Василий Брусянин - В стране озёр Страница 11

За большим столом у стены размещался президиум собрания; председатель, человек лет 40, в толстом пиджаке и в крахмальной сорочке. В конце стола спиной к публике сидел секретарь собрания, молодой крестьянин с гладко зачёсанными белыми волосами. За столом ближе к стене размещались степенные финны, члены местного комитета партии младофиннов.

Оратор, молодой человек лет 30, стоял рядом с председателем. Говорил он медленно и скучновато, с паузами, с неопределённым в голосе мычанием — «э-э-э»… и то поднимал глаза к потолку, то опускал их и точно искал взглядом в публике сочувствующих его речи. Это был специально разъездной оратор от партии младофиннов, учитель одной из Гельсингфорсских гимназий.

Вкратце мне перевели содержание его речи.

Развёртывая перед слушателями свою программу, оратор старался выяснить программы других партий и критиковал их. Восхваляя разумную и «реальную» политику младофиннов, он говорил, что если будущий сейм обогатится представителями младофиннов, то сейм никогда не распустят, потому что «мы, — как пояснял оратор, — сумеем удержаться в конституционных рамках и не раздражим правительства в Петербурге».

— Мы не забудем интересов бедных и трудящихся классов страны — рабочих, крестьян, торпарей… Мы позаботимся о нравственности народа. Мы введём торговлю и промышленность в русло процветания. Мы увеличим финансы страны, оберегая интересы трудящихся и не поколебав жизненных основ работодателей…

Отмежевавшись от партий старофиннов и называя представителей последних «людьми застоя и смерти», оратор, однако, отметил, что эти «люди смерти» всё же ближе к жизни, нежели «утописты-шведоманы», «невежественные» представители крестьянских союзов, которым надо ещё пройти школу, прежде чем заняться политикой, и «социалисты-рабочие, для которых „нет ничего в прошлом“, а мечтают они только о своём будущем».

— Рабочая партия называет себя социал-демократической… Это — правда, граждане, они — социалисты… Они — безумные люди… Благодаря их парламентскому поведению правительство распустило наш сейм. Они сердят правительство и подталкивают его на путь репрессий по отношению Финляндии. Конституционно настроенный сейм не распустят. В этом его право на существование… А наша рабочая партия подрывает основы сейма своими бреднями, прислушиваясь к голосам социалистов из России… А социалисты России превратились теперь в экспроприаторов, грабителей и воров. Почему же наша рабочая партия слушает их и идёт за ними?.. Финляндия никогда не терпела ни грабежей, ни экспроприаций. А наши социалисты толкают наш народ на эти преступления… Не голосуйте, граждане, за социалистов. Они сгубят Финляндию. Наши социалисты прикрывают в пределах страны социалистов и анархистов-экспроприаторов из России. Это недопустимо…

Оратор закончил свою речь горячим призывом граждан выбирать в сейм представителя партии младофиннов.

Но странно, его речь, горячая и страстная в конце, не произвела никакого впечатления на слушателей… им дорога та связь, которая неразрывна между ними, демократами страны, с представителями крестьянских союзов и с представителями рабочей партии. Оратор, по-видимому увлёкся и… неосторожно коснулся настроения низов, и его горячее слово обратилось в холодную риторику.

После перерыва в четверть часа оратором выступил представитель рабочей партии, молодой человек лет 25. Мне называли его фамилию и даже говорили о нём как о начинающем беллетристе и авторе напечатанных в рабочих газетах рассказов из рабочей и крестьянской жизни. К сожалению, мне не удалось с ним познакомиться: после окончания собрания он поспешно вскочил на свой велосипед и умчался на какое-то другое собрание, где его поджидали как очередного оратора.

Во время перерыва президиум собрания агитировал за сокращение продолжительности речей ораторов до 15 минут. Благодаря тому, что речь оратора от младофиннов тянулась два с половиною часа, и слушатели достаточно утомились, — предложение президиума прошло подавляющим числом голосов. Даже и голосования-то не было: гул голосов одобрил предложение, а секретарь собрания, младофинн, поспешно занёс голосование в протокол.

— Вот они, младофинны, всегда так, — заметил мне стоявший рядом со мною рабочий-финн, мой перевозчик, — затянут речь до двух-трёх часов, народ утомится и тогда уж и не слушает наших ораторов…

— Обструкция на голосовых связках, — сострила стоявшая впереди меня знакомая курсистка.

Рабочий-финн горько усмехнулся.

