Враг женщин - Решад Нури Гюнтекин Страница 12

Господин Ремзи сказал, что Хомонголоса называли также «Бычком». Я не видела эту рыбу, но и вправду плоские, закругленные виски да и рот придают Хомонголосу сходство с какой-то странной рыбой. Когда он начинает смеяться, он открывает рот, как рыба, из-за этого еще больше бросаются в глаза его зубы.

Чтобы завершить портрет этого «красавца», нужно добавить еще все оставшиеся от падений, ударов, драк и прочего раны, шрамы и царапины, которые трудно пересчитать.

Не зря говорят, что все, что ни делается, к лучшему. Спаси Аллах, если вдруг этот человек оказался бы не женоненавистником, а, наоборот, другом, которому по душе общение со мной?

Я продолжала рассматривать его из своего укрытия с чувством все возраставшего удивления. Несколько дней назад он умчался от нас, будто ночная птица, растворившись в темноте. Сегодня его тоже с трудом уговорили прийти. Человеку с такой натурой, если уж пришел, следовало бы сидеть где-нибудь в темном углу с мрачным лицом. Но он, напротив, казался весел и беззаботен. Он вел себя так, будто являлся давним другом семьи. Не прошло и пяти минут, как его веселость начала граничить с наглостью.

Вокруг него собралась куча девушек. Они разглядывали его, как посетители цирка смотрят на редкое животное, ожидая, какие фокусы оно сейчас выкинет. Хомонголос не обращал на них никакого внимания. Засунув руки в карманы, с сигаретой в зубах он беззаботно разговаривал.

Я подошла последней. Нас представили друг другу. Я улыбнулась ему самой очаровательной улыбкой. Его раскосые глаза на секунду остановились на мне, затем он достал руку из кармана. И, не считая нужным вынуть сигарету изо рта, пробурчал: «Очень приятно». После отвернулся и продолжил беседовать с остальными.

Избалованная вниманием Сара за всю свою девическую жизнь впервые столкнулась с таким обращением. Бывает красота скрытая, которую не видно с первого взгляда, и ее действие не сразу ощутимо, она распространяется по организму, как тяжелый яд, в течение многих дней и месяцев. Но красота Сары — явная, она поражает сердца мужчин сразу, и даже женщины в первый же миг удивляются и завидуют ей, не в силах оторвать взгляд от ее лица.

Сара привыкла воспринимать это, как данность на которую она вправе рассчитывать.

Но этот Хомонголос посмотрел на меня так, словно я была просто котенком, попавшимся ему под ноги.

Ты скажешь: ну и что из этого? Твоя правда. Но моя уверенность в собственной силе позволяла надеяться на другое. Я думала: «Каким бы каменным ни было его сердце, все же и у него есть человеческие слабости. При встрече со мной что-то в его душе колыхнется».

С некоторой раздраженностью я отошла прочь.

Хомонголос все еще был занят беседой. Иногда он переходил допустимые границы, но все же в целом речь его была довольно правильной. Но Хандан допустила оплошность, повернув неожиданно разговор в ненужное русло своими необдуманными словами:

— Говорят, что вы женоненавистник. Конечно же, это не так!

Хомонголос с загадочной улыбкой отвечал:

— Что вы, сударыня… Женоненавистничество — это, по-моему, позор. Мужественный человек может бросить вызов только равному себе, достойному себя противнику. Быть врагом женщины — то же самое, что тягаться на улице с маленьким ребенком. Меня, конечно же, оклеветали.

Слова Хомонголоса потонули в возмущенных воплях протеста со стороны женской аудитории. Однако он, не колеблясь, продолжил:

— Как можно воевать с женщинами, когда они на проявления твоей силы отвечают только аханьем, стоном и слезами? Если начнешь с ними разумный диспут, они тут же поднимают крик.

На этот раз даже наши друзья-спортсмены встали на сторону женщин. Они чувствовали свою вину из-за того, что позволили Хомонголосу общаться с женщинами. Бедные юноши стали призывать его прийти в себя. Он, словно актер, тотчас изменил свою позицию и словно бы превратился в скромного, пристыженного человека, заговорив совсем иным тоном:

— Сударыни… Я не создан для выхода в свет… Я обязательно ляпну что-нибудь такое, что приводит всех окружающих в замешательство и ставит моих товарищей в неловкое положение… Да и сам я огорчаюсь из-за этого. Иногда я говорю правильные и разумные слова, как и все прочие люди. Потом срываюсь. Я это чувствую, понимаю, но уже не могу остановиться, как лошадь, которая сбросила с себя узду… По правде говоря, мне очень стыдно. Я понимаю, что мой поступок непростителен. Но я сам назначу себе наказание. Причем оно будет таким, что и вам придется по душе.

Все, находившиеся в саду, включая и слуг, накрывавших на стол, столпились вокруг Хомонголоса и слушали, разинув рты. Создалось впечатление, что разыгрывается один из самых захватывающих номеров нашего циркового представления. Хомонголос поднял руку, призывая к тишине, и, как судья, стал произносить приговор самому себе:

— Хотя нельзя сказать, что вина целиком на тебе, а не на той девушке, которая задала тебе этот вопрос. Но твой неприличный поступок не может быть прощен.

— Что поделать, господин председатель, — отвечал он самому себе уже в качестве обвиняемого, — говорится же, что дырявый ковшик воды не удержит. Это болезнь. Хотите, покажите меня врачу. Но ведь мой грех заключается только в том, что я сказал то, что думаю. Я ведь давно уже не тренировался в салонном красноречии, давно не был в обществе. Я не могу говорить противоположное тому, что думаю, как принято у них.

— Замолчи, не трепись. Я определяю тебе наказание… Я исключаю тебя из этого собрания. Ты уйдешь немедленно… Ты будешь лишен и приятной беседы членов этого воспитанного сообщества и украшающих наши столы изысканных закусок!

— Помилуйте, господин председатель…

— Я не желаю слышать твою болтовню… Налево! В сторону улицы, шагом марш!

Хомонголос сделал вид, как будто какие-то невидимые руки потащили его к выходу, и он, уклоняясь от невидимых ударов и пинков, корчась на ходу и мотаясь из стороны в сторону, помчался вперед.

Но был ли он в действительности пристыжен? Или просто выдумал предлог, чтобы сбежать из этого общества, с которым не находил общего языка? Не знаю. Ясно только то, что Хомонголос хотел скрыться и больше уже не появляться. Моя тетя Макбуле попыталась преградить ему путь со словами:

— Слишком легкое наказание вы себе выбрали, господин Зия! С вашего позволения, мы придумаем для вас более суровое и оставим вас здесь до утра.

Ее поддержали многие