Павел Нилин - Интересная жизнь Страница 11

На всю жизнь запомнилось собеседование о медицине, которое проводил со студентами-новичками еще до начала занятий профессор десмургии Эраст Гаврилович Салищев.

Внешне похожий на Чехова, очень деликатный в движениях, поблескивая толстыми стеклами очков и изредка в затрудненности пощипывая бороду, он неторопливо рассказывал, как давно - с незапамятных времен - человечество ищет способы исцеления болезней и как много и в то же время мало оно успело в этих поисках на протяжении веков, - много, потому что сегодня медики уже способны излечивать такие тяжкие недуги, от которых еще недавно наступала смерть, мало, потому, что в важнейших отраслях своих медицина не продвинулась еще дальше того, что в глубокой древности было уже известно таким врачам, как Гален и Гиппократ.

Рассказывая, как в Древней Индии, закончив образование у браминов, молодые врачи, прежде чем получить разрешение на практику, обязаны были давать радже торжественное обещание - аккуратно и вовремя стричь бороду и ногти, говорить спокойно, не повышая голоса, носить чистую и по возможности красивую одежду, профессор оглядывал поверх очков свою аудиторию и спрашивал:

- Не правда ли, коллеги, это и в наше время и у нас в Сибири было бы не излишним. Вы как находите?

Бурденко казалось, что именно на нем, на его прическе профессор в этот момент несколько задержал насмешливый взгляд. Постричься-то как раз и не успел. А ведь собирался.

- Кроме того, молодые врачи в Индии давали обещание радже не браться за излечение неизлечимых. Иными словами, обещались не быть шарлатанами, а действовать только на основании тех знаний, которые получили. И надо сказать, их знания даже в современном смысле были значительны, хотя индийская медицина почти не имела еще представления ни об анатомии, ни о физиологии. И позднее даже знаменитые врачи имели столь отдаленное представление об анатомии человека, что, например, хирург Мазурье еще в начале семнадцатого века описывал кости мастодонта, найденные в долине реки Роны, как останки Тевтобока, короля кимаров. Надеюсь, коллеги, что ни с кем из вас ничего подобного не произойдет и что скоро вот в этой аудитории и в других вы начнете изучать настоящие человеческие кости. И услышите, как они стучат...

Бурденко чуть покоробило это сообщение. Но все-таки он и дальше с удовольствием слушал профессора, который от древности переходил к современности, от азиатских и европейских стран к России, где первую медицинскую школу открыли в самом начале восемнадцатого века.

- Ученики этой школы обязаны были раньше всего знать латинский и голландский языки, потому что преподавание велось на этих языках и преподавателями были голландцы. Учеников здесь не только секли розгами, но и били батогами, не только сажали в карцер, но и заковывали в кандалы. И все-таки успеваемость у них, судя по всему, была не на высоком уровне. Вероятно, дело совсем не в том, чтобы принуждать и наказывать, не правда ли? - снова оглядывал аудиторию профессор поверх очков. - Дело, вероятно, в том, чтобы выбирать профессию по своим возможностям, по своим склонностям, по любви... Сравнительно краткое историческое расстояние отделяет нас от той первой школы, где голландцы вколачивали батогами и розгами медицинские знания в русских недорослей. За это время медицина проделала немалый путь, выдвинув заметных всему миру медиков...

Профессор Салищев стал называть их имена, объяснять, чем каждый из них обогатил отечественную медицину.

Задержался он дольше всего на биографии Пирогова, рассказал даже почти что анекдотичную историю о том, как молодой Пирогов в середине этого вот, девятнадцатого, столетия явился в Париже к знаменитому французскому хирургу Альфреду-Арманду-Луи Вельпо, чтобы познакомиться с его работами по анатомии.

- Я из России, врач, - представился Пирогов. - Приехал в ваш великий город поучиться...

- О, - сказал Вельпо. - Очень приятно. Но был ли смысл вам ехать из России во Францию изучать анатомию, если у вас есть дома... Пирогов?! Я только что познакомился с его анатомическими работами. Это восхитительно! Я был бы счастлив сам поучиться у него...

Пирогов смутился.

- Не хочу вас интриговать, профессор. Вероятно, вы говорите обо мне. Это моя работа, - кивнул он на книгу, лежавшую у Вельпо на столе. - Моя фамилия Пирогов. Я не успел назваться.

- ...Лично я против всех видов идолопоклонства, - вдруг как бы признался профессор Салищев. - Я не считаю, что в мире могут быть вечные авторитеты, поскольку мы знаем, что все течет и развивается. Иначе говоря, я против незыблемых фигур в историческом пространстве, против идолов, способных порой незыблемым своим авторитетом затруднять или даже тормозить развитие. Но Пирогов в нашем деле такая величина, которая, мне думается, еще долго будет привлекать к себе всеобщее внимание и уважение. И мне хотелось бы, чтобы вы вгляделись и вдумались в жизнь действительно гениального человека, если окончательно изберете врачебное поприще...

