Максуд Ибрагимбеков - Пусть он останется с нами Страница 14

Я пошел к дому - хотел принести ему что-нибудь поесть. Я шел к дому и ужасно боялся этого. Я шел и думал - только бы он не ушел! Думал, неужели он уйдет, и мне будет так же плохо, как до его прихода. Только об этом и думал я, когда шел к дому по дорожке и поднимался по лестнице на крыльцо. Все у меня внутри дрожало от страха, что он уйдет. Я взялся за ручку двери, взялся, и остановился, и три раза повторил про себя: "Хоть бы он не ушел. Хоть бы он не ушел. Хоть бы он не ушел". Потом обернулся и посмотрел на льва. Он продолжал стоять неподвижно, не сводя с меня глаз. И тут я засмеялся, всего один раз, как будто кашлянул, и сразу же остановился. Я всю жизнь до этого, когда смеялся, точно знал, над чем смеюсь, за секунду до того, как начинал смеяться, знал об этом. А тут смех вырвался из самого горла, как будто я не засмеялся, а кашлянул. Я сперва услышал этот смех и только потом понял, что засмеялся. Он все-таки не ушел!

Я открыл дверь. Я сказал: "Заходи!" - и кивнул головой на вход, сразу же вспомнил, что это не человек, и ему надо как-то объяснить, что я его приглашаю, какими-нибудь жестами, что ли... Но, оказывается, не надо. Он меня понял. Он медленно пошел к дому, не сводя с меня глаз, и я чувствовал, что этот лев мне доверяет и знает, что ничего плохого его в нашем доме не ждет. Он поднялся по лестнице, и деревянные ступени заскрипели под его лапами, и подошел к двери. Прежде чем войти, он поднял голову и еще раз глянул на меня, как будто спросил, правильно ли он меня понял. И я еще раз кивнул головой.

У нас на первом этаже очень большая передняя. Это мы ее называем передней, а вот

моя тетя, когда приезжала к бабушке в прошлом году, сказала, что это никакая не передняя, а очень удобный большой холл. Может быть, это действительно холл, но мы, я и бабушка, после ее отъезда стали называть нашу переднюю по-прежнему. Она очень большая и удобная. Она бы вполне считалась комнатой, если бы не деревянная лестница, что ведет на второй этаж, где папин кабинет и две комнаты - бабушкина и моя.

А сейчас наша передняя мне показалась очень маленькой и тесной. Казалось, что всю ее вдоль и поперек занял собой лев. Он сперва подошел к лестнице на второй этаж и посмотрел наверх, потом подошел к двери в кухню, но туда не эашел, видно, понял, что из кухни тогу придется выбираться задом. У нас в передней пол никогда не скрипел, а тут все половицы до одной, на какую бы он яи наступил своими лапами, начинали немедленно скрипеть, и все по-разному, каждая на свой лад. Он снова подошел к лестнице, видно, она ему чем-то понравилась, обнюхал первые несколько ступенек и лег перед нею на пол. Он положил голову на передние лапы и прикрыл глаза, не совсем прикрыл, а оставил узкую щелочку, как будто у него уже и сил не было зажмуриться. И вдруг он вздохнул. Вздохнул протяжно и грустно, видно, вспомнил что-то или подумал о том, что с ним будет. Я-то знаю, что животные ни о чем думать не могут, даже львы, на то они животные, а не люди, но в тот вечер мне показалось, что лев думает, и мысли у него о чем-то очень печальном. Ужасно жалко его стало, до того у него был несчастный вид, он мне уже не казался таким огромным, даже захотелось подойти и погладить его. Я пошел на кухню и заглянул в холодильник, там в коробке для мяса лежал фарш из говядины, бабушка -утром собиралась испечь мясной пирог. Я вынул из коробки этот фарш, он весь уместился у меня в двух ладонях, ногою захлопнул дверцу холодильника и отнес его льву. Фарш был очень холодный, прямо ледяной, и я подумал, что вдруг лев не станет есть холодное мясо, он же лев, тропический зверь, а не какой-то полярный медведь, чтобы есть мясо со льда. Я положил мясо перед ним прямо на пол, решил, что в крайнем случае он съест его спустя полчаса, когда оно оттает. Он слегка приоткрыл глаза, не вставая потянулся к мясу, и оно мгновенно исчезло. Только розовый язык мелькнул, и мяса как не бывало. Он даже челюстями не стал двигать. Взял и сразу проглотил, потом встал и посмотрел на меня. Я пошел на кухню еще раз. В сковородке лежала жареная .картошка и кусок мяса в застывшем жире, наверное, папин ужин. Я отнес ему это вместе со сковородкой, он съел все, причем сковородка ерзала взад и вперед по паркету под его языком, как заводная. Я еще раз заглянул в холодильник, но там, кроме овощей, компота и сыра, ничего не было. Сыр - кусок брынзы и несколько ломтей голландского- я на всякий случай отнес ему. Брынзу он есть не стал, только понюхал, а голландский начал осторожно жевать, и выражение лица у него в это время было недовольное.

