Сергей Есенин - Не жалею, не зову, не плачу… Страница 11

1925

«Спит ковыль. Равнина дорогая…»

Спит ковыль. Равнина дорогая,И свинцовой свежести полынь.Никакая родина другаяНе вольет мне в грудь мою теплынь.

Знать, у всех у нас такая участь,И, пожалуй, всякого спроси —Радуясь, свирепствуя и мучась,Хорошо живется на Руси.

Свет луны, таинственный и длинный,Плачут вербы, шепчут тополя.Но никто под окрик журавлиныйНе разлюбит отчие поля.

И теперь, когда вот новым светомИ моей коснулась жизнь судьбы,Все равно остался я поэтомЗолотой бревёнчатой избы.

По ночам, прижавшись к изголовью,Вижу я, как сильного врага,Как чужая юность брызжет новьюНа мои поляны и луга.

Но и все же, новью той теснимый,Я могу прочувственно пропеть:Дайте мне на родине любимой,Все любя, спокойно умереть!

1925

«Листья падают, листья падают…»

Листья падают, листья падают.Стонет ветер,Протяжен и глух.Кто же сердце порадует?Кто его успокоит, мой друг?

С отягченными векамиЯ смотрю и смотрю на луну.Вот опять петухи кукарекнулиВ обосененную тишину.

Предрассветное. Синее. Раннее.И летающих звезд благодать.Загадать бы какое желание,Да не знаю, чего пожелать.

Что желать под житейскою ношею,Проклиная удел свой и дом?Я хотел бы теперь хорошуюВидеть девушку под окном.

Чтоб с глазами она васильковымиТолько мне —Не кому-нибудь —И словами и чувствами новымиУспокоила сердце и грудь.

Чтоб под этою белою лунностью,Принимая счастливый удел,Я над песней не таял, не млелИ с чужою веселою юностьюО своей никогда не жалел.

1925

«Над окошком месяц. Под окошком ветер…»

Над окошком месяц. Под окошком ветер.Облетевший тополь серебрист и светел.

Дальний плач тальянки, голос одинокий —И такой родимый, и такой далекий.

Плачет и смеется песня лиховая.Где ты, моя липа? Липа вековая?

Я и сам когда-то в праздник спозаранкуВыходил к любимой, развернув тальянку.

А теперь я милой ничего не значу.Под чужую песню и смеюсь и плачу.

1925

«Я красивых таких не видел…»

Сестре Шуре

Я красивых таких не видел,Только, знаешь, в душе затаюНе в плохой, а в хорошей обиде —Повторяешь ты юность мою.

Ты – мое васильковое слово,Я навеки люблю тебя.Как живет теперь наша корова,Грусть соломенную теребя?

Запоешь ты, а мне любимо,Исцеляй меня детским сном.Отгорела ли наша рябина,Осыпаясь под белым окном?

Что поет теперь мать за куделью?Я навеки покинул село,Только знаю – багряной метельюНам листвы на крыльцо намело.

Знаю то, что о нас с тобой вместеВместо ласки и вместо слезУ ворот, как о сгибшей невесте,Тихо воет покинутый пес.

Но и все ж возвращаться не надо,Потому и достался не в срок,Как любовь, как печаль и отрада,Твой красивый рязанский платок.

1925

«Ax, как много на свете кошек…»

Сестре Шуре

Ax, как много на свете кошек,Нам с тобой их не счесть никогда.Сердцу снится душистый горошек,И звенит голубая звезда.

Наяву ли, в бреду иль спросонок,Только помню с далекого дня —На лежанке мурлыкал котенок,Безразлично смотря на меня.

Я еще тогда был ребенок,Но под бабкину песню вскокОн бросался, как юный тигренок,На оброненный ею клубок.

Все прошло. Потерял я бабку,А еще через несколько летИз кота того сделали шапку,А ее износил наш дед.

1925

«Ты запой мне ту песню, что прежде…»

Сестре Шуре

Ты запой мне ту песню, что преждеНапевала нам старая мать.Не жалея о сгибшей надежде,Я сумею тебе подпевать.

Я ведь знаю, и мне знакомо,Потому и волнуй и тревожь —Будто я из родимого домаСлышу в голосе нежную дрожь.

Ты мне пой, ну, а я с такою,Вот с такою же песней, как ты,Лишь немного глаза прикрою —Вижу вновь дорогие черты.

Ты мне пой. Ведь моя отрада —Что вовек я любил не одинИ калитку осеннего сада,И опавшие листья с рябин.

