Натан Щаранский - Не убоюсь зла Страница 111

Многие из новичков почти ничего не слышали о моем деле или пред-ставляли себе его довольно смутно. Однако то, что я с органами не об-щаюсь, знали все, и это интересовало людей куда больше, чем обстоя-тельства моего "шпионажа" в пользу мирового сионизма. Поэтому с пер-вых же дней по зоне поползли слухи, источник которых был очевиден, что я начал с КГБ какие-то переговоры, первый результат которых -- мое назначение дневальным; а Захаров, в свою очередь, старался вовсю, чтобы такое предположение выглядело как можно более правдоподоб-ным. Начальство не только дало мне легкую работу, но и смотрело сквозь пальцы на то, что я, справившись с ней, читал книжки или гу-лял, а ведь меня могли послать чистить снег или придумать еще что-ли-бо в таком же роде. Я не только не лишался ларька, но и впервые за все свои годы в ГУЛАГе получил право "за добросовестный труд" делать там покупки на дополнительные два рубля в месяц. Два моих январских письма легко прошли цензуру и улетели в Москву, более того, и Осин, и его заместитель Букин упорно намекали и мне, и другим, что мое дело вот-вот будет пересмотрено. Словом, в самый разгар суровой уральской зимы для меня началась очередная оттепель... Вместе с тем Осин с Бу-киным призывали меня вести себя благоразумно и прежде всего прекра-тить антисоветские разговоры и публичные нападки на КГБ.

-- Вы же не ребенок, который забавляется тем, что дразнит взрос-лых! Зачем ругать вслух КГБ? Никто не требует от вас их любить, но к чему свои чувства афишировать? Я вам точно обещаю, КГБ не будет ос-ложнять вам жизнь, если вы не станете мешать им работать, -- говорил мне в демонстративном порыве откровенности Букин, считая, видимо, что отказаться от такого щедрого предложения мне будет нелегко.

Я и впрямь вел себя как мальчишка, размахивающий красной тряп-кой перед мордой быка, во всяком случае, именно на это животное был похож майор Захаров, наливавшийся злобой каждый раз, когда ему ка-залось, что его дразнят.

Надо сказать, что Захаров, в отличие от других известных мне кагебешников, не гнушался самой черной оперативной работы, неожиданно появляясь в цехах и бараках, он крадучись, по-кошачьи, скользил вдоль стен, наблюдая за тем, кто что делает и с кем разговаривает, а когда ло-вил человека на провинности -- отошел, скажем, тот от станка во время работы или лежал на нарах до отбоя -- вызывал прапорщика и приказы-вал наказать согрешившего. За это опера называли за глаза "прапорщик Захаров", а я не мог отказать себе в удовольствии именовать его так при нем же. Когда Захаров посещал мою "вотчину", я, как дневальный, за-мечал его со своего места первым и спешил из секции в секцию, предуп-реждая зазевавшихся зеков:

-- У нас в гостях прапорщик Захаров!

-- Зачем вы это делаете? -- спрашивал меня Осин.

-- Так я понимаю свои рабочие обязанности: заботиться о зеках, ког-да они находятся в бараках, -- отвечал я.

Однажды Захаров подошел ко мне и, играя на публику, ласково по-интересовался:

-- Как ваше здоровье, Анатолий Борисович, как сердце?

-- А вам какое дело? -- грубо ответил я.-- Вы же специалист не по сердцу, а по трансплантации мозгов. Но моя голова в ваших услугах не нуждается.

Так что Букин был прав: в своих отношениях с КГБ я и сейчас, спу-стя более чем десятилетие после знакомства с ним, предпочитал оста-ваться мальчишкой, ибо никак не мог с должной серьезностью воспри-нимать этих взрослых дядек, возомнивших себя богами, и, принужден-ный участвовать в трагедии, поставленной ими на бескрайних подмост-ках Советского Союза, не считал нужным сдерживать смех, когда от-дельные ее эпизоды были уж очень абсурдными. КГБ поручил мне при-вилегированную роль дневального, чтобы вставить мое имя в свои про-граммки. Но моя "несыгранность" с органами снова портила им спек-такль: я категорически не желал вписываться в актерский ансамбль, в подавляющем большинстве своем покорный режиссерам. И все же труп-па, с которой они работали, была далеко не однородной, о чем постанов-щики стали вскоре догадываться.

