Ничего интересного - Кевин Уилсон Страница 14

У кровати стоял большой сундук. Тимоти, поднапрягшись, поднял крышку. И тут же, как у клоуна в цирке, оттуда посыпались плюшевые звери, — их было столько, что на секунду мне почудилось, будто я наглоталась кислоты.

Тимоти вытянул из кучи красного лиса в галстуке-бабочке.

— Это Джоффри, — сказал он без единой эмоции на лице.

— Привет, Джоффри!

Тимоти вытащил слона в толстых темных очках.

— Это Бартоломью.

— Понятно. Привет, Бартоломью!

За Бартоломью последовала лягушка с короной на голове.

— Это Кельвин, — представил мне лягушку Тимоти.

— Ты уверен, что это не Лягух? — спросила я.

— Это Кельвин, — повторил Тимоти