления по лоции от Борьки-Лосятника. Эх, Жорка, Жорка! В какую даль упекли тебя коварные бабы от теплого Азовского моря. Ну да моряк и на суше не дешевка, не пропадем. Дочку вот только жалко. Такая была толстуха, ручки словно ниточкой перехвачены. Лепечет так забавно: «Уронили мишку на пол, оторвали мишке лапу, все равно его не брошу...» Может, уже и бросила. Сколько же лет прошло? Два? Чуть побольше. В ноябре три года будет с тех пор, как он Танюшке того медведища плюшевого принес. Как она к нему привязалась: обхватит ручонками, к кирзовому носу щекой прижмется и засопит. Без медведя не засыпала.

Жорка любил смотреть, как они спят в кроватке. В ту осень он возвращался из затянувшегося до бесконечности рейса. Плюшевого мишку-коалу развернул еще на лестнице и тихонько своим ключом открыл дверь. Сквозь стеклянную дверь прихожей увидел Танюшку. Дочка играла на коврике с игрушечным телефоном: старательно крутила диск и шепелявила в трубку: «Папа! Приходи к нам домой, в гости!» Кольнуло в капитанское сердце, распахнул он дверь: «Я здесь, девочка моя!» Доченька встрепенулась и, роняя игрушки, засеменила босыми ножонками навстречу: «Папочка! Ты себе другую девочку не купил? Мама говорит, что купил!» Такая глубокая тревога и ожидание чего-то страшного, непоправимого отразились в ее чистых доверчивых глазах, что невольно передались Брянцеву. Нехорошее предчувствие зашевелилось, но Брянцев ему значения не придал: «Нет, доченька, я не девочку, а мишку купил!» Увидев наконец великолепного черноглазого мишку, девочка слегка растерялась: «Не кусается?» – «Нет». Разом забыв о всех своих сомнениях, Танюшка схватила игрушку в охапку и счастливо засмеялась, как колокольчик.

Уйти бы тогда на каботажные рейсы, так нет – гордость помешала. Вот и доплавался... Может, жениться? Девчонки в поселке завлекательные мелькают. Учителки тонкими ножками сучат, а на звероферме есть гарная краля – кровь с молоком, глазищи как осенние омуты: и глубина и холод, не подступишься. А впрочем, какие наши годы? Тридцати еще нет, наколки можно не предъявлять, здесь они не в чести. А в остальном Жорка местным увальням не уступит. В былые годы у него осечек не случалось... Сколько хороших девчонок было, а женился на паскуде. Но мы еще покажем некоторым штатским... Брянцев не любил грустить подолгу, тем более в первом рейсе журиться не полагается. И он замурлыкал себе под нос свою любимую: