Мне хорошо, мне так и надо… - Бронислава Бродская Страница 13

Что тут спорить, Гера знал себе цену! И всё-таки по каким-то едва осознаваемым им причинам, ему было по-прежнему трудно общаться с людьми, особенно со взрослыми. Поздороваться с чьей-то бабушкой было сущим мучением, дурацкой условностью, которой он был обязан следовать. Даже с возрастом в нём не появилась светскость, раскованность и манеры. Гера не умел непринужденно болтать, однако и умных разговоров он избегал, то ли не любил ни перед кем выворачиваться, говорить, что он действительно думает, то ли стеснялся людей, даже одноклассников, то ли априори считал их дураками. Такого тоже нельзя было исключать. Хотя, кто его знает, может в Гере вовсе и не было той глубины, которая в нём почему-то угадывалась и подразумевалась. Вдруг он был просто красивым и румяным пирожком без начинки? Может быть, но никто в это не верил. Гера был Гера, их общая гордость: Герман Клюге.

А между тем все ребята-«буржуи» из класса перешли в престижную школу. Гера тоже туда перешёл, хотя не он был инициатором этого общего движения. Вообще-то ему было всё равно какую школу кончать. Гера знал, что в институт он поступит, и армия ему не грозит. Какая может быть армия для него, баловня судьбы.

Гера всегда был членом сплочённой компании, он ничего для этого не делал, так исторически получилось само, и Гера был этому рад. Милые воспитанные девочки, ребята-товарищи, умеренная, систематическая, никем не запрещённая выпивка, медленные танцы в полумраке. Гера открыл девочек. Просто не мог не открыть: гибкие, тёплые, податливые тела, мягкая небольшая грудь, сладковатый запах духов и пудры, доверчивые ладони в его руке. Он был в контроле: мог подвинутся или отодвинуться, прижаться или отдалиться подальше от её тела. Мог почувствовать на своей шее её щеку, положить ей руку не на талию, а чуть ниже, прижаться губами к её волосам или провести рукой по её груди. Это всё было приятно, Гера не пропускал ни один танец. Вот он чуть покачивается под музыку, пьяноватый, с кружащейся головой, девочки у него разные, но принципиальной разности в своих ощущениях он не чувствует. Он их всех хочет, но усилием воли никогда не даёт ей это физически ощутить. Его эрекцию он ей замечать не позволяет. Ещё чего! Гера прекрасно знает, что пара ребят в этих обстоятельствах, не встречая никакого сопротивления, дают волю рукам, мнут грудь, выходят с ней в коридор целоваться, расстегивают ей кофточку, прижимаются, чтобы упереться членом ей в живот. Он тоже мог бы, но… нет, что-то его сдерживает, Гера и сам до конца не понимает что. Больше всего на свете он боится потерять голову, а значит контроль, оказаться идиотом, и поэтому попасть в неудобную, невыгодную для себя ситуацию, которая осложнит его жизнь, сделает его слабым.

Толя в связи с переходом в другую школу совершенно перестал быть важным, он, кстати, и в компанию никогда не был вхож. Гера мог бы настоять, чтобы Толю ребята тоже приглашали, но не настоял, что-то его удержало. Хулиганистый бесшабашный Толя был бы в интеллигентной компании чужаком, а в Гере всегда было остро развито чувство стиля.

В новой школе Гера нашёл Толе замену. Новым одноклассникам он, кстати, представлялся Германом. Через пару недель после начала учебного года он сел за одну парту с известным спортсменом, мастером спорта, членом юношеской сборной Союза по гребле. Высокий парень с живым умом, юмором, неизбывной уверенностью в себе, привыкший к изнурительным тренировкам, травмам, напряжению, но зато и к победам, и уже привычным успехам у девушек: широкие плечи, сильные ноги, рельефные бицепсы, живые чёрные глаза и твёрдые волевые губы. На учёбу у него времени не хватало, и Гера снова взвалил на себя заботу об отметках товарища. Они стали не разлей вода: один – яркий, весёлый и сильный спортсмен, другой – умный, тонкий и красивый «гений» местного разлива. Профессиональный спортсмен с вечными солёными шуточками и интеллектуал с сосредоточенным взглядом философа и длинными тонкими пальцами, выдающими породу. Если бы кто-нибудь внимательный зашёл в класс, то сразу бы увидел эту пару и сказал себе: «Ага, вот он центр…» Ребята проводили вместе довольно много времени: Гера ездил на важные регаты на Московское море, стал вхож в разные компании, кроме своей. Они вместе пили пиво, и друг уговаривал Геру не теряться с девушками. Мудрость его была несложной: «Ничего не бойся, дают – бери! Ничего не будет. Я тебе обещаю», – вот что Гере говорил друг, и он ему поверил. Общение с женщинами не потрясло его сверх меры. Это было неплохой разрядкой, немного будоражило, льстило самолюбию, но всегда оставляло Геру эмоционально глухим. Ни в одну из своих подруг, которых набралось уже 3–4, он не был влюблен. Девушки казались ему неумными и быстро надоедали. Обижать он их не хотел и старался всё так подстроить, что она сама переставала ему звонить. Она и переставала. Девушка была, однако, удовольствием лучше, чем выпивка, после которой болела голова, и уж, конечно, лучше, чем курение, в которое он, едва втянувшись, быстро бросил. Ни к чему. В те времена курили практически все, но Гера вовсе и не собирался быть как все. Все – это все, а он – это он. Как трудно ему всегда было смешиваться с толпой, он и не смешивался, храня свое странное обособленное одиночество, незаметное окружающим, но всегда им самим осознаваемое и лелеемое. Люди были разными, умными и не очень, милыми и злыми, но никто не мог его понять до конца: ни родители, ни друзья, ни женщины. Никто. Теперь взгляд его ярких-синих жестких глаз всё чаще и чаще был устремлён в глубь самого себя. Гера всё запоминал, оценивал, анализировал и делал выводы. Только бы не наделать ошибок, не попасть в просак, не потерять контроль. Надо быть осторожным, иначе… что «иначе» Гере и думать не хотелось.

В институт Гера поступил по тем временам модный: Московский институт управления и информатики. Новая отрасль, имеющая дело с компьютерами. Опять всё было легко, Гера учился играючи. На факультете ему было даже проще, чем в школе. Уже не надо было писать дурацкие сочинения про Татьяну Ларину, которая «идеал Пушкина… и русская душа». Впрочем, Гера получал за школьные сочинения только пятёрки. Быть грамотным, как машина, не составляло для него труда, язык же был системой, а вот «что писать», чтобы угодить учителю, быть