Гавриил Троепольский - Белый Бим Черное ухо (сборник) Страница 12

– И такие вот дикие питекантропусы! – кричал и студент.

– Он меня оскорбил! – почти рыдала Тетка.

– Граждане, р-разойдись! А вы, вы, да и вы, пройдемте в милицию, – указал он Тетке, юноше и Курносому.

– А собака? – взвизгнула Тетка. – Честных людей – в милицию, а собаку…

– Не пойду, – отрубил юноша. Подошел второй милиционер.

– Что тут?

Человек в галстуке и шляпе резонно и с достоинством разъяснил:

– Да вон, энтот студентишка не хочеть в милицию, не подчиняется. Энти вон, обоя, хотять, а энтот не хочеть. Неподчинение. А это не положено. Ведуть – должон иттить. Мало бы чего… – И он, отвернувшись от всех прочих, поковырял в собственном ухе большим пальцем, как бы расширяя слуховое отверстие. Явно это был жест убежденности, уверенности в прочности мыслей и безусловного превосходства перед присутствующими – даже перед милиционерами.

Оба милиционера переглянулись и все же увели студента с собой. Следом за ними потопали Курносый и Тетка. Люди разошлись, уже не обращая внимания на собаку, кроме той милой девушки. Она подошла к Биму, погладила его, но тоже пошла за милиционером. Сама пошла, как установил Бим. Он посмотрел ей вслед, потоптался на месте, да и побежал, догнал ее и пошел рядышком.

Человек и собака шли в милицию.

– Кого же ты ждал, Черное Ухо? – спросила она, остановившись.

Бим уныло присел, опустил голову.

– И подвело у тебя живот, милый. Я тебя накормлю, подожди, накормлю, Черное Ухо.

Вот уже несколько раз называли Бима «Черное Ухо». И хозяин когда-то говорил: «Эх ты, черное ухо!» Давно-давно он так произнес, еще в детстве.

«Где же мой друг?» – думал Бим. И пошел опять же с девушкой в печали и унынии.

В милицию они вошли вместе. Там кричала тетка, рыкал курносый дядька, понурив голову, молчал студент, а за столом сидел милиционер, незнакомый, и явно недружелюбно посматривал на всех троих.

Девушка сказала:

– Привела виновника, – и указала на Бима. – Милейшее животное. Я все видела и слышала там с самого начала. Этот парень, – она кивнула на студента, – ни в чем не виноват.

Рассказывала она спокойно, то указывая на Бима, то на кого-нибудь из тех трех. Ее пытались перебить, но милиционер строго останавливал и тетку, и курносого. Он явно дружелюбно относился к девушке. В заключение она спросила шутя:

– Правильно я говорю, Черное Ухо? – А обратившись к милиционеру, еще добавила: – Меня зовут Даша. – Потом к Биму: – Я Даша. Понял?

Бим все существом показал, что он ее уважает.

– А ну, пойди к о мне, Черное Ухо. Ко мне! – позвал милиционер.

О, Бим знал это слово: «Ко мне». Точно знал. И подошел. Тот пошлепал по шее легонько, взял за ошейник, рассмотрел номерок и записал что-то. А Биму приказал:

– Лежать!

Бим лег, как и полагается: задние ноги под себя, передние вытянуты вперед, голова – глаза в глаза с собеседником и чуть на бочок. Теперь милиционер спрашивал в телефонную трубку:

– Союз охотников?

«Охота! – вздрогнул Бим. – Охота! Что же это значит здесь-то?»

– Союз охотников? Из милиции. Номер двадцать четыре посмотрите. Сеттер… Как так нету? Не может быть. Собака хорошая, дрессированная… В горсовет? Хорошо. – Положил трубку и еще раз взял, что-то спрашивал и стал записывать, повторял вслух: – Сеттер… С внешними наследственными дефектами, свидетельства о родословной нет, владелец Иван Иванович Иванов, улица Проезжая, сорок один. Спасибо. – Теперь он обратился к девушке: – Вы, Даша, молодец. Хозяин нашелся.

Бим запрыгал, ткнул носом в колено милиционера, лизнул руку Даше и смотрел ей в глаза, прямо в глаза, так, как могут смотреть только умные и ласковые доверчивые собаки. Он ведь понял, что говорили про Ивана Иваныча, про его друга, про его брата, про его бога, как сказал бы человек в таком случае. И вздрагивал от волнения.

Милиционер строго буркнул Тетке и Курносому:

– Идите. До свидания.

Дядька начал пилить дежурного:

– И это все? Какой же у вас будет порядок после такого? Распустили!

– Идите, идите, дед. До свидания. Отдыхайте.

– Какой я тебе дед? Я тебе – отец, папаша. Даже нежное обращение позабывали, с-сукины сыны. А хотите вот таких, – ткнул он в студента, – воспитывать, по головке гладить, по головке. А он вас – подождите! – гав! – и скушает. – Гавкнул действительно по-собачьи, натурально.

Бим, конечно, ответил тем же. Дежурный рассмеялся:

– Смотрите-ка, папаша, собака-то понимает, сочувствует.

