Андрей Зарин - Казнь Страница 11

Стремлев был еще короче Полозова, но в противоположность ему — не только на лице, но даже и на голове не имел ни малейшего признака растительности. Зато глаза его, выпуклые, словно выдавленные из орбит, беспокойно таращились и огромный нос, как руль у лодки, гордо высился над тонкими губами, что делало его голову похожей на птичью.

— Ну вот еще, — ответил Силин, — я ему свою двойню долго не забуду!

— И хорошо! — обрадовался Стремлев. — Так вы мне насчет убийства, а? Ваш родственник, — вздохнул он, — почтим!

— Великолепная статья, — сказал Силин, — таинственная подкладка, роман. Но…

— Что?

— Меньше трех копеек не возьму, и сколько напишется!

— Степан Иванович! — воскликнул Стремлев. — Где у меня средства? Вон тот каналья может: его отец гробы делал в холерный год, нажился. Так ему легко Долинина на фельетон позвать, а я…

— Ну, тогда я уж к нему пойду! — и Силин с равнодушным видом повернул к выходу.

— Ну, миленький, ну, дорогой! — Стремлев взял его под руку. — Ну, Бог с вами! Пишите! Только, — он умоляюще посмотрел на него, — уж в «Листок» не ходите!

— Э, шут с ним! — ответил Силин. — Ну-с, так я сяду! — и он положил шляпу.

— Садитесь, садитесь, — засуетился Стремлев и многозначительно прибавил: — Возмущения побольше! Упадок нравственности и прочая.

Силин кивнул головой и опустил перо в чернильницу. Часа через полтора он вышел из редакции, весело улыбаясь.

— Ну, сделал! — сказал он сам себе. — Теперь к сестре, обедать, потом с Лапой повидаться для нового запаса… Ах, если бы каждую неделю такой случай!..

VIII

Только к утру приехал судебный следователь, Сергей Герасимович Казаринов, длинный и тощий, с белокурою головой, на которой волосы росли почему-то клочьями, в синих очках на остром и тонком носе. Он вертел беспрерывно головою, словно вывинчивал ее из плеч, и при этом нос его будто нюхал воздух.

Его сопровождал письмоводитель Лапа, постоянно имевший вид только что проснувшегося человека. Если его спрашивали, он сначала подымал голову и осматривался, словно ища глазами спросившего его человека, потом в свою очередь спрашивал: "А?" — и на вторичный вопрос уже собирался с ответом.

Казаринов был возбужден. Он давно сетовал на прозаичность своих дел (помилуйте, в пьяной драке Аким Степана зарезал, или Матренин любовник в ревности ее ножом полоснул! Разве это интересно?), и теперь убийство Дерунова, казалось, давало ему случай отличиться.

— А, Яков Петрович, Николай Петрович! И вы тут? — обратился он к Весенину. — Знакомые все лица! Ну, что без меня тут сделали?

Пристав доложил, что он составил протокол предварительного осмотра места и положения трупа, полицейский врач установил убийство и сделал осмотр трупа.

— А, а! — сказал следователь. — Проверим! Труп убрали? Нет? Вот и он? Откиньте-ка парусину! Ох, был человек, и нет! Ну, займемся. Яков Петрович, вы устройте меня!

Яков провел его в свою контору, Лапа развернул портфель, и Казаринов начал предварительное следствие.

Сначала он заподозрил в убийстве Якова Петровича, потом его прислугу, потом Весенина и, наконец, Николая.

— Вы пришли поздно? После господина Весенина? Да?

Николай с видимым раздражением отвечал на вопросы. Яков следил за ним с нескрываемой тревогой.

— И когда вы пришли, трупа не было?

— Я же сказал!

— Да, да! Я и забыл… Ну, а где же гуляли все время? По дождю? В непогодь?

Николай передернул плечами.

— Везде был! В городе, на Волге, в горах.

— И вас везде кто-нибудь да видел?

— Вероятно!

— Ведь вы же разговаривали с кем-нибудь, а?

Николай хотел что-то ответить, но, видимо, раздумал.

— Ни с кем! — сказал он.

— Ни с рыбаком, ни с мещанином каким-либо. Но вы, вероятно же, ели, пили?

— Не ел, не пил!

Следователь пожал плечами. Подозрение его усилилось.

— Ну, а костюмчик, в котором вы ходили, вероятно, промок? — вкрадчиво спросил следователь. — Вы, вероятно, его сбросили?

— Наверное!

— И, вероятно, дома.

— Не на улице же!

— И вы позволите на него взглянуть? А?

— Сделайте одолжение, — ответил Николай и в раздражении громко закричал: — Лиза, принеси мою одежду, что я вчера снял!

— Но позвольте, — вмешался взволнованный Яков, — после его прихода ушел мой письмоводитель, вот при нем, — он указал на Весенина, — если бы был труп, он бы вернулся, поднял крик!..

— А-а! — протянул следователь, и в его уме Николай тотчас очистился от подозрений, а Грузов стал несомненным убийцей.

— Не надо пока! — отодвинул он принесенный прислугою костюм. — А где же ваш письмоводитель?

— Он, вероятно, скоро придет. К девяти часам!

