В доме на холме. Храните тайны у всех на виду - Лори Фрэнкел Страница 11

отказался надевать пижамные штаны, и поэтому ему понадобились носки, чтобы трусам было не так одиноко. И да, Ру стянул одеяльце Бена, чтобы сделать из него супергеройский плащ, и трижды пробежал вверх и вниз по лестнице, распевая: «Пенисме-е-е-ен! Способен съезжать по перилам… но вряд ли станет это делать, учитывая все обстоятельства». Однако Пенн решил, что цель почти достигнута, и объявил викторию.

— В какой комнате сегодня?

— В Акульей Пещере! — хором ответили сыновья. Ру, которому было восемь лет в ту ночь, когда произошло становление Клода, сам дал название своей комнате. Ригель и Орион, в возрасте четырех с половиной, жили в соседней, которую все называли кратко — АБ, но только Пенн и Рози знали, что это означает Адскую Бездну. Опять же, так ее нарекла мама. Семилетний Бен жил в Комнате Бена. Он был тот еще буквоед.

Невозможно даже представить — даже когда Рози не работала и они оба вечером были дома, даже когда с ними жила, помогая, мама Рози, а она приезжала на пару месяцев всякий раз после рождения очередного ребенка, — чтение на ночь каждому сыну в отдельности. Сказки стали коллективным мероприятием. И поскольку в процессе показа картинок по кругу всем и каждому приходилось извиваться, и пихаться, и щипаться, и толкаться, и «убирайся-с-дороги», и «он-на-меня-пукнул», и «ты смотришь дольше, чем я смотрел», Пенн часто рассказывал сказки, вместо того чтобы читать их. У него была волшебная книга — чистый блокнот на спиральной пружинке. Пенн показывал мальчикам, что на страницах ничего нет, поэтому им не надо шуметь и ссориться, чтобы посмотреть картинки. А потом читал из него сказки. Типа как по волшебству.

Когда он рассказывал сказку Рози, рыцарский доспех у спальни принца оказался полон роз. Принц остолбенел, обнаружив, что тот доверху набит розовыми соцветиями, но Пенн понимал, что это нарративно неизбежно, когда просыпаешься в постели рядом с ординатором неотложки по имени Рози, которая утверждает, что у нее нет времени на бойфренда. Не только первый раз, но и каждый последующий, когда принц заглядывал под забрало, пламенно-красные, и розовые, и желтые лепестки вырывались оттуда навстречу, и коридоры замка наполнялись их ароматом. Зато для мальчиков рыцарский доспех наполнялся тем, что было еще лучше.

— «И вот принц поднял забрало и заглянул внутрь, и там он увидел… абсолютное ничто».

— Ничто? — пронзительно выкрикнул Ру.

— Ничто, — серьезно подтвердил Пенн.

— Несправедливо! — заявил Ригель.

— «Несправедливо, — сказал Грюмвальд. — Я только что понял, что эта дурацкая груда металла простояла у моей спальни всю мою жизнь, и я ждал, что внутри окажется зачарованный рыцарь, или мумия, или хотя бы какой-нибудь волшебный грызун».

— Или говорящий паук, — Бен как раз читал «Паутинку Шарлотты».

— «Или говорящий паук, — думал Грюмвальд. — Или розы».

— Розы? — удивился Ру. — Откуда взяться розам в рыцарских доспехах?

— Ага, — подхватил Ригель.

— Угу, — поддержал Орион.

— Через пару лет поймете. В любом случае там не было ничего, и Грюмвальд собирался захлопнуть забрало и слезть с табурета, на который пришлось взобраться, чтобы дотянуться до него, как вдруг кое-что услышал.

— Привидение? — с надеждой спросил Бен.

— Зомби? — предложил свой вариант Ру.

— Голос, — продолжал Пенн. — И этот голос сказал…

— Бу-у! — завопил Ригель.

— Ву-у! — завопил Ру.

— «Когда-то давным-давно…» — нараспев сказал Пенн.

— «Когда-то давным-давно»? — переспросил Бен.

— Доспех не был пуст. Он был полон. Внутри оказалась история — история, которая хотела выбраться.

— Зачем она хотела выбраться?

— Этого хотят все истории. Они хотят выбраться, быть рассказанными, услышанными. Иначе какой смысл в историях? Они хотят помогать маленьким мальчикам засыпать. Они хотят помогать упрямым мамам влюбляться в пап. Они хотят учить людей разным вещам и заставлять их смеяться и плакать.

— А зачем истории заставлять кого-то плакать? — Бен был куда серьезнее, чем его братья.

— По той же причине, по которой ты плачешь и без историй, — сказал Пенн. — Ты плачешь, и потом тебе становится легче. Перестают саднить царапинки. Чувства становятся не такими болезненными. Иногда бывает печально или страшно, и ты слушаешь печальную или страшную историю, и тогда тебе становится не так печально и не так страшно.

— Как-то это бессмысленно, — усомнился Бен.

— И тем не менее, — пояснил Пенн.

— А это все, что сказала та история? — Орион вернулся к теме. — «Когда-то давным-давно»?

— Не-ет, та история была волшебной. Она была бесконечной. У нее не было концовки. Она была безграничной. Каждый раз, когда казалось, что вот-вот придет конец, будет мораль или развязка, она сворачивала в другую сторону и начиналась заново.

— А что было написано на последней странице… — иногда буквоедство Бена стреноживало творческие таланты отца, — где полагается быть слову «конец»?

— В ней не было последней страницы. Она была волшебной. — И Пенн снова продемонстрировал чистый блокнот на пружинке, и показал, как можно листать и листать страницы, и всегда будет следующая страница, чтобы ее перевернуть.

— Как круг? — уточнил Бен.

— Именно.

— Истории — это не круги, — возразил Ру.

— Все истории — сплошь круги, — не согласился Пенн.

— Я не понимаю, папа, — в один голос сказали Ригель и Орион.

— Никто не понимает, — успокоил их Пенн. — Истории — штуки очень таинственные. Это их вторая цель. Рассказывать себя. И быть таинственными.

— А что случилось дальше? — спросил Ру. — В этой истории?

— В какой?

— Что — «в какой»?

— В какой истории? В истории о Грюмвальде? Или в истории, выходящей из этого рыцарского доспеха?

— В обеих.

— Много. Много всего случилось дальше. В обеих.

— Расскажи! Расскажи!

Пенн подумал про себя, что с его стороны было мудро нарожать себе целый греческий хор для слушания сказок.

— Завтра. Дальше будет завтра. А сегодня пора спать.