А Тетка, вздрогнув от двойного лая человека и собаки, попятилась от Бима к двери и кричала:

– Это он на меня, на меня! И в милиции – никакой защиты советской женщине!

Они ушли все-таки.

– А меня что – задержите? – угрюмо спросил студент.

– Подчиняться надо, дорогой. Раз приглашают – обязан идти. Так положено.

– Положено? Ничего такого не положено, чтобы трезвого вести в милицию под руки, как вора. Тетке этой надо бы пятнадцать суток, а вы… Эх, вы! – И ушел, пошевелив Биму ухо.

Теперь Бим уже совсем ничего не понимал: плохие люди ругают милиционера, хорошие тоже ругают, а милиционер терпит да еще посмеивается тут, видимо, и умной собаке не разобраться.

– Сами отведете? – спросил дежурный у Даши.

– Сама. Домой. Черное Ухо, домой.

Бим теперь шел впереди, оглядываясь на Дашу и поджидая: он отлично знал слово «домой» и вел ее именно домой. Люди-то не сообразили, что он и сам пришел бы в квартиру, им казалось, что он малоумный пес, только Даша все поняла, одна Даша – вот эта белокурая девушка, с большими задумчивыми и теплыми глазами, которым Бим поверил с первого взгляда. И он привел ее к своей двери. Она позвонила – ответа не было. Еще раз позвонила, теперь к соседям. Вышла Степановна. Бим ее приветствовал: он явно был веселее, чем вчера, он говорил: «Пришла Даша. Я привел Дашу». (Иными словами нельзя объяснить взгляды Бима на Степановну и на Дашу попеременно.)

Женщины разговаривали тихо, при этом произносили «Иван Иваныч» и «осколок», затем Степановна открыла дверь. Бим приглашал Дашу: не спускал с нее глаз. Она же первым делом взяла миску, понюхала кашу и сказала:

– Прокисла. – Выбросила кашу в мусорную ведро, вымыла миску и поставила опять на пол. – Я сейчас приду. Жди, Черное Ухо.

– Его зовут Бим, – поправила Степановна.

– Жди, Бим. – И Даша вышла.

Степановна села на стул. Бим сел против нее, однако поглядывая все время на дверь.

– А ты пес сообразительный, – заговорила Степановна. – Остался один, а видишь вот, понимаешь, кто к тебе с душой. Я вот, Бимка, тоже… На старости лет с внучкой живу. Родители-то народили, да и подались аж в Сибирь, а я воспитала. И она, внучка-то, хорошо меня любит, всем сердцем ко мне.

Степановна изливала душу сама перед собой, обращаясь к Биму. Так иногда люди, если некому сказать, обращаются к собаке, к любимой лошади или кормилице-корове. Собаки же выдающегося ума очень хорошо отличают несчастного человека и всегда выражают сочувствие. А тут обоюдно: Степановна явно жалуется ему, а Бим горюет, страдает от того, что люди в белых халатах унесли друга; ведь все неприятности дня всего лишь немного отвлекли боль Бима, сейчас же она вновь возникла с еще большей силой. Он отличил в речи Степановны два знакомых слова «хорошо» и «ко мне», сказанных с грустной теплотой. Конечно же, Бим приблизился к ней вплотную и положил голову на колени, а Степановна приложила платок к глазам.

Даша вернулась со свертком. Бим тихо подошел, лег животом на пол, положил одну лапу на ее туфлю, а голову – на другую лапу. Так он сказал: «Спасибо тебе».

Даша достала из бумаги две котлеты, две картофелины и положила их в миску:

– Возьми.

Бим не стал есть, хотя третьи сутки у него не было во рту ни крохи. Даша легонько трепала его за холку и ласково говорила:

– Возьми, Бим, возьми.

Голос у Даши мягкий, душевный, тихий и, казалось, спокойный, руки теплые и нежные, ласковые. Но Бим отвернулся от котлет. Даша открыла рот Бима и втолкнула туда котлету. Бим подержал, подержал ее во рту, удивленно глядя на Дашу, а котлета тем временем проглотилась сама. Так произошло и со второй. С картошкой – то же.

– Его надо кормить насильно, – сказала Даша Степановне. – Он тоскует о хозяине, потому и не ест.

– Да что ты! – удивилась Степановна. – Собака сама себе найдет. Сколько их бродит, а едят же.

– Что же делать? – спросила Даша у Бима. – Ты ведь так пропадешь.

– Не пропадет, – уверенно сказала Степановна. – Такая умная собака не пропадет. Раз в день буду варить ему кулеш. Что ж поделаешь? Живность.

Даша о чем-то задумалась, потом сняла ошейник.

– Пока я не принесу ошейник, не выпускайте Бима. Завтра часам к десяти утра приду… А где же теперь Иван Иваныч? – спросила она у Степановны.

Бим встрепенулся: о нем!

– Увезли самолетом в Москву. Операция на сердце сложная. Осколок-то рядом.

Бим – весь внимание: «осколок», опять «осколок». Слово это звучит горем. Но раз они говорят про Ивана Иваныча, значит, где-то должен быть. Надо искать. Искать!