Ты мне пой, ну, а я припомнюИ не буду забывчиво хмур:Так приятно и так легко мнеВидеть мать и тоскующих кур.

Я навек за туманы и росыПолюбил у березки стан,И ее золотистые косы,И холщовый ее сарафан.

Потому так и сердцу не жестко —Мне за песнею и за виномПоказалась ты той березкой,Что стоит под родимым окном.

1925

«В этом мире я только прохожий…»

Сестре Шуре

В этом мире я только прохожий,Ты махни мне веселой рукой.У осеннего месяца тожеСвет ласкающий, тихий такой.

В первый раз я от месяца греюсь,В первый раз от прохлады согрет,И опять и живу и надеюсьНа любовь, которой уж нет.

Это сделала наша равнинность,Посоленная белью песка,И измятая чья-то невинность,И кому-то родная тоска.

Потому и навеки не скрою,Что любить не отдельно, не врозь —Нам одною любовью с тобоюЭту родину привелось.

1925

«Эх вы, сани! А кони, кони!..»

Эх вы, сани! А кони, кони!Видно, черт их на землю принес.В залихватском степном разгонеКолокольчик хохочет до слез.

Ни луны, ни собачьего лаяВ далеке, в стороне, в пустыре.Поддержись, моя жизнь удалая,Я еще не навек постарел.

Пой, ямщик, вперекор этой ночи, —Хочешь, сам я тебе подпоюПро лукавые девичьи очи,Про веселую юность мою.

Эх, бывало, заломишь шапку,Да заложишь в оглобли коня,Да приляжешь на сена охапку, —Вспоминай лишь, как звали меня.

И откуда бралась осанка,А в полуночную тишинуРазговорчивая тальянкаУговаривала не одну.

Все прошло. Поредел мой волос.Конь издох, опустел наш двор.Потеряла тальянка голос,Разучившись вести разговор.

Но и все же душа не остыла,Так приятны мне снег и мороз,Потому что над всем, что было,Колокольчик хохочет до слез.

1925

«Снежная замять дробится и колется…»

Снежная замять дробится и колется,Сверху озябшая светит луна.Снова я вижу родную околицу,Через метель огонек у окна.

Все мы бездомники, много ли нужно нам.То, что далось мне, про то и пою.Вот я опять за родительским ужином,Снова я вижу старушку мою.

Смотрит, а очи слезятся, слезятся,Тихо, безмолвно, как будто без мук.Хочет за чайную чашку взяться —Чайная чашка скользит из рук.

Милая, добрая, старая, нежная,С думами грустными ты не дружись,Слушай – под эту гармонику снежнуюЯ расскажу про свою тебе жизнь.

Много я видел, и много я странствовал,Много любил я и много страдал,И оттого хулиганил и пьянствовал,Что лучше тебя никого не видал.

Вот и опять у лежанки я греюсь.Сбросил ботинки, пиджак свой раздел.Снова я ожил и снова надеюсьТак же, как в детстве, на лучший удел.

А за окном под метельные всхлипы,В диком и шумном метельном чаду,Кажется мне – осыпаются липы,Белые липы в нашем саду.

1925

«Синий туман. Снеговое раздолье…»

Синий туман. Снеговое раздолье,Тонкий лимонный лунный свет.Сердцу приятно с тихою больюЧто-нибудь вспомнить из ранних лет.

Снег у крыльца как песок зыбучий.Вот при такой же луне, без слов,Шапку из кошки на лоб нахлобучив,Тайно покинул я отчий кров.

Снова вернулся я в край родимый.Кто меня помнит? Кто позабыл?Грустно стою я, как странник гонимый, —Старый хозяин своей избы.

Молча я комкаю новую шапку,Не по душе мне соболий мех.Вспомнил я дедушку, вспомнил я бабку,Вспомнил кладбищенский рыхлый снег.

Все успокоились, все там будем,Как в этой жизни радей не радей, —Вот почему так тянусь я к людям,Вот почему так люблю людей.

Вот отчего я чуть-чуть не заплакалИ, улыбаясь, душой погас, —Эту избу на крыльце с собакойСловно я вижу в последний раз.

1925

«Слышишь – мчатся сани, слышишь…»

Слышишь – мчатся сани, слышишь —сани мчатся.Хорошо с любимой в поле затеряться.

Ветерок веселый робок и застенчив,По равнине голой катится бубенчик.

Эх вы, сани, сани! Конь ты мой буланый!Где-то на поляне клен танцует пьяный.

Мы к нему подъедем, спросим – что такое?И станцуем вместе под тальянку трое.

1925