Волшебник - Колм Тойбин Страница 11

Томас обнаружил, что в классе, кроме него, есть ученики, которые также обнаруживали интерес к поэзии. Большинство из них вели себя так тихо и скромно, что в младших классах он их почти не замечал. И ни один из них не принадлежал к видным фамилиям Любека.

Теперь, когда учеба приближалась к завершению, эти юноши говорили только о критических эссе, рассказах и стихах. То, что они предпочитали Вагнеру Шуберта и Брамса, его не смущало; он был готов наслаждаться Вагнером в одиночку. Все они мечтали писать для литературных журналов, увидеть свои творения опубликованными. С легкостью редактируя их вирши, Томас вскоре стал для них своего рода наставником. Несмотря на то что они были ровесниками, эти юноши смотрели на него снизу вверх. Его знание немецкой поэзии было для них куда важнее его отвратительных выходок на уроках. И хотя он находил некоторых весьма привлекательными, Томас больше не отваживался посвящать стихи сверстникам.

В то время как большинство его одноклассников не собирались покидать Любек, Томас знал, что, окончив школу, уедет. После продажи семейного дела для него в Любеке не было места. Он часто гулял по городу, спускался к докам, покупал в кафе «Нидереггер» марципаны из бразильского сахара, зная, что скоро оставит эти улицы и они будут жить только в памяти. С Балтики задувал холодный ветер, и он понимал, что скоро оставит в прошлом и его.

Мать и сестры регулярно ему писали, но Томас чувствовал в их письмах больше умолчаний, чем откровений. Их тон был слишком формальным. Это давало Томасу возможность отвечать им так же холодно, не упоминая о своих школьных подвигах. Он знал, что мать получает из школы отчеты о его успеваемости, впрочем, в ее письмах о них не было ни слова.

Первый звонок о том, что задумали для него мать и опекуны, прозвучал, когда он навещал тетю Элизабет. Во время визитов племянника она говорила только о былом величии семьи Манн и тех оскорблениях, которые вынуждена терпеть от лавочников, мельников, галантерейщиков и жен людей, которых всю жизнь презирала.

– А теперь еще и это, – печально говорила тетя. – Еще и это.

– Что – это? – спросил Томас.

– Тебе ищут работу конторского служащего. Конторщика! Сыну моего брата!

– Я так не думаю.

– Ты не можешь похвастаться успехами в школе. Все давно махнули на тебя рукой. Люди только и знают, что пенять мне на твое поведение. Какой смысл и дальше торчать в классе? А значит, быть тебе конторским служащим. Или у тебя есть идеи получше?

– Никто при мне об этом не упоминал.

– Наверное, ждали, когда договорятся.

Томас посылал брату свои стихотворения, и тот выражал восхищение некоторыми из них, хотя Томас не отказался бы выслушать более подробный разбор рифм и образов. Однако не это, а пассаж в самом конце письма от Генриха заставил его подскочить на стуле: «Мне сказали, что вскоре ты оставишь Любек, променяв парту на конторский стол. Раз существуют земля, вода и воздух, должен быть и огонь. Поэтому для тебя это хорошая новость».

Он написал Генриху, прося объясниться, но тот ему не ответил.

Однажды, вернувшись из школы, Томас застал в маленькой гостиной доктора Тимпе консула Фелинга. Грозный консул не кивнул ему, не подал руки, и Томас успел испугаться, решив, что им не удалось сохранить в тайне их с Вильри полуночные забавы.

– Это делается с согласия твоей матери. Все уже решено. Думаю, твой отец был бы доволен. Вряд ли твои учителя расстроятся, если ты их покинешь.

– Что решено?

– Через несколько недель ты приступишь к работе в страховой конторе Шпинеля в Мюнхене. Это должность, которой могут позавидовать многие молодые люди.

– Почему мне не сказали раньше?

– Я говорю сейчас. В школу можешь не возвращаться. Убедись, что доктор Тимпе не имеет к тебе претензий. И не забудь до отъезда в Мюнхен нанести визит тете.

Консул устроил его переезд в Мюнхен. Поскольку в письмах мать ни разу не упоминала о его предстоящей работе в страховой конторе, он не сомневался, что убедит ее отказаться от этой мысли. Среди писем, которые он получал из дома, одно привлекло его внимание. Словно о чем-то само собой разумеющемся Лула писала, что Генрих получает от матери ежемесячное содержание.

Томас знал, что продажа семейного дела принесла его матери немалую сумму, но он полагал, что все деньги куда-то вложены и мать живет на проценты. Раньше ему просто не приходило в голову, что этими деньгами могут пользоваться Генрих, он сам и его сестры.

Но Генрих теперь обитал между Мюнхеном и Италией. Он выпустил первую книгу, публикацию которой, по словам Лулы, оплатила мать; его рассказы печатались в журналах. Сестра считала, что поддержка матери позволила Генриху посвятить себя литературной карьере и безбедно жить в Италии, производя впечатление человека, совершенно довольного жизнью.

Томас жалел, что в переписке с матерью редко упоминал о школьном журнале и стихотворениях, которые там опубликовал. Ему следовало объяснить ей, как он предан литературе и как ценят друзья его сочинения. И тогда ему было бы куда проще просить ее выделить ему содержание, чтобы жить, как старший брат.

Томас сложил все, что успел написать и опубликовать, в аккуратную папку, намереваясь передать ее матери. Она поймет, что, в то время как Генрих пишет обычные рассказы, Томас – поэт в духе Гёте и Гейне. Он верил, что мать будет впечатлена.

По приезде в Мюнхен Томас надеялся, что мать в первый же вечер объяснит ему, что представляет собой работа в страховой конторе, ради которой ему пришлось оставить школу. Однако в тот вечер они говорили о чем угодно, только не о причине его приезда.

Внешний вид матери его удивил. Юлия до сих пор носила черный, но теперь одевалась явно не по возрасту. Даже ее прическа с челкой и сложной системой гребней и зажимов больше подошла бы женщине помоложе. Она красила лицо, а помаду, как она гордо призналась сыну, заказывала в Париже. Зайдя в ее спальню, Томас заметил, что косметикой уставлен весь туалетный столик. Юлия с Лулой, которая успела превратиться в хорошенькую девушку, на равных обсуждали наряды и, к изумлению Томаса, мужчин, которых собирались пригласить на ужин в качестве потенциальных ухажеров для одной или другой.

На следующий вечер, который Томас надеялся посвятить серьезному разговору с матерью, Юлия с Лулой только и говорили о званом обеде, на котором не присутствовали, но где все дамы были в платьях новой длины.

– Вряд