Фристайл. Сборник повестей - Татьяна Юрьевна Сергеева Страница 104

врача колонии будет куда больше пользы, чем ежели он после болезни выползет на лесоповал. Он слышал весьма убедительные возражения, что указанный доктор отлучён судом от медицины на три года, но Клистир от начальства не отставал, и добился-таки своего: Лабецкого оставили в медчасти. А потом и вообще освободили за примерное поведение почти на год раньше срока. Когда наступила пора прощаться, они долго сидели рядом в каптёрке при лазарете и молчали.

— Ты, Серёга, того… Ты прости меня…

— За что? — Отмахнулся Лабецкий.

— Сам знаешь… Жизнь такая… Она мне такое мурло показала, раздавила меня в лепёшку… Я на весь мир обозлился, а в лагере, знаешь, ангелы не водятся…

Как только он начал выздоравливать, ему стали часто сниться ворота колонии. Словно наяву, услышав скрежет закрывающихся металлических ворот за своей спиной, Лабецкий вдруг просыпался и, не открывая глаз, вспоминал свои ощущения в тот момент. У ног его лежал старый рюкзак скудного имущества, которое было у него в лагере, а впереди ждала совсем новая неизвестная ему жизнь… Он был совершенно один на всём белом свете, но, как ни странно, именно это придавало ему силы и уверенности в себе. Тогда не было никакого уныния или страха перед будущим. Он знал, что будет очень трудно, голодно, что пока, на ближайшие два года, придётся соглашаться на любую работу, только бы она была… Потом, когда ему разрешат вернуться в медицину, надо будет серьёзно засесть за книги, за учебники, сдавать экзамены… Лабецкий был готов ко всему. Он был молод, уверен в себе и не собирался сдаваться. Он считал, что самое худшее, мерзкое, скверное в его жизни осталось за теми металлическими воротами, которые были плотно сомкнуты сейчас за его спиной.

И хотя он был готов к самому худшему, судьба на этот раз оказалась к нему благосклонна. Одинокая старушка-соседка, которую он прежде частенько подлечивал от разных старческих хворей, иногда бегая в магазин по её поручениям, исправно платила за его квартиру, хотя Лабецкому даже в голову не приходило просить её об этом. Она же и кормила его первое время, пока он был без работы. Процесс прописки не затянулся, всё-таки он был врач, а не уголовник. Знакомые ребята из милиции, которым он рассказал про себя всё, как на духу, помогли с работой. По великому блату его устроили могильщиком на кладбище. В лихие девяностые эта профессия была одной из самых престижных: похороны стоили огромных денег, а разборки среди «братков» происходили так часто, что работа на кладбище кипела с раннего утра до глухой ночи. Заработки у похоронной бригады были по тем временам астрономическими. Потом Лабецкого даже назначили бригадиром, как самого грамотного и представительного. Пьянство здесь не поощрялось, за этот грех можно было вылететь с работы. Выпивали осторожно только в самые сильные морозы, когда алкоголь улетучивался мгновенно: долбить мёрзлую землю приходилось довольно часто… После тюрьмы, где Лабецкий порядком очерствел и, чтобы не рехнуться, научился отстранять от себя чужие эмоции, он достаточно быстро привык к новым условиям работы. Вместе с напарником тактично стоял в стороне при прощании близких с покойниками, быстро и сноровисто опускал гробы в свежевырытые могилы и усердно работал лопатой, забрасывая их землёй…

Однажды стылой зимой здесь хоронил жену один генерал. Был он высокий, излишне прямой с худым аскетическим лицом. Едва взглянув на него, Лабецкий, совсем неожиданно для себя, вдруг почувствовал щемящее одиночество этого немолодого человека. Оглядев реденькую группу провожающих покойную, он понял, что родственников среди этих людей у генерала нет. Только одна заплаканная девушка прижималась к его руке, сдерживая рыдания, зарывалась лицом в его мёрзлую шинель. Стоял трескучий мороз, лицо дочери генерала было залито слезами, и металлические пуговицы жёсткой шинели отца почти примерзали к её щекам. Лабецкий вдруг почувствовал что-то похожее на сострадание. Генерал не плакал, хотя слёзы стояли в его глазах, готовые вот-вот сорваться с отёкших век. Он обнимал за плечи рыдающую дочь и повторял, словно автомат.

— Вера… Пожалуйста, держись… Нам надо держаться, Вера… Нам надо жить дальше…

Лабецкий тогда совсем не разглядел девушку, но длинного, худого генерала почему-то запомнил. Есть такие лица, которые запоминаются навсегда.

Вскоре он встал на ноги. Прежде всего Лабецкий отдал долги соседке, которой считал себя обязанным до самой смерти. Старушка была одинокой, и когда через несколько лет она умерла, он и похоронил её сам, очень достойно, используя старые кладбищенские связи…

Через два года он смог вернуться к медицинской практике, и сменить сытую кладбищенскую жизнь на скудный паёк участкового врача. Конечно, на место в стационаре Лабецкий не рассчитывал, и дело было не только в его запутанном досье. Чтобы устроиться на работу в городскую больницу требовалось заплатить весьма приличную сумму главному врачу. В бегах по медицинским учреждениям, однажды он наткнулся на своего однокурсника, работающего в стационаре, который поведал ему дальнейшую схему взаимоотношений с начальством. Первичным взносом дело не ограничивалось: каждый месяц надо было оплачивать своё место целому взводу руководителей — заведующему отделением, начмеду, главврачу… Кладбищенские деньги подходили к концу, на взятки Лабецкому явно не хватало. Он переключился на амбулаторную службу, но здесь его тоже гоняли из поликлиники в поликлинику, отказывая под разными предлогами. В конце концов он понял, что надо искать работу как можно дальше от центра. Ездить на службу в электричке его приучила когда-то «Скорая», и он направил свои стопы в тот же курортный район, откуда был изгнан когда-то за профессиональное преступление. Врачей здесь, как всегда, не хватало, и, к удивлению Лабецкого, он получил, наконец, вполне приличный врачебный участок. Кроме домов местных жителей в радиус его обслуживания входили две длинные улицы, на которых располагались государственные дачи. Стандартные удобные коттеджи были закрыты от посторонних глаз высокими непроницаемыми заборами, почти везде была охрана, и, чтобы попасть в такой дом на вызов к больному, приходилось заранее созваниваться и договариваться о времени приёма. Кто кого принимал в этом случае, понять было трудно. Но здесь обычно хорошо встречали, были вежливы и предупредительны, почти всегда угощали кофе с шоколадом, а иногда приглашали обедать. После диких заработков на кладбище, зарплата у врача Лабецкого была нищенской, но день ото дня в нём росла злая уверенность, что его сегодняшняя жизнь — дело временное, и что он непременно завоюет достойное место под солнцем. С каким-то подсознательным предчувствием он полюбил вызовы на государственные дачи: было ощущение, что именно здесь его поджидает удача. Надо ещё немного подождать и потерпеть. А терпению он