Избранное. Том первый - Зот Корнилович Тоболкин Страница 111

А ночью заохала, поплыла кровью. Так и вытекла из жизни досуха, словно безымянная речка.

В памяти Мина запечатлелась не эта больная, угасающая женщина, а весёлая сильная девка, сказавшая ему на масленке: «Не время соловьям петь, а они поют во мне... Ну вот что хошь с ними делай! Заливаются и всё тут».

Умирала Васса, а в зыбке, чмокая губами, терзала соску Марьяна. Не знала, и может, к лучшему, что женщина, давшая ей жизнь, уходит и больше никогда не услышит в себе соловьиные голоса. Когда подросла, Мин спросил её:

– Доча, соловушек не слышишь?

Была зима. Мин с дочерью бродили по берегам Камы. Соль отыскали и довели о том купцам. Купцы хлопотали уже, строили солеварни.

– Слышу, – без удивления отозвалась девочка. Она редко чему удивлялась, словно с самого дня рождения принимала мир таким, каков он есть. Всё для неё, думалось ей: земля, лес, ручьи и реки, птицы и звери – все её родня. Верно, потому Марьяна в лесу никогда не боялась. К соловьиным голосам добавилось множество иных звуков, шелестов, запахов.

Выйдя замуж, в первую же ночь забеременела, но, упав с кедра, нарушила ребёнка да и сама чуть не убилась. Муж, тоже рудознатец, угрюмый, ко всем ревновавший её молчун, не простил Марьяне этой оплошности, стал злиться и ещё больше ревновать. Однажды, напившись, ударил. Марьяна вырвалась и скрывалась от него несколько дней. Потом объявилась. Он было учинил допрос, но она так взглянула на него, что муж подавился первым же вопросом.

Пошли в горы, и муж сорвался.

Марьяна схоронила его, не уронив ни слезинки.

– Как же он сорвался-то, а? – недоумевал Мин. – Там и младенец бы не сорвался...

– Тять, – словно и забыв о погибшем муже, рассеянно отозвалась Марьяна, – соловьи-то во мне боле не поют. Пошто они не поют-то?

Мин, не расслышав её, склонился над камнем, в котором что-то обещающе блеснуло.

Так они и жили вполслуха, каждый в себе. Жили, не мешая друг дружке.

Потом встретился Григорий. Был он не только мужем, но и дитём, и Марьяна ждала, что в душе её вновь зальются соловушки. Они молчали. Но и без них ей жилось светло и наполненно. Что отец, ничего, кроме камней и руд, вокруг не видевший, что Григорий, вечно углублённый в себя, застенчиво сторонившийся людей, малые дети. Марьяна каждого оберегала, как орлица, брала под крыло.

И вот одного не стало. И женщина вдруг поняла, что он был ей дорог, этот большой и нескладный ребёнок. Та часть души, которую он заполнял, – не опустела: её затопило болью. «Отец стар, первое, о чём подумала Марьяна, придя в сознание. – Уйдёт – с кем останусь?»

Мир, которому она доверяла, жила в нём, не ведая страха, вдруг показался ей рвом, наполненным злобными ядовитыми существами.

Вспомнилась щучья яма в лесу. Когда-то речка текла быстрая, но случился обвал, перекрыл речонку, и щуки в несметном количестве скопились в запруде. Марьяна бросала им привязанную к бечёвке ложку, они намертво заглатывали её и волочились, ударяя хвостами.

Марьяна радовалась: «Вон сколь напромышляла!». Потом разглядела, что рыб в запруде не убывает, они взлетают, расплёскивая брызги, дерутся из-за обманной приманки и лезут, лезут на берег, зубастые, хищные чудовища. Марьяна кинулась прочь. Теперь весь мир напоминал ей ту лесную запруду. На берегу лишь она да отец. «Умрёт он, – думает об отце Марьяна. – Скоро умрёт». Думает спокойно, без боли, зная, что отец и стар, и нездоров. Лишь одно страшно: одна будет доживать в этом мире, без мужа, без отца. Уйдёт, состарившись или сгинув в пути, будто и не жила.

Закрыв глаза, Марьяна впадает в забытье. Сквозь бред слышит, чувствует родной, привычный запах. Не удивляется, что Григорий живой.

– Гриня! – шепчет в беспамятстве и распахивает руки. – Родненький!

– Не Гриня я, – слышится ласковый, хрипловатый басок.- Ошиблась, Марьянуша!

– Гриня, – снова твердит Марьяна и притягивает к себе Отласа. Он осторожно разводит её ослабевшие руки, целует в лоб.

Она просыпается поутру с улыбкой, смущённо натягивает тулуп на оголённую грудь.

У постели отец и Отлас.

– Гриша где?

– Далеко Гриша, – уводя глаза, отзывается Отлас. Этот голос Марьяна недавно слышала во сне, удивлялась: отчего это Григорий вдруг заговорил широким хриплым басом. Не такой у него голос, мягкий, журчливый.

– Ага, – согласно кивнул Мин. – Дальше не бывает.

– Где он? – не успокаивалась Марьяна, вслушиваясь в себя. Внутри что-то происходило, двигался кто-то. Неужто? Неужто?..

Думая каждый о своём, не расслышали шагов незваного гостя. Вошёл Еремей.

– Бог в помощь, – подсел рядом, пощупал Марьянин лоб. – На поправку дело пошло?

– Вроде бы.

– Пора, пора. Сколь вылёживаться-то? А я к вам с доброй вестью. Пришёл бы ране, да приказной не выпущал.

– Ну? – Отлас нетерпеливо закусил ус.

– Жив Гришуха-то ваш... не сгорел.

Отлас, рванув ворот, выскочил на улицу. В избе ему стало душно.