Разноцветные шары желаний. Сборник рассказов - Нина Шамарина Страница 13

Давно вымыта посуда, раскрыта постель и прочитаны последние страницы новой книги, а никак не спится. Наверное, зря она отпустила Алексея, он явно болен. Правда, постригся и без этого своего полуседого хвоста выглядит моложе и свежее. Почему не оставила здесь, постелив на кухне?! Но не хотелось, чтобы девчонки его видели, а уж тем более их мужья. Позвонить? Хорошо, есть куда: нашёлся старенький серебристый телефон-раскладушка с симкой, который Татьяна Николаевна дала бывшему мужу. Да нет, глубокая ночь. Спит, поди, если дошёл. Казалось, что и адреса он не знает, пришлось ему записать, и ключи потерял, отдала запасные.

Давно угасли в сердце Татьяны Николаевны и любовь к Алексею, и вспыхнувшая ненависть, переросшая в горечь и опустошение после развода. Осталась только жалость. И теперь она тревожилась о нём, как о близком, но, увы, непутёвом человеке.

«Утром позвоню. Вот как только семь часов будет, так и позвоню. Не дозвонюсь – схожу к нему, что ж делать. Он болен, зачем, зачем я его отпустила?!»

***

Жизнь Алексея Ивановича вспоминалась ему, как картина в стиле пэчворк. Нет, слов таких Алексей Иванович, конечно, не знал, но лоскутное бабушкино одеяло представлял прекрасно, хотя саму бабушку видел лишь тёплым слабо-розовым пятном. Мама вспоминалась нежно-персиковым дрожащим маревом, может потому, что бабушка говорила маленькому Лёхе:

– На облачке твоя мама, Лёшенька!

Когда Алексей Иванович засыпал, именно такими пятнами всевозможных цветов вспоминались ему люди и события, и последним, на самой изнанке сознания выцветал и истончался бабушкин облик.

Вспоминались дочки. Маленькие – непоседливые оранжевые мячики, доверчиво возвращающиеся в руки Алексея Ивановича, они же, ставшие взрослыми – жёсткие, с прямыми углами светло-голубые надменные ускользающие линии.

Жена. Она вся целиком для него – как лоскутное одеяло: гигантские красные пятна любви к ней, любви, которая доставляет лишь страдание; синие частые-частые, как дождик, капли её терпения; белые полосы спокойствия и рыжие всполохи её гнева, крика и скандалов последних дней, которые они провели вместе, одной семьёй.

Даже Бога Алексей Иванович воспринимал, как необъятный кусок яркого голубого пространства, такого же цвета, как купола на новом храме на Каширском шоссе, в который Алексей Иванович захаживал с недавних пор всё чаще и чаще.

Нет, заснуть невозможно, надо выпить. Алексей Иванович поднялся, и, нашарив тапочки, не зажигая света, отправился на кухню. Тишина стояла в коммунальной квартире, лишь капала вода из плохо завёрнутого крана, да по шоссе под окнами изредка шуршали проезжающие машины.

Взяв стакан, Алексей Иванович вернулся к себе, только сейчас зажёг свет, и, налив в стакан водки «на два пальца», сел в своё любимое кресло. Бутылку не убирал. Что себя обманывать, конечно, одной порцией он не ограничится. Сделав глоток привычно ожёгшей горло жидкости, Алексей Иванович опять и опять, как диафильм, прокручивал свою жизнь с женой: как познакомились, как родились одна за другой дочки, как получили квартиру. Долгие-долгие ужины (обязательно все вместе! Если кого-то нет – ждём); непременные конкурсы и пироги на Новый год; хороводы на любой день рождения; походы с палатками, летние восходы (кто увидел восход, тому прощается один плохой поступок).

Он сопротивлялся и не хотел, точнее, делал вид, что сопротивляется и не хочет. Тогда Алексею Ивановичу нравилось всё, что бы его жена ни делала. Он поражался её энергии, её фантазии и очень гордился ею. А девчонки! Умницы, отличницы! Одна целыми днями читала книжки, вторая таскала домой котят и собак. Как они слушали его рассказы, которые, что уж греха таить, всё чаще и чаще повторялись. Когда, в какой момент они отдалились друг от друга? Нет, не так. В какой момент он, Алексей, отдалился от них, стал им не нужен?

Алексею Ивановичу однажды стало скучно жить. А жена не то что не разглядела, а, как нарочно, всё тормошила его, не давала покоя. Носилась по каким-то концертам и спектаклям, вовлекая в эту круговерть и его, ходила по гостям и приглашала гостей к ним по любому, даже незначительному, поводу. Он терпел, но терпел раздражённо, желая более всего, чтобы его оставили в покое. А, если оставляли, обижался и жалел себя, всё чаще и чаще находя усладу в одиноко выпитой рюмочке хорошего коньяка. Он не превратился в алкоголика, он мог остановиться в любой момент, но зачем? В чём смысл его существования, в чём смысл семьи, зачем нужно вставать и идти куда-то, когда можно смотреть телевизор, отпивая потихоньку из стакана.

Жена сначала отнеслась спокойно к его безделью и его выпивкам – наверное, устал и нужно отдохнуть. Потом, всё чаще и чаще сердилась и просила найти работу, потом кричала и плакала, а потом снова успокоилась, только совсем перестала с ним общаться, а если Алексей Иванович заговаривал с ней, смотрела на него, как будто не видя.

И однажды настал ужасный день. Девчонки уже давно не жили с ними, может, замуж повыходили, может – ещё что. Жена тоже часто не ночевала дома, а, если и ночевала, то, как в гостинице: примет душ и запрётся в бывшей детской, на двери которой установила замок. И однажды после недельного отсутствия появившись, сказала, глядя поверх его головы, чтобы он собирал вещи, она покупает комнату для него в коммуналке. В понедельник необходимо его присутствие для улаживания формальностей, а на вторник заказана машина для переезда.

И вот он здесь, один. Капает вода из крана на кухне (надо поменять прокладку), меняются соседи по квартире. Всплыло в памяти и необъяснимое. Однажды (когда? Вчера или десять лет назад?) огромный пинцет перенёс его молодого на много лет вперёд. И когда он – не понять – молодой ли старый, шёл ночью по пустым улицам, мнилось – всё можно вернуть. То ли нарушилось что-то в мироздании, то ли Бог, в которого он в молодости и не верил, дал ему шанс прожить жизнь ещё раз, прожить так, как мечталось, а не так как получилось.

Алексей Иванович давно не рисовал уже, но теперь покопавшись в ящике с инструментами, нашёл огрызок простого карандаша с затупившимся грифелем. И нарисовал пинцет, уходящий вверх, уверенную руку, сжимающую сверкающими створками маленького нелепого человечка. Только человечек не болтался беспомощно над бездной, а опускался в чудесный сад, где его ждали трое, поднявши к нему радостные глаза. Но – нет. Он очнулся утром ото сна, как от обморока, заросшим, с седеющим хвостом волос, стянутых резинкой, и никакого пинцета не было и в помине.

***

Алексей Иванович закрывает