"Значит, профессор считает, что все это не окончательно? - удивился Бурденко. - Значит, мы, по его мнению, не избрали еще... Значит, будет еще что-то вроде главного экзамена. Значит, будут выяснять, пригодны ли мы все и каждый из нас..."

- Пирогов, - продолжал профессор, - это как бы олицетворение постоянного, напряженного труда и неугасимой мысли, причем труда бесстрашного и мысли всепроникающей. Вдумайтесь, пожалуйста, хотя бы в такой факт. За четырнадцать лет своей профессорской деятельности Пирогов вскрыл двенадцать тысяч трупов и подробнейше описал каждое из вскрытий. Это, повторяю, только за четырнадцать лет. А сколько он вскрыл покойников и произвел операций над больными за полвека своей деятельности? Вдумайтесь, пожалуйста. Вдумайтесь как следует. И вообразите, что такое вскрытие. Обязательно постарайтесь представить себя у постели тяжелобольного, в больничной палате, где в наших условиях непривычного доктора может стошнить даже от самого воздуха, до крайности спертого и пронизанного тяжкими запахами. Вообразите, что вы держите в своей руке костлявую, холодеющую руку умирающего. Вообразите, если можете, себя на войне среди раненых, взывающих к вашей помощи. Да что проще, представьте себя среди обыкновенных больных, каждый день доверяющих вам свою жизнь, верящих в вас, надеющихся, что вы исцелите их.

Бурденко неотрывно смотрел на профессора, и ему казалось, что профессор поправляет очки, чтобы вглядеться в каждого студента: хорошо ли они понимают все, о чем он говорит.

- Впрочем, вам все это еще трудно представить. Надо стать врачом, надо пройти хотя бы часть путей и троп, пройденных, например, Пироговым, чтобы вообразить в полной мере подвиг его жизни. Конечно, не каждый из нас, даже далеко не каждый, - подчеркнул профессор, - способен взобраться на такую высоту всемирной славы, на какую поднялся наш земляк Пирогов, но следовать его принципам - его безукоризненной честности, его бесстрашию в труде, его неутомимости, его страстному стремлению понять человека - обязан, по-моему, каждый из нас...

Бурденко обратил внимание на то, что профессор дважды повторил это "из нас", не "из вас", а "из нас", - как бы приближая этим студентов к себе, к своей профессии, как бы уважительно уравнивая их в какой-то степени с собой.

- Хотя, конечно, не стоит излишне преувеличивать наше дело, - сказал профессор. - Мне кажется, любого человека, не очень глупого, не явного олигофрена можно обучить врачеванию и выдать ему диплом врача. Но, чтобы стать настоящим врачом, требуется призвание. Именно призвание поможет преодолеть все невзгоды в труде. Именно призвание заглушит неприятные запахи от язв и смрад от трупа, который надо изучать. Именно призвание сообщит потом радость познания и открытий. Но если вы не почувствуете призвания, если вас устрашит предстоящий труд в этой постоянной сфере страданий, мой совет вам, коллеги: уходите. Уходите, пока не поздно. Иначе вы принесете не пользу, а вред. И немалый. И постоянно будет висеть над вами проклятие тех, кого вы станете пользовать. Мой совет вам, коллеги, еще раз повторяю: уходите!

- Уходите?!

Это произошло для Бурденко как изгнание нечестивых из храма.

Деликатный этот профессор вдруг как бы изменился на глазах у всех.

- Есть занятия и ремесла более легкие, чем медицина, более выгодные и, может быть, даже более эффектные и интересные. А медицине - и особенно в нашей стране - предстоит тягчайший труд. Вот она, необъятная наша земля, наша родина, - показал профессор в окно. - Вот они, все еще дремлющие тайга и тундра, по которым не прошел еще ни один врач, ни один учитель, ни один инженер, ни один проповедник добрых чувств. В этот час, когда мы заседаем с вами в этой теплой и светлой аудитории, там, в темных, просвистанных холодным ветром чумах и юртах, умирают и рождаются люди, такие же, как мы с вами, так же жаждущие счастья и так же страшащиеся смерти. Их появление на свет встречают грязные повитухи, обряженные часто в звериные шкуры. Их недуги пользуют шаманы, бьющие в бубен, или шепчущие заклинания знахари. Они еще не знают, не догадываются о существовании медицины и, в частности, о существовании вот этого нашего медицинского факультета, действующего почти рядом с ними, у самой границы тайги. Нельзя сказать, что они ждут врачей. Но все-таки врачи когда-то должны будут прийти к ним. И к ним придут не только знающие, не только опытные, но и отважные врачи. А врачу часто требуется смелость и для того, чтобы приобрести опыт и знания. И вот, коллеги, я еще раз хочу повторить вам мой совет: уходите, если не чувствуете в себе призвания к этому делу, если не надеетесь обрести в себе достаточно смелости и упорства, если рассчитываете только на легкий труд. Уходите с первого курса и со второго. Уходите, пока не поздно. Освободите место тем, кто способен приготовить себя к любым невзгодам, кто способен взвалить на свои плечи тягчайший груз, кто, иначе говоря, чувствует в себе призвание и верит в его неистребимую силу.