Избранное. Том первый - Зот Корнилович Тоболкин Страница 131

– Белый! – удивился пастух.

– Как снег, – радостно рассмеялся пастушонок.

Материнская любовь и материнское молоко сотворили чудо. Приговорённый к смерти оленёнок стал жить, стал расти и крепнуть. Весною он уж ничем не отличался от своих сверстников, взбрыкивал, носился по тундре; изголодавшись, тыкался мордочкой в материнское вымя.

Шло время. Оленёнок рос. И однажды он услыхал свой голос. Голос был ломкий ещё, но в нём уже погремливал властный басок, и странно, и непривычно чесался лоб. Он как бы набряк какой-то мучительной и сладкой силой. К утру эта сила не убыла, а словно прорвалась и вытекла. А там, где копилась она, был нестерпимый зуд.

Склонившись пить над ручьём, оленёнок увидел тёмный отросток надо лбом и несказанно удивился. Он каждый раз прибегал к ручью, смотрел на отросток, с которым творились дивные дела: сперва он раздвоился, потом начал ветвиться, тяжелеть. Оленёнок горделиво оглянулся на матёрых самцов. Он думал, навсегда останется маленьким, и детство уже прискучило ему. И вот время и природа подарили ему зрелость, и теперь он станет настоящим оленем.

К следующей весне в прекрасном, сильном олене никто бы не узнал того недоношенного заморыша, на которого пастух безнадёжно махнул рукою: «Не жилец!». Он был теперь самым красивым оленем в стаде, самым сильным и статным. И скоро он встретил первую свою любовь.

Однажды, подойдя к ручью, в котором увидал свои смешные когда-то рога, крепко расставил передние ноги, стал цедить сквозь губы холодную сладкую воду, шевеля куцым отростком хвоста.

Бил паут, ныли комары, и тучами вились мошки, олень смахивал их с себя, фыркал и вздрагивал всем телом и снова цедил чудесную влагу ручья, в который уткнулись золотые иглы солнца. Тундра, дожив до лета, цвела, гремела тысячью голосов, ликовала. Неподалёку на озере звенели лебеди, крякали утки, по берегу шныряли, охотясь за леммингами[12], песцы. Пушица щекотала губы. Цвёл ягель, и лунно зеленел мох. Чвиркала пузырями земля, зыбкая, податливая. Дурманно пахло первыми цветами. Один – жёлтый – олень заглотил вместе с родниковой водой, поласкал его языком и зажмурил тёмно-синие глаза. «Как славно!» – подумал он и пожелал, чтоб так продолжалось всегда. В этот день он понял, что жизнь – редкостное, несказанное счастье. До этого он просто жил, ни о чём не задумываясь. Но это было ещё не всё. Судьба преподнесла ему большее...

С другой стороны ручья послышалось: чоп-чоп... «А, – угадал олень, – кто-то ещё захотел попить. Но глаз не открыл и медленно северный зверёк с длинной буро-жёлтой пятнистой шерстью; не наслаждался чудесною влагой, то всасывая её через бархатные губы, то выдувая, отчего в ручье вскипали пузыри. Кто-то, пришедший к ручью, остановился так близко, что олень слышал его лёгкое дыханье и даже чувствовал, что за ним наблюдают. «Пусть, – решил он. – Пусть!».

Тот, с другой стороны, припал к воде подле самых ноздрей оленя.

«Смелый! Не боится меня!» – подумал олень. Он не был драчлив, но если на него нападали, дрался и всегда побеждал, потому что равных ему не находилось.

Чьи-то ноздри коснулись его ноздрей, обожгли горячим дыханием. Олень открыл глаза, но не отшатнулся. На него уставилось маленькое белое чудо. Ничего подобного он не видал. Откуда она взялась? В стаде, которое он теперь водил, её не встречал. Наверно, дикарка. Он обнюхал её, сказал несколько ласковых слов и счастливо, вольно затрубил на всю тундру: «Я встретил свою судьбу!..».

Теперь они не разлучались. Впереди табуна мчался олень, с ним рядом бежала белая

Зимою, когда она принесла белого оленёнка, на них напали волки. Хор дрался, пока не подоспели пастухи. Ему порвали грудь и холку. Он дрался, истекая кровью. Но волков было много, силы были неравными.

– Задрали, – ещё услыхал о себе олень. Ноги подогнулись, и он упал.

И снова говорили, что он не жилец.

Но вопреки предсказаниям, он выжил. А лучше бы умер.

Белой важенки рядом не было. И не было оленёнка. И тогда он замкнулся, ушёл в своё горе и стал избегать себе подобных. Даже с сестрой и матерью не общался.

«Стареет», – сказал пастух. Но ошибся. Не возраст заставил его отшатнуться от оленей. Он был ещё сравнительно молод и необыкновенно силён. И его стали запрягать. В упряжке он оказался строптив и непослушен. И как ни мучились пастухи, он не хотел бежать согласно, пока кто-то не догадался припрячь к нему мать и сестру. Тогда олень стал тянуть изо всех сил, чтобы они не слишком уставали.

«Умён!» – решили пастухи и стали особенно ценить эту лучшую упряжку.

Оленей не надо было подгонять. Они неслись без устали. Пастухи сами знали, когда нужно было остановиться на отдых, берегли их силы.

Олени мчались стремительно, когда везли Стешку с сыном.

Это была их последняя остановка.

Хор умирал в третий раз.

Ах, если б на минуту стряхнуть с себя эту тяжесть! Он вскочил бы, он разрыл бы копытами снежную гору, спас мать и сестру. Они задыхаются, наверное. Или – уже задохнулись. Тогда для чего ему жить? Всё потеряно. Нет никого из близких на земле. И нет радости, с которой когда-то начиналось каждое утро. Просыпалось солнце, и вместе с ним приходила радость... Вот и солнца теперь не видно. Темно. Душно. Смерть.