Следователь кивнул и вдруг обратил свое внимание на принесенный костюм. Это была светлая суконная тройка и вышитая сорочка. Ее правый рукав, как и подкладка пиджака, был залит кровью.

— А что это, Николай Петрович? — спросил следователь.

— А вот что! — Николай быстро отвернул рукав рубашки и почти сунул к носу следователя свою руку, от запястья до локтя которой почти во всю длину проходила глубокая царапина. — Садился в лодку и о багор разодрал.

Следователь быстро закивал головою.

— Так, так! Но вы позволите? — и он указал на отложенные вещи.

— Сделайте одолжение!

— Занесите в протокол: рубашка и пиджак! — сказал следователь Лапе.

В это время на пороге конторы показался Грузов.

— А, — воскликнул следователь, — господин письмоводитель. Ваше звание? имя? отчество? фамилия? жительство? Так! Скажите, вы ушли от господина Долинина после возвращения его брата?

— После, — ответил Грузов, подходя к столу.

— Часу?..

— Во втором, в начале, — ответил Грузов.

— Так, так! А где вы шли?

— У нас один выход; вот тут!

— Через дорожку, в калитку? Так! И трупа не видели?

— Нет! — ответил Грузов.

Подозрение таяло. Следователь нахмурил белые брови.

— И ничего подозрительного? Крика? Стона?

— Ничего!

— А вы лично знали, что убитый должен был прийти к господину Долинину?

— Яков Петрович при мне получил от него записку. Но мы его уже не ждали.

— Почему?

— Поздно!

— Да, поздно! А еще кто-нибудь знал про его намерения посетить господина Долинина?

— Уж этого не знаю! — Грузов развел руками и отошел от стола. Следователь устало выпрямился.

— Ну, пока все! — сказал он. — Яков Петрович, может быть, чайку?

— Сделайте одолжение! — Яков поспешно встал. — Я велел приготовить завтрак. Господа, милости просим!

За стол сели он с братом, Весенин, следователь, Лапа и пристав с доктором. Следователь разговорился.

— Вы меня извините, Николай Петрович! У меня система. Все (он указал рукою на всех, не исключая даже Лапы) у меня в подозрении — и я с этого начинаю. Это ни для кого не обидно. Мало-помалу лица передо мной оправдываются, и остается один (он поднял указательный палец), знаете, как в математике: с помощью исключения третьего! Ха-ха-ха! Возвращаясь домой, он спросил Лапу:

— Что вы думаете, Алексей Дмитриевич?

— А?

— Я говорю, что вы думаете об убийстве? Есть подозрения?

Лапа, будто проснувшись, раскрыл широко глаза и ответил:

— Надо навести справки, много справок, много…

Контора нотариуса Долинина приняла прежний вид. Спустя два часа Сухотин с Весениным совершили в ней крупную сделку, и Яков Петрович скрепил их договор. Грузов писал бумаги; Лиза гремела на кухне посудою; часы монотонно тикали в столовой. Николай куда-то ушел, и сердце Якова, отчасти успокоенного, все еще тревожно сжималось. Он провел, как и Николай, бессонную ночь и успел увериться в его невинности, но тревога за него не покидала его сердца. Николай в одну ночь побледнел и осунулся. Он все время говорил с Яковом, как безумный. То радовался и убеждал, что Дерунов понес заслуженную казнь, то с ужасом и слезами думал о том, как перенесет эту весть Анна, что она заподозрит его. Потом говорил, что знает убийцу, и снова отказывался от своих слов. Едва уехал следователь и был убран труп, Николай оделся и вышел из дома.

Яков не мог заниматься.

— На сегодняшний день мы закроем контору, — сказал он Грузову, — можете идти, Антон Иванович.

Грузов стал убирать бумаги.

— А завтра?

— Завтра наведайтесь. Сегодня я уж утомился очень. Не спал… волнения…

"Странно, — подумал Яков, когда Грузов ушел, — на этого человека смерть Дерунова не произвела никакого впечатления. Словно он знал о ней еще вчера. Фу, какие скверные мысли!.. Дерунов был плохой человек…"

Грузов, наклонив голову и приседая в коленях, медленно брел по улицам, раскаленным полдневным солнцем. Путь ему предстоял немаленький.

Если пройти всю Московскую улицу, которая оканчивается оврагом, и перевалить за него, то очутишься в предместье города — "на горах". В этом предместье улицы не мощены и в жаркие дни уподобляются песочнице, а в дождливые — чернильнице; домишки в нем все деревянные, перекошенные, изредка с мезонином и балкончиком; селятся здесь торгующие на базаре мещане, владельцы домов, извозчики и в качестве жильцов — бедные конторщики, люди темных профессий, мастеровые и фабричные. Нравы здесь буйные и полное господство демократичного стиля, так что франт, появившийся на улице в модной шляпе, рискует обратить свое украшение в одно воспоминание. Днем по улицам шумной ватагой бегают ребятишки, гоняя какую-нибудь несчастную собаку или отбившуюся от дома свинью; вечером и в тихую летнюю ночь сидят веселыми группами удалые мещане с девками и под визг гармони какой-нибудь голосистый тенор выводит: