Сень горькой звезды. Часть первая - Иван Разбойников Страница 12

– Да ты не боись, я ему крепко врезал, он наверняка обезножел. Если сам не подохнет, то деревенские добьют, еще и спасибо скажут. Шкура рублей на триста вытянет...

– Сволочь ты, Борька, – вдруг прервал его неожиданно озлившийся Георгий. – Сделал шатуна, так иди и сам добивай, Лосятник чертов.

– Нашел дурака. У меня пулевых патронов нет. А в одиночку за подранком идти – это сам попробуй. Можешь мое ружье взять, если ты такой храбрец выискался. Давай шуруй, а я покурю пока. – Борька вынул измятую пачку «Беломора».

– Вылазь! Иди на берегу забавляйся, охотничек. Может, там и патроны пулевые найдешь.

– Чего-о? – протянул растерянно Борька.

– А что слышал. И заглохни, а то за бортом искупаю.

Брянцев включил реверс и задним ходом отошел от берега. Нахлынула обида за большого, но, в сущности, беззащитного зверя. Такая нежданная беда порой и с человеком случается. Иной живет себе, жизни радуется. И здоровье и сила – все при нем. Работа спорится. Считает себя ХОЗЯИНОМ. Да вдруг случится ему пересечь дорогу другого, более сильного или хитрого, неуязвимого на борту номенклатурного дредноута, и за эту свою дерзость получит такого высокопоставленного пинка, что еще полжизни кувыркается. А на номенклатурном мостике снисходительно усмехаются: будет знать. А тот внизу уж и на ногах не стойко держится, зашатался, закланялся. Из человеческих подранков затем шатуны получаются. Жорка знает, сколько их, неприкаянных, по пристаням шатается, и почти каждый когда-то был Интеллигентным Человеком, пока не изломала его «мохнатая лапа». Самого кривая в бичи вела, да устоял, одумался. Те, что поинтеллигентнее, сердцем помягче, почувствительнее, легче ломаются. А такому, как Борька-Лосятник, и тюремный срок – что слону дробина. Вот навязался! Для флотского первый рейс всегда праздник. Примета есть: как первый рейс пройдет, так и вся навигация. Не иначе, теперь весь сезон маяться по Борькиной милости. Только-только от неприятностей оклемался. Обида за медведя, за себя, за превратности судьбы переросла в раздражение, в неприязнь к напарнику, которые душили и искали выхода наружу. И, желая поскорее от них освободиться, Брянцев выплеснул на голову несчастного Лосятника бурный поток выражений, коими изобилует лексикон вербованных, бичей, портовых грузчиков да некоторых начальников, желающих таким образом стать ближе к народу. Поэтому приводить его в нашем повествовании мы не станем, тем более что, несмотря на образность Жоркиной изысканной речи, Борька смог уловить в ней единственно то, что капитан выражает недовольство его, Лосятника, неудачной стрельбой. Такого он уж никак не ожидал, даже ощутил легкий дискомфорт и чуть было не загрустил на минуту, но над рекой стояла чудесная погода.

Весенняя природа ликовала в предчувствии любви. В затопленных кустах сновали мелкие птахи и пели свои малые песенки. На прибрежных лугах токовали кулики-турухтаны и, приманивая самочек, забавно пыжились и раздували роскошные воротники. Где-то в отдалении громко базарили чайки. Небесная синь несла к северу последние гусиные караваны, а на речных отмелях паровались утки. В глубинах вод шли на нерест огромные рыбы. Вся живность спешила жить, любить и размножаться.

Борька-Лосятник никого не любил и никуда не спешил. Он сплюнул окурок за борт и перезарядил ружье.

Катер шел на буровую.

Глава третья. Как ожидают парохода

Если с верхней площадки буровой вышки на Варгасе глянуть на северо-запад, где на горизонте над желтовато-бурой поймой возвышается и синеет кедровой хвоей материковый берег, можно заметить, как над зубчатыми вершинами взметнулась едва различимая из-за дальности другая вышка, но не буровая, а тригонометрическая. Там, у ее подножия, поселок. Вскоре после войны приехали в него геодезисты-картографы. На окраине срубили из подручного леса высоченную тригонометрическую вышку, поработали с нее немного, да и отбыли восвояси, оставив в наследство поселку бесплатное и беспокойное сооружение, обнаружившее свойство притягивать грозы. Не раз и не два ударяли в вершину вышки молнии и, не будь на ней молниеотвода, давно разнесли бы в щепки.

Однако вскоре поселяне сумели найти применение этому бесполезному наследству. Уж и не припомнить точно, кому первому пришла эта мыслишка, но ровно бы Сашке Захарову после кинофильма о «Молодой гвардии» взбрело в голову водрузить в честь Первого Мая на вышке красный флаг. В последний апрельский день взобрались сорванцы по крутым ступеням на самую верхотуру и, очарованные открывшейся панорамой, замерли в тишине. Подступившая к самым огородам зеленая стена тайги переливалась волнами под ногами и уходила далеко к северу необозримым, без прогалин и проплешин, ковром.

Из боязни потеряться в этом бескрайнем океане, робко прижались почерневшие от морозов избенки к самому берегу Неги, стараясь отгородиться от урмана редкими жердями огородов и дровяными поленницами. Но и туда не желающая сдаваться тайга запустила свои мохнатые лапы, разбросав меж домами и в улицах свои зеленые десанты. Люди и лес не теснили друг друга, сохраняя извечное равновесие и уважение. Зато с юга распахнула поселку свои объятия необозримая обская пойма. Промеж ощетинившихся талами островов раззмеилась обская вода бесчисленными рукавами и старицами, одна другой краше. Ближе всех Нега, изогнувшаяся у крутого таежного яра подковой. Цепью разнокалиберных островов отделилась от нее мелководная Мулка, а уж за ней вдалеке холодно блестит нерастаявшим льдом и сама могучая Обь в окружении озер, на которых перелетные гусиные табуны и