Уже через несколько дней после моего появления в зоне молодой зек на мгновение задержался возле меня в уборной и шепнул, что хочет по-говорить с глазу на глаз. Уединиться в зоне -- задача не из легких, и территория, и помещения просматриваются насквозь, если не прапор-щиками, то осведомителями. Содержание разговора еще можно скрыть, но сам факт беседы -практически невозможно. Парень же хотел встре-титься со мной так, чтобы об этом никто не узнал. И вот несколько дней подряд по утрам, сразу же после подъема, пока еще не рассвело, я спе-шил в уборную или к врачу и по дороге ускользал на несколько минут в тень от прожекторных лучей. За время этих кратких встреч мой новый знакомый поведал мне всю историю своей карьеры лагерного осведоми-теля: как завербовали, почему согласился, какие получал задания, под какой кличкой писал отчеты, в каких тайниках оставлял донесения для Захарова... Оказывается, он решил быть "двойником", и обо всем рас-сказывал Анатолию Марченко, когда тот находился в зоне, а теперь вот открылся мне. Было заметно, что исповедь принесла парню большое об-легчение. Но оказалось, что он только первая ласточка. Через месяц я регулярно получал информацию от четырех сексотов, не говоря уже о нескольких колеблющихся из числа тех, кого Захаров еще продолжал уламывать. Среди них, конечно, могли быть и люди, специально подо-сланные КГБ, но скрывать мне было нечего, и провокаций я не боялся. Советы, которые я давал каждому из них, повторяли слово в слово то, что я всегда говорил во всеуслышание:

-- Не пытайтесь перехитрить КГБ, все равно рано или поздно это обернется против вас. Если есть силы -- рвите открыто. Если нет -- сво-дите свое сотрудничество с ними к минимуму. Не надейтесь, что, начав с вами игру, они оставят вас в покое после освобождения. Это на всю жизнь. И чем дальше вы зайдете в играх с ними, тем большую цену вам потом придется платить при разрыве.

Некоторые из этих людей предлагали заслать через них в КГБ нуж-ную мне информацию, но хотя такая идея и выглядела соблазнитель-ной, я решительно отказался, ведь этим я оправдал бы связь "двойных агентов" с охранкой, поощрил бы их к ее продолжению, что в итоге ни-чего хорошего им бы не принесло.

У каждого из стукачей был свой пост: больница, столовая, цех, барак, кочегарка и, соответственно, своя функция в системе кагебешной агентуры. Анализируя поступавшую ко мне информацию, я довольно скоро составил себе представление о том, что интересует Захарова -- это и "темные места" в уголовном деле того или иного политзаключенного (ведь на следствии удается выяснить далеко не все, а в зоне, в кругу товарищей, он, глядишь, о чем-то и прого-ворится) , и человеческие слабости каждого, на которых впоследствии можно будет сыграть, и перспектива столкнуть между собой людей с разными взглядами на политические, национальные или религи-озные вопросы, и способы связи с волей.

По последнему пункту особое беспокойство Захарова, как выясни-лось, вызывал пакет с информацией, подготовленный когда-то Марчен-ко для пересылки и, по предположению опера, зарытый или спрятанный где-то в районе кочегарки. Кагебешник полагал, что Грезин, работав-ший кочегаром, должен знать, где находится пакет, и рано или поздно покажет мне его содержимое.

Боря, которому я рассказал об этом, подтвердил, что пакет такой су-ществовал, но, насколько ему известно, уже давно вывезен из лагеря. Через несколько месяцев, когда мы с Грезиным сидели в ПКТ, до нас до-шла весть о форменном погроме, который учинили в кочегарке солдаты. Они вскрывали полы, ломали перегородки, перерыли землю вокруг, но ничего не нашли. Вся зона недоумевала: что они там ищут? А мы с Бо-рей тихо злорадствовали.

Но это было уже где-то в мае, когда сошел снег, а сейчас, в феврале, узнавая из своих источников, насколько плотно обложили Грезина осве-домителями, я не мог не задуматься о том, какую роль играет во всем этом человек, с которым Боря проводил больше всего времени, его на-парник по работе в кочегарке Витя Полиэктов, тот самый единственный мой попутчик на этапном перегоне Пермская тюрьма -- зона номер тридцать пять.

Помню, как открылась дверь "тройника" и передо мной возник со-всем юный паренек, лет двадцати, с открытым детским лицом; его ро-бость и стеснительность никак не вязались с мощной, атлетической фи-гурой. Увидев меня, он испуганно запротестовал, обращаясь к конвоиру:

-- Но я должен быть один, я по семидесятой, я не уголовник!

-- Не бойся, парень, я тоже политик, -- успокоил я вошедшего и протянул ему, недоверчиво присматривавшемуся ко мне, руку. -- Да-вай знакомиться. Я Анатолий Щаранский.

-- Виктор Полиэктов. Статья семидесятая, -- машинально ответил он, пожимая мою руку, но тут же воскликнул: -- Щаранский?! Тот са-мый шпион? Э-э-э... Ну, про которого писали, что он шпион ЦРУ?

В его голосе была смесь страха, любопытства и восхищения.