После сыра он снова принялся за сковородку, хоть она уже была вылизана так, как будто ее вымыли горячей водой с мылом, даже деревянную ручку вылизал. А язык у него был такой широкий, что закрывал разом всю сковородку. Сковородка уже даже не ерзала, а под его языком билась о паркет, и я подумал, что надо поскорее подняться и сказать бабушке о том, что у нас лев в доме, а то она может прогнуться на тот стук и увидеть его. А это не шутка, старому человеку спросонок в своем доме увидеть льва. Да и не только старому, вот, например, Степа Очинский до сих пор ведь заикается из-за того, что его во втором классе на улице возле школы какая-то собака, захотела укусить. Она только захотела, а он такой вой поднял, что собака убежала куда-то, и с тех пор ее никто около школы и не видел. Евтух говорит, что эта собака теперь тоже заикается, еще хуже, чем Степа, до того он ее напугал своим ревом. Вся школа тогда на улицу выскочила. Евтух говорит, что собака и не собиралась кусать Степу, просто она бросилась к нему с веселым лаем, это на перемене было, чтобы он ей дал кусок пирожка, а он со страху не понял, в чем дело, и, даже не разобравшись толком, сразу же начал заикаться и не может остановиться до сих пор. Вообще, может быть, что Евтух все это и придумывает, но я тоже сомневаюсь, чтобы эта собака захотела укусить Степу, никого никогда не кусала и вдруг, нате вам, Степу захотела укусить, самого спокойного человека в школе. Он с первого класса был очень спокойным и добрым!

Я поднялся наверх и на цыпочках прошел по коридору к бабушкиной комнате. Дверь была открыта. Я зашел в комнату. Окно было тоже открыто, и в комнате было светло от лунного света. Свет падал и на лицо бабушки. Она дышала совсем неслышно, а лицо у нее было доброе-предоброе, и даже мне показалось, что она улыбается хитрой улыбкой, она, когда со мной разговаривает, часто такой улыбкой улыбается. Может быть, она в это время меня видела во сне, ничего странного в этом нет, мы с бабушкой иногда видим друг друга во сне и наутро обязательно рассказываем об этом. Вполне может быть, что она меня видит сейчас во сне. Кому она еще будет так улыбаться, даже во сне?

Я никогда раньше не видел бабушку спящей, днем она все время что-то делает, суетится, все время на ногах, ее на одном месте не увидишь. Даже когда варенье варит, никогда у таза не засиживается, меня часто просит присмотреть, чтобы не перекипело. Из-за того, что она такая непоседливая, у нее варенье часто пригорает, а она потом очень расстраивается. И когда обедаем, она раз десять из-за стола встанет, то за тем, то за другим, а мне не разрешает, говорит, за едой нельзя ни на что отвлекаться. Сейчас она крепко спала, и даже подумать нельзя было, что она такая днем беспокойная. Я еще удивился, что бабушка такая маленькая - вся поместилась в одном уголке кровати, я никогда не замечал, что она такая маленькая и старенькая. Я раздумал ее будить, но еще постоял немного в ее комнате, потому что люблю свою бабушку, днем я об этом не вспоминаю, почему-то днем и возможности нет думать над такими вещами, все время какие-то дела, а вот сейчас я очень сильно почувствовал, что очень ее люблю, и еще почувствовал, что мне ее ужасно жалко, очень странно, что я так почувствовал, никогда я бабушку не жалел, да и жалеть ее не за что, она даже не болела ни разу, а тут мне без всякой причины стало очень ее жалко...

Я решил запереть дверь, чтобы бабушка, если проснется вдруг, постучалась, а я бы ей тогда открыл и объяснил, в чем дело, пока она его сама не увидит, но потом вспомнил, что дверь запереть нельзя, потому что у нас ни от одной двери в доме нет ключа, только один, от входной. Тогда я взял со стола из кучи папиных галстуков - бабушка отложила их погладить - один и, выйдя в коридор, осторожно прикрыл за собой дверь и этим галстуком крепко-накрепко привязал ручку двери к трубе парового отопления.

Лев сидел на том же месте. Сковородку он уже оставил в покое и теперь дремал. Время от времени он открывал глаза, причмокивая, жевал губами и смотрел на меня. Немножко удивленно смотрел, видимо, удивлялся, отчего это я не ложусь, и снова засыпал. А мне ведь обязательно надо было дождаться прихода отца, чтобы открыть ему дверь и предупредить, что у нас дома лев!

И, честно говоря, дело ведь даже не в этом было, мне спать не хотелось, ну вот совсем не хотелось, ничуточки. Мне ничего не хотелось, только сидеть вот так и смотреть на этого льва, который лежал напротив меня и дремал. Единственно, о чем я жалел, что ребята из нашего класса меня не видят. Потом ведь и рассказывать будешь - не поверят! Некоторые поверят, Димка, например, точно поверит, а некоторые ни за что не поверят, например, Евтух. Ужасно жалко, что в нужный момент тебя никто не видит. А когда не нужно, обязательно кто-нибудь тут как тут. Как тогда, когда я с приятелем Евтуха по асфальту катался, сразу же Ленка прибежала, никогда в тот тупик не приходила, а в тот раз тут же прибежала, как раз в самый плохой момент. А сейчас она спит.