Тим Туманный - Сумрачный рай самураев Страница 11

И отец нависает над нами, красавец, черный степной орел, сахарный свет улыбки, кафедра, диссертация, первые настоящие деньги, и снова донос, и все в пропасть, нищета, унижение, а потом мама уходит, уходит, не оборачиваясь, к тому туннелю, в котором исчезают гудящие поезда к последнему приюту уставших страдать, мне не удержать ее, не догнать, у меня маленькие, слабые ножки, мама! Как он мог это пережить? Да он и не пережил вовсе, он уже тогда умер, он только ради меня делал вид, что существует. И сердце мертвеющее ныло, тлело и истлевало, и на пенсию выперли старика грубо, без церемоний и торжеств. А пенсия - дочке на смех, а дочь - красивая в мать, длинноногая, дерзкая, и надо ее поднять, прокормить, обучить и одеть при этом не хуже других, и начинаются самые страшные подозрения, и уверенность в тайном моем к нему презрении, тоска, горечь, страх, ревность и ожидание, что вот-вот выскочу замуж за первого встречного, а он на самом деле - последняя сволочь... И мать является по ночам, черная коса ее душит, как змея, плачет, береги дочь, Павел, и дочь, мучась, сатанея и не видя выхода, отравляет его последние годы... А потом нарисовался откуда-то тот хитрый парнишка. Как отец, с его пронзительным опытом и безошибочным знанием людей мог так дешево повестись на его импозантный фасад? Львинокудрый викинг, белокурая бестия, безукоризненный сукин сын, отлитый из стали атлет, наивно-честные васильковые глаза, прибалтийский тонкий акцент... От него за версту несло Лубянкой, как хлоркой из нужника. Такой голубознательный молодой человек! Все ему интересно, он книгу пишет... А что, действительно были массовые расстрелы, захоронения? А руководил кто, хоть одну фамилию? А как урки с суками воевали? А правда, что он на одной из пересылок с Мандельштамом общался? И отец дрогнул, растаял, потек, разговорился... И понеслась вагина по рельефу... Трехчасовые допросы в светлой комнате, о которой Стелла помнила только, что стены с обоями, следователь въедливый, как щелочь, но вежливый, но глаза напряженные, напружиненные, как стальные капканы, не надо финтить, девушка, не на футболе, нет, не знаю, не была, не состою, не поддерживаю, не связана, не читала, не видела, не дышу, не живу, не рыпаюсь, только примус починяю - или это тоже диссидентская вылазка? А стихи-то вам мои зачем? Они глупые, графоманство сплошное... А это вот про что?

Ордер мне не предъявляли,

Обыскали так,

И торжественно изъяли

Ломаный пятак.

Мой последний, драгоценный,

Где мне взять другой?

А потом меня на сцену

Вывели нагой.

И ощупали с пристрастьем,

Заглянули в рот,

И в партере млел от счастья

Ласковый идиот.

Долго мучились со мною,

Только ни шиша!

Оказалось, за душою

Лишь одна душа.

И тогда меня к убогим,

Сирым повлекли,

Душам, что забыты богом,

Пасынкам земли.

Души дьявол собирает,

Как котят в мешок,

И никто их не спасает

В надлежащий срок.

Не спасайте ж мою душу,

Если я кричу,

Вы свои заткните уши

Это я шучу.

Да лабуда это, сами же видите... Так, стишки к студенческому капустнику на исторические темы... Ничего такого и тем более никого в виду не имела... А это вот?

И плачущие пальцы скрипача

За горло взяли стынущую скрипку,

Летят куски скрипичного ключа,

И музыка ужасна, как ошибка.

И лишь холодный, неумелый хмель

Болит в крови, что борется с собою,

И тайной тьмы, неявленной досель

Рыдает скрипка с рваною губою.

А это просто маразм, бредятина. Ну максимум на психушку тянет, не статья же? И это тоже маразм?

Мимо, как пули проносятся чаши чужие,

Где же ты, чаша с цикутой родная моя?

Сердце дурное, ужель, мы с тобой еще живы?

Но жизнь - фитиль к смерти.

Вот что думаю я.

Край моей чаши, ты пропуск в иные края,

Зелен твой яд, словно тихие сумерки ада.

Вору там мука, Господи, воля твоя!

Нет возвращенья оттуда, нет и не надо.

Это не просто маразм, это вообще написано в пятом классе и для себя. В стол я писаю, понимаете?

А вот тут у вас явные намеки.

Все тленно,

Все мнимо,

Время чеканит

Монеты минут.

Меня вдруг не станет,

Но в Лету все канут,

И Каин, и Брут,

И пряник, и кнут,

И рот мне заткнут,

И мой дух заарканят,

И сердце сомнут,

Бесценно, бесцельно и мимо

Все падает камень,

И тяжек хомут.

Какие намеки, бог с вами! С бодуна еще и не такое напоется.

