Разноцветные шары желаний. Сборник рассказов - Нина Шамарина Страница 10

Но придвинулся к кабинке водителя насколько мог:

– Не поверишь, мужик – сам не верю – я из восемьдесят восьмого года. Как к вам в двадцать-семнадцать попал – не знаю. Голова болит, ничего не догоняю. Может, треснулся где, и мозги отшибло? Перестройка началась, помню, я здесь, на ЗИЛе, работал, – Лёха дёрнул головой в сторону стеклянного здания ему неизвестного. – На Красногвардейской квартиру получили полгода как.

Лёха сбился, начав считать, сколько лет назад эти полгода были.

– Ну, в апреле восемьдесят седьмого, если точно, заселились. Я на работу ехал, во вторую мне сегодня, закемарил. На улицу вышел – дурак-дураком. Может, сдвиг по фазе у меня? Пацан какой-то, весь на проводках, сказал двадцать-семнадцать сейчас. Это мне сколько лет-то?

Водитель (сейчас Лёха разглядел у него табличку на груди «Николай») смотрел несколько ошалело и молчал. Потом сказал раздумчиво:

– Если у тебя белая горячка, то откель талоны на сахар? Единый, говоришь? Ну-ка?

Лёха выдернул проездной, вытащил рубль, из кармашка на джинсах вытянул, не без труда, заначку – мелко сложенную трёшку.

Водитель Николай смотрел на эти богатства с удивлением и умилением. Узнавание явственно читалось на его лице, но не произносил ни слова..

Лёха тоже молчал, боялся услышать очевидное.

– Дааа. Дела, – наконец произнёс водитель, не сводя взгляда с мятого трёшника. – Две тысячи семнадцатый на дворе, это точно, – и продолжил:

– Пятнадцатое января две тысячи семнадцатого года.

Сердце Лёхи ухнуло в пропасть. Он схватился за блестящий поручень. Неимоверные горечь и обида нахлынула на него. Этому мужику можно верить, это тебе не юнец с проводками. Горечь от того, что жизнь, можно сказать, уже прошла, а он, Лёха, и не жил вовсе. А обида? Почему именно его выхватили невидимым огромным пинцетом из устроенной жизни и поместили сюда, почти на тридцать лет вперёд, во враждебную непонятную жизнь, где даже за проезд на автобусе нужно платить 50 рублей? И почему (Лёха напрягся: две тысячи семнадцать минус тысяча девятьсот восемьдесят восемь) даже не на тридцать, а на бестолковые двадцать девять лет???

Он очнулся от слов водителя:

– Под турникет подлезь, довезу тебя. Но если контроль, уж не обессудь.

– Да-да, спасибо, шеф, – Лёха огляделся, согнувшись, прошёл под рогами шлагбаума и сел на высокое место у окошка. Автобус меж тем почти заполнился. Над кабиной водителя крутились светящиеся буквы, что-то говорил приятный женский голос, двери закрылись. И автобус повёз Лёху домой.

***

Он глядел в окно бездумно. Красота, конечно, вокруг невероятная! Будущее! Чистые улицы, шикарные машины, которым никто не удивлялся, не стоял по обочинам, разинув рот. Исполинские дома, хотя многие – узнаваемые. Золотая главка над белой церковкой блестела прямо посреди многоэтажек. Справа по ходу поднялись высокие стены: Коломенское. Отреставрировали, значит? Лёха припомнился июньский вечер, выпускной. Близкий, чёрный-чёрный, бархатный-бархатный свод неба, как крышка шкатулки, если представить себя внутри неё. Душный запах сирени и золотые точечки звёзд только усиливали это сходство, давая исключительное ощущение замкнутости и защищённости мира. Придя домой, Лёха сразу нарисовал эту чёрную шкатулку, а в ней – своё красное трепещущее сердце. И, несмотря на затёртость образа, этот рисунок нравился всем, кто его видел. А вот – здание МИФИ: абсолютно та же серо-жёлтая громада, те же знамёна из камня, ворота, ёлки – ничего не изменилось.

Часто встречалось слово «Пятёрка». Так много магазинов с учебниками? А вот ещё один громадный храм с голубыми куполами. Заныло сердце тоской, которой Лёха не мог найти объяснения. Он устал и чуть прикрыл глаза. Напряжение последних часов, немыслимость ситуации и невозможность обратного вымотали и вычерпали до дна Лёхин интерес «к светлому будущему», к которому он стремился когда-то, и где оказался ненароком.

Мучил только вопрос, как встретит его семья и встретит ли? Каким он приедет к ним – молодым или старым? Лёха сфокусировал взгляд на стекле. Ему показалось, что он седой и морщинистый, но после такого денёчка будешь таким и в тридцать. Лёха прибавлял недавно обнаруженное число «двадцать девять» ко всем вспоминаемым возрастам. Дочке в восемьдесят восьмом исполнилось девять… Это что же, его младшая дочь может быть старше него? А жена? Сколько ей? Лёха всем сердцем желал, чтобы, уж коли соскочил с одного витка на другой в плотной пружине плавно текущего времени, пусть и они, его девчонки, будут с ним. Они привыкнут, они впишутся.

Конечно, наука шагнула далеко вперёд, но его девчонки – и жена, и дочки – такие умные, они обязательно нагонят. Он, Лёха, пойдёт работать на другой завод, если ЗИЛа, больше нет, на АЗЛК, может, или на «Шинный». Конечно, АЗЛК Лёха не любил, будучи страстным патриотом своего завода. Когда на параде из года в год, министр обороны выезжал на открытом ЗИЛе, сначала 114-м, потом – 115-м, ещё более красивом, чем его предшественник (его называли «подарок завода к 60-летию Октябрьской революции»), сердце Лёхи разрасталось от гордости и занимало всю грудную клетку, не давая дышать. И Дед Мороз на новогодних праздниках в ДК завода тоже приезжал на представительском кабриолете, как Устинов или Язов, какой-нибудь. Только однажды, к 50-летию СССР, по сюжету новогоднего представления выходили Деды Морозы всех 15-ти республик. Как их в кабриолет уместить? И их привезли на «сто тридцатом», в кузове. Дети не поняли, конечно, а взрослые повеселились, когда эти «деды» – некоторые в среднеазиатских халатах – прыгали из кузова, как горох.

Лёха очнулся от сладких воспоминаний, в которых ясно и знакомо всё до самого донышка. Конечно, Лёха – не восторженный дурак, не видеть, что «не всё ладно в Датском Королевстве»: очереди, продукты по заказам, теперь, вот, и талоны появились, как в годы разрухи, не мог. И призывы перестраиваться и работать лучше, брать повышенные соцобязательства – а куда выше? Лёха и так работал и «соцобязался», как и каждый в его бригаде, на полную катушку. И хотя этот переходный период как-то одолели, судя по красоте улиц, к коммунизму, где всё – без денег, похоже, так и не пришли.

Однако до дома оставалось совсем чуть-чуть. Мелькнула по ходу движения буква «М» (открыли ещё одну станцию метро?), и автобус остановился у Универсама. Естественно, вместо Универсама высилось нечто бетонное, с маленькими окошками, но Лёха уже не обращал на это внимания. Он медленно двинулся через дорогу, прошёл по дорожке вниз. Стадион, школа – ничего не изменилось. Только деревья высокие-высокие, да калитка в ограде школы закрыта, и надо обходить. Но дом, белый с голубыми полосами, по-прежнему стоял на том же месте абсолютно такой же, каким оставил