Представитель рабочей партии говорил горячо. Он начал свою речь тем тоном, каким закончил свою речь его предшественник. Очевидно молодой финский писатель наэлектризовался содержанием речи младофинна. Благодаря ограничению продолжительности речи до 15 минут, оратору от рабочих весьма кратко пришлось коснуться критики программ других партий. Свою речь оратор от рабочих свёл к тому, чтобы отпарировать нападки предшественника по слову на социалистов.

Звонок председателя прервал речь оратора. По комнате пронёсся гул голосов. По разочарованным лицам собравшихся можно было судить, что перерыв речи оратора рабочих не вплетал лишнего цветка в венок славы младофиннов. Учитель из Гельсингфорса отвечал рабочему и старался развлечь слушателей остротами по его адресу.

Но настроение упало, и собрание закрылось.

В день выборов с раннего утра даже и мною овладело какое-то беспокойство. Как будто и я принимал участие в выборах.

Госпожу Реш я уже не застал дома, а от её дочери узнал, что она не ночевала у себя и провела ночь на каком-то союзном собрании или «радении».

Старика Зигера, в новой пиджачной паре и в крахмалке, я встретил у ворот. Он стоял у столба и пристально всматривался в излучину дороги на повороте. Мы с ним поздоровались, и он улыбнулся и точно смутился отчего-то. Что-то он говорил мне, но я никак не мог понять его слов, и только его нервные жесты до некоторой степени разъясняли дело. Как оказалось, в костюме старика не всё в порядке — не хватало галстука. Когда я принёс ему свой галстук, и мы вместе с ним закончили его туалет, он очень сильно пожал мне руку и улыбнулся. Был счастлив и я: мой галстук на шее старого выборщика принимал участие в выборах…

Старик Зигер, этот полуживой человек, приехавший в Финляндию, чтобы умереть, собирался подать свой голос, быть может, в последний раз в жизни. Мне казалось это праздничное настроение дряхлого старика таким красивым и трогательным. Тень человека тянется трясущеюся рукою к избирательной урне. Может быть, его голос поможет его партии одержать победу. А умри он в ту минуту, когда я повязывал ему галстук, и результаты выборов достанутся другой партии… И в этом большом деле есть какая-то фатальность…

Я одиноко пошёл в училище, километров за шесть, где был установлен избирательный пункт для нашего прихода.

В эти часы выборного дня дорога оживилась. Меня часто перегоняли быстро идущие мужчины и женщины. Все были нарядно одеты как в часы молитвы в кирке. Шли торопливо и молча, и от этого молчания веяло серьёзной торжественностью. Со многими из выборщиков я пробовал заговаривать, но они отмалчивались, как будто и путь к избирательной урне имел для них значение религиозного радения. Иногда меня перегоняли пылящие по дороге брички. Ехали большею частью по двое: муж и жена, старик-отец и сын. Промчались на быстрой лошади две молодые женщины, весёлые, нарядные. Мелькнули перед глазами светлые платки на их головах и утонули в клубах пыли. С грохотом проехала телега. В ней сидели три женщины и трое мужчин. Это — коллективная поездка на выборы. Почти у самой школы меня опередила бричка извозчика, а в ней сидели мои знакомые — госпожа Зигер и её муж. На ней старомодная шляпа с перьями и тёмный бурнус; на нём — широкополая шляпа. Они оба приветливо раскланялись со мною, и я видел, с каким старанием старик Зигер прижимал к шее приподнятый воротник пальто. Он, очевидно, боялся запылить крахмальную сорочку. Милый старик, понадобится ли ему эта сорочка для следующих выборов? Может быть, в этой сорочке его положат в гроб и схоронят. Впрочем, это будет после, потом, а сегодня он жив, здоров и пользуется своим гражданским правом и едет выбирать «лучших людей». Что-то трогательное осталось в моей душе с представлением об этом старике. Подходя к школьной ограде, я видел, с каким трудом вылезли из брички старики Зигер. Извозчик поддерживал их за руки. И они медленно старческой походкой направились к зданию школы.

У крыльца школы я увидел госпожу Реш. Она стояла в группе мужчин и женщин и о чём-то оживлённо беседовала. Размахивая руками, она силилась убедить в чём-то своих слушателей. Наверное, агитировала за кандидатов своей партии христианского союза. Она была нарядно одета, и на её лице лежало серьёзно-суровое выражение. С четой Зигер госпожа Реш поздоровалась холодно, в мою сторону милостиво улыбнулась.