Но тут-то, тут-то вы не можете отрицать, тут явные цитаты из Мандельштама и вообще...

Он не волк был по крови своей,

Но не равный его убил,

Оттого, что он в голос запряг Енисей,

Слово свил из разорванных жил.

Сколько век ни пытал - не предал, не петлял,

Не отрекся, не бросил креста,

Видно, с миру по нитке - поэту петля,

Видно, правда - лишь кровью красна,

А небесной могилы черна кривизна:

Отрицать не могу. Но отрицаю... И т. д., три часа полоскания мозгов. Как прав был Высоцкий:

"Тут не пройдут и пять минут,

Как душу вынут, изомнут,

Всю испоганят, изорвут,

Ужмут и прополощут!"

И чего ради? Извлекли неизвестно из какой задницы ее старые, наивные, неумелые вирши, позорище, блин:

Страха, впрочем, никакого не было, по крайней мере, за себя. Хотя добрые языки уже прилетели с благовестом... и приказ об отчислении подписан, только на волоске над ним вибрирует печать ректора, и волчий билет в оба конца выписан... Она только посмеялась. Мол, у кого на руках волчий билет, тот нигде и никогда уже не будет "зайцем". Так, смеясь, она дошла до дома, открыла дверь своим ключом и сразу особая, последняя, неземная тьма бросилась ей в ноги, распласталась крестом, зарыдала беззвучно. И впервые она не услышала встречных, рвущихся, больных шагов отца. Он сидел в зале, в любимом своем вольтеровском кресле, ноги укутаны пледом, раскрытая папка с рукописью на коленях. Лицо его казалось каким-то необыкновенно безмятежным и одухотворенно-счастливым, только заострившиеся глаза остановились, глядели в высоту, в тот самый туманный туннель - пневматическую почту умерших душ, последний и единственный выход непереносимого страдания. Рука его свесилась, и выпавшая из нее трубка лежала на ковре. И она еще дымилась... К терпкому запаху табака примешивался другой, смутно знакомый, тревожный, щекочущий дыхание запах... Кажется это, был запах корицы. Потом уже Стелла навела справки и выяснила, что так пахнет так называемый "инфарктный газ", вызывающий сердечный спазм и почти мгновенную смерть. По слухам, именно таким образом расправились в свое время с Шукшиным. Очевидно, в порыве воспоминаний отец забылся, как школьник, потерял контроль, упомянул не те фамилии, не те имена, сослался на события, которым предстояло получить статус никогда не происходивших. Что было потом? И похороны, и поминки как-то вырезало из сознания, вытравило, как кислотой, и только навсегда прилипла к памяти эта дымящаяся трубка...

И вот теперь Стелла сидит в его кресле, укутав ноги его шотландским пледом, и даже пытается раскурить его трубку, глядя как в глубине черной чашечки начинает помаргивать, разгораться алый волчий глаз, с нависающими на веках хлопьями пепла. Смешно! Разве воскресишь ты этим отца? Его - нет, но себя - возможно... Ну-с, поглядим, поглядим, что тут у нас интересного? Пожелтевшие листы, густо засиженные хищными грифами секретности, ордера, протоколы, нечеткие лиловатые печати на резолюциях особых троек, подписи красным карандашом... Ага, вот и фамилии... Ну точно, это то, что надо. Это точно ОН стрелял в отца на том карьере, и прострелили верхушку легкого, и забыл или поленился дострелить... Дорогой товарищ генерал! Он и ныне здравствует, и еще долго будет "да здравствовать... " И что же дальше? Ты убедилась в том, в чем и так и не сомневалась. Что теперь делать с этими бумажками? Куда их нести? Как за бугор переправить? Самое смешное, что она на самом деле никогда не имела никаких контактов с диссидентским движением. Сочувствовала - да, но ничего конкретного. Нужно связаться, видимо, с корреспондентом какого-нибудь голоса "фром оттуда", но как связаться, через кого? Эх, тетка, а о чем же и, главное, чем ты раньше думала? Планы мести надо строить не на горячих песках ненависти, а на холодных камнях рассудка, только тогда им суждено осуществиться. Даже допустим. Допустим, ей удастся слить этот компромат до тех пор, пока ее не пристрелят или совершенно случайно не переедут самосвалом. И что? Это что-то изменит? Положение товарища генерала хоть в малейшей степени пошатнется? Это даже не смешно, это просто глупо... Но ее, Стеллу, теперь все равно не пощадят. И вычислят в шесть секунд... слишком все было сделано грубо и очевидно. Да, видимо, уже и вычислили, не бином Ньютона... Уже где-то ползет по проводам угрюмая телефонограмма, мясорубка включилась, машина заработала, а уж эта машина не знает ни сбоев, ни остановок. Примем за аксиому... тебя убьют. Вопрос лишь, когда? Но это детали, как сами понимаете... А не надо было воскресать, тетка, может, тогда и не убили бы.