Николай Некрасов - Мертвое озеро Страница 114

– - Ага! -- сказал Август Иваныч значительно, вспомнив, что путь Генриху предстоял именно в ту губернию.-- Пусть идет!

– - Честь имею рекомендоваться! -- сказал Винтушевич протяжно, входя в кабинет без обычной своей развязности.-- Извините великодушно, что обеспокоил! -- продолжал он, между тем как Август Иваныч подставлял ему стул, говоря:

– - Покорнейше прошу!.. о, ничего!

– - У меня, извольте видеть, -- начал объяснять Винтушевич,-- есть много мальчиков, которых желал бы отдать в ученье, и отдать не кому другому, как вам, почтенному и знаменитому фабриканту, имя которого… поверьте, я говорю от души…

– - Можно, можно. Присылайте! -- отвечал Август Иваныч, кашлянув несколько раз от удовольствия, потому что Винтушевич льстил с замечательным простодушием.

Винтушевич благодарил и спросил, сколько мальчиков прислать.

– - О, сколько-с хотите! -- отвечал фабрикант и весело прибавил: -- Дела идут вперед, хе-хе!

– - Еще бы, батюшка! -- заметил Винтушевич.-- Сигары ваши курят по всей безграничной России.

Август Иваныч покашлял и продолжал:

– - Открываю новое отделение фирмы в городе ВВ, в Нижегородской губернии,-- пояснил он, приступая к своему делу,-- ожидаю туда попутчика для своего конторщ…

Винтушевич не дал договорить.

– - Вот случай! -- воскликнул он радостно.-- А я еду один-одинешенек!.. да вот, взгляните…

И с этим словом он взял фабриканта под руку и подошел с ним к отворенному окну, выходившему на балкон, против которого стоял тарантас.

– - Эй, Прохор! -- крикнул он с балкона своему камердинеру, дремавшему на козлах, рядом с кучером. -- Что дремлешь! слетишь с козел! -- предостерег его Винтушевич, когда тот откинулся от плеча кучера, служившего ему подушкой.-- Эк печет! -- заметил потом Винтушевич фабриканту, кивнув на солнце, и они возвратились в кабинет.-- Так вот, батюшка! чего лучше: сейчас и едем.

– - На половинных издержках…-- проговорил Август Иваныч.

– - И, боже сохрани! что за издержки! Вы доставите мне удовольствие, несказанное удовольствие! -- воскликнул Винтушевич, взяв за руку фабриканта, который тоже выражал большое удовольствие своим известным покашливанием.-- Велите готовиться,-- продолжал Винтушевич,-- прописать паспорт на выезд… Мой прописан и всё готово -- сесть да ехать! -- прибавил он между прочим.

Август Иваныч благодарил и искал глазами Генриха.

В дверях показалась Саша -- девица, знающая шить и кроить по мерке, и доложила, что Шарлотта Христофоровна готова и ждет, чтоб идти вместе в церковь.

– - Я остаюсь! -- отвечал решительно фабрикант и велел позвать Генриха.

Но Генрих в эту минуту явился сам, таща на плече новенький чемодан: он не успел купить его вчера и потому отправился покупать, как только проснулся.

– - Ага! -- встретил его Август Иваныч.-- Иди, Генрих, простись там (он махнул рукой на спальню Шарлотты Христофоровны) и будь готов. Ты едешь вот с добрым господином…

– - Прошу любить да жаловать! -- вступил в речь Винтушевич, между тем как Август Иваныч, подойдя ближе к Генриху, сказал тихо:

– - Прекрасный человек!.. спеши немедленно!..

– - Сейчас! -- отвечал оторопевший Генрих и, бросив чемодан у дверей своей комнаты, побежал к Шарлотте Христофоровне.

– - Ничего, я подожду, подожду! -- кричал ему вслед Винтушевич.

Затем Август Иваныч отдал приказание прописать паспорт Генриха и получить, если можно, обратно деньги, заплоченные вчера за публикацию о попутчике, которая не была еще напечатана. Потом фабрикант усадил своего гостя и подал ему сигару, вынув ее из ящика, который стоял на окне.

– - Вашей фабрики? -- спросил Винтушевич, принимая сигару, и, получив утвердительный ответ, продолжал:-- Я это спрашиваю потому, что никаких других не курю, кроме ваших.

Август Иваныч снова покашлял и взял свечку из рук принесшего ее мальчика, сам подал гостю огня закурить сигару, после чего свечка тотчас же была погашена.

Затем фабрикант начал речь о мальчиках, о которых Винтушевич почти забыл. Он рассказал по пунктам все условия, на каких они принимаются в ученье,-- сказал даже, на какой бумаге написать контракты. Винтушевич слушал внимательно и соглашался на все условия, вполне сознавая их необходимость и даже благодетельные последствия для своих вымышленных мальчиков. Далее фабрикант рассказал весь порядок содержания мальчиков на фабрике, между тем как Винтушевич восклицал: "Бесподобно! удивительно!" -- и просто завидовал будущей судьбе воображаемых мальчиков в столь благоустроенном заведении. Покашляв, Август Иваныч предложил в заключение осмотреть его фабрику. Винтушевич не отказался, и они вышли. Спускаясь по лестнице, Винтушевич бросил и загасил сигару.

