Горбовский - Марьяна Куприянова Страница 13

– Колесник напоминает мне человека с улицы, который случайно попал в здание микробиологии и принялся там всем указывать, – парировал Гаев.

– Вы второй раз уже кормили? – вклинился Горбовский.

– Тойво кормил, он у нас сегодня как служаночка носится по лаборатории, – ответил Гордеев, и тут же, без перехода, продолжил спорить с Гаевым, – научная новизна, коллега! Все дело в новаторстве! Всех, кто его проявляет, закидывают камнями! А, между прочим, когда-то было безумием опровергать то, что Земля плоская! Не будь дикарем и признай, что рано или поздно приходят люди, которые предлагают абсолютно иной способ решения насущного вопроса, и через сто лет этих людей признают гениальными!

– Но сначала их сжигают на костре, – заметил Лев Семенович.

– Колеснику далеко до этого, – отрицал Гаев. – Он отвергает труды гениальнейших ученых, закрывает глаза на аксиомы микробиологии, ему плевать на научное наследие, на котором базируются все современные принципы…

Дальше Горбовский уже не услышал, потому что вышел в одну из трех дверей, уводящих из лаборатории, прихватив с собой личный блокнот наблюдений, и оказался в виварии. Здесь находилось множество боксов с подопытными: крысами, морскими свинками, хомяками, кроликами. Выстроены они были так, чтобы образовывать между рядами длинные узкие проходы, похожие на коридоры. Особого шума здесь не было, впрочем, как и запаха, ведь современное оснащение боксов включало в себя и звукоизоляцию, и фильтрацию воздуха. Легкой поступью Горбовский направился к той клетке, где коротала свои дни черная крыса под опытным номером 909.

Три дня назад Лев Семенович инфицировал девятьсот девятого вирусом «Lyssavirus», вызывающим бешенство, и ровно через двенадцать часов инкубации вакцинировал собственной сывороткой № 201. Особь стала медленно идти на поправку. Анализ крови показывал, что ее собственные клетки ведут активную борьбу, но истребить вирионы полностью не могут. Все осложняется тем, что даже единственный выживший вирион вновь разрастается и подчиняет себе иммунную систему всего организма. Нужна была вакцина, способная убить вредоносные частицы, пока те не сломали иммунный механизм, не убив при этом саму особь и не навредив ей. Пока что такой вакцины найдено не было.

Девятьсот девятый смирно сидел в уголке одной из пластиково-металлических камер, которые по старой советской привычке назывались клетками, хотя давно ими не являлись. Черно-красные глаза крысы казались мутными и непонимающими, немного взбешенными. Животное судорожно дышало, и отсвет встроенной в камеру лампы играл на черной гладкой шерсти. Горбовский сделал несколько записей в блокноте, затем нажал на кнопку инфракрасного сканирования особи, сверил результаты со вчерашним днем и записал их в блокнот резким непонятными почерком. Положение девятьсот девятого заметно ухудшилось. Горбовский предполагал, что минимум через пять дней в организме животного произойдет лизис, и вакцина проиграет вирусу.

– Эй, девятьсот девятый, – Лев Семенович тихонько постучал по стеклу, но крыса не обратила внимания, все так же содрогаясь, будто в ней происходило нечто, стремящееся вывернуть ее наизнанку, – держись, парень, я в тебя верю, – тихо добавил Горбовский.

Он выпрямился и захлопнул блокнот. На самом деле ему не было жалко бедное животное – на его глазах за все время, что он работал, от инфицирования погибло достаточно много живых организмов, включая людей, чтобы к этому выработался психический «иммунитет». К тому же, Лев Семенович был не того склада характера, чтобы сожалеть о закономерном итоге существа, которое изначально выращивалось для лабораторных опытов. Смерть подопытных была для него настолько же привычным и неотвратимым явлением, как ежедневный восход солнца.

Горбовского интересовало только то, насколько успешен окажется изобретенный антивирус. Ради этого он работал – вакцина. Спасать жизни миллионов ценою жизней десятков – такая оплата была приемлема для него, прагматичного и рационального ученого.

Много лет назад он пошел обучаться в институт микробиологии с одной установкой – спасать жизни людей. Это стало его установкой, его кредо, его щитом, эта цель помогла выжить ему самому. Он давно позабыл, что работает не покладая рук ради людей и только ради людей, которых в течение профессиональной деятельности отвык считать чем-то важным. Разработка вакцины и прочая работа вирусолога стала для Горбовского машинальным, автоматическим занятием, без которого не проходило и дня, без мысли о котором уже не обходилось. Если бы его сейчас спросили, зачем он этим занимается, он бы глубоко задумался и обнаружил странный парадокс. Семнадцать лет назад он поклялся себе, что отныне будет спасать людей – сейчас он занимался этим упрямо и успешно, но напрочь позабыв свою клятву, которая и привела его на поприще вирусологии.

Проверив общее состояние вивария, систему биоконтроля камер, режим температуры, вентиляцию и наличие корма, Горбовский вернулся в лабораторию. Почти всегда, когда он входил туда, он заставал разговор коллег на самом интересном и непонятном месте. Было слышно, что Тойво вернулся со склада, а значит, уже не могло быть не весело.

Все дело в том, что Тойво Ли Кан был, как бы это попроще сказать, китайцем. И не просто китайцем, а китайцем, плохо понимающим национальную самобытность русского языка, но до жути любящим русские пословицы и поговорки, смысл которых зачастую знал лишь поверхностно либо искаженно. Естественно, это создавало свой юмористический эффект. И, разумеется, за это Тойво и любили. Работником он был хорошим, ответственным, серьезным, со своей должностью справлялся идеально, но всерьез его никто не воспринимал по причине мягкого характера и детской наивности.

Горбовский направился к своему столу. Троица его не заметила.

– А вот если бы наш Горбовский не упирался рогом, этим летом мы могли бы работать бок о бок с парочкой студенток из института. Понимаешь, о чем я, Ли? – говорил Гордеев.

– Работать, студенты, – повторил Тойво понимающе, – молодые? – он возился с новым фильтром Шамберлана-Пастера, которых во всем НИИ было дефицитно мало.

– Да-да, девушки, понимаешь? Красивые и молодые.

– Это хорошо, – сказал Тойво.

– Да уж ничего плохого, – заметил Гаев, глядя в микроскоп, – только Горбовский не хочет. Думает, здесь начнется бардак.

– Он считает, что женщине не место в науке, – добавил Гордеев, – эх… как жаль!

– Наверное, это правильно. Баба с возу – меньше навозу, – заметил Тойво с очень серьезным выражением лица.

Гаев и Гордеев коротко переглянулись. Раздался взрыв хохота. А когда они еще и заметили Льва Семеновича, смех стал неудержим. Слава отстранился от окуляров, снял очки и стал протирать глаза от слез, Саша просто закрывал рот одной рукой, не прекращая гомерически хохотать. Горбовский спокойно сел за свой стол, включил компьютер. Ему не