– - О, напрасно! -- заметил Август Иваныч, внутренне, однако ж, очень довольный осторожностью гостя.

– - Как можно! как можно! -- возразил гость, придавив еще раз сигару каблуком.

– - Застрахован! -- заметил Август Иваныч и, смеясь, махнул рукой.

– - Еще бы! такой великолепный дом!..

– - О да-с, конечно! -- перебил фабрикант.-- Двенадцатого марта тысяча *** года пополудни, в три часа и двадцать семь минут!

– - И минут! -- воскликнул Винтушевич.-- Вот как!

– - И двадцать семь минут! -- повторил фабрикант с твердостию, которая ручалась, что он точно так же не ошибся бы сказать время застрахования даже тогда, если б его вдруг, среди ночи, сонного растолкали и поразили известием, что дом его охватило пламенем со всех сторон.

На дворе, увидев кладовую с надписью: "Пожарная", Винтушевич всплеснул руками с простодушным удивлением провинциала, на что Август Иваныч снова покашлял; а в мастерских гость объявил решительное желание сесть за работу вместе с мастеровыми, которых, впрочем, там не было ни одного по случаю воскресенья. Далее фабрикант повел своего гостя в помещения мастеровых и во все принадлежащие к фабрике службы.

Между тем в комнатке Генриха происходили приготовления к отъезду. Отъезд Генриха сильно занял все умы в доме Августа Иваныча, где много лет всё шло так однообразно, без всяких перемен и приключений. При этом обнаружилось, что у доброго Генриха было немало друзей кроме Саши. Его внезапный отъезд особенно поразил работницу в кухне -- помощницу Шарлотты Христофоровны по части стряпни,-- поразил до того, что она (непостижимо!) решилась выйти из кухни и в первый раз прошла по спальне отсутствующей Шарлотты Христофоровны, потом прокралась по зеленой столовой, проникла в кабинет Августа Иваныча и просунула голову в дверь комнатки Генриха.

– - Желанный ты наш! едешь? -- проговорила она жалостно.

– - Еду, еду, Марфуша! прощай! -- отвечал Генрих, роясь проворно в комоде.

После чего Марфуше тотчас почудилось, что Август Иваныч, откуда ни возьмись, очутился позади ее, изумленный до остолбенения ее появлением в кабинете, и она опрометью бросилась бежать обратно.

Но в бескорыстной привязанности работницы еще можно было усомниться, потому что Генрих раза три в год писал ей письма к братьям в разные губернии, всегда одинакового, впрочем, содержания, и не раз отправлял эти письма по почте, не требуя от нее ни копейки. Привязанность мамки была неопровержимее. Эта женщина, вообще довольно злая и называвшая Генриха не иначе как жидконогим, принесла ему веревочку: вот тебе, дескать, понадобится что-нибудь перевязать,-- и потом она с некоторым сожалением принялась твердить ребенку, которого держала на руках:

– - Уезжает, вишь, уезжает молодец-то наш!

Только что мамка возвратилась в детскую, в комнатку Генриха застенчиво и робко вошла Саша с предложением помочь ему укладывать вещи.

– - Не нужно, не нужно, Саша! -- возразил Генрих.

Но Саша настаивала. Тронутый ее печальным видом, Генрих взял ее за руки и, отводя от комода, нежно сказал:

– - Спасибо, душенька!

Саша вспыхнула, услышав это имя от Генриха в первый раз.

– - Скажи,-- продолжал Генрих,-- тебе скучно, что я уезжаю, да?

Саша молчала; но лицо ее быстро покрылось бледностью, и вдруг две крупные горячие слезы упали на руки Генриха. В свою очередь Генрих побледнел.

– - Ты не приедешь! -- насилу проговорила Саша и, вырвав свои руки из рук Генриха, закрыла ими лицо, едва сдерживая рыдания.

Всё это было бы ребячеством, если бы не было тут грустного предчувствия.

– - Ради бога, перестань! -- воскликнул Генрих, дрожавший от тоски, пробужденной привязанностью и опасением девушки.-- Клянусь тебе, приеду! -- утешал ой ее.-- Да еще выпрошу прибавку тебе и себе, и заживем! А там, может быть, явится отец твой! -- прибавил он с веселым видом, пробуя и эту обычную струну, всегда благодетельно действовавшую на Сашу в минуты грусти.

Но предчувствие было сильнее надежд, и Саша продолжала плакать. Голос Винтушевича, раздавшийся на лестнице, заставил ее поспешно выйти из комнаты. Генрих снова засуетился около чемодана.

– - И купчую совершим и всё устроим! -- говорил за дверьми Винтушевич.-- Будьте спокойны, добродетельнейший Август Иваныч! Если с ним едет человек преданнейший вам… человек, который… я говорю от души… то вы должны быть спокойны, если б даже покупали пятьдесят домов в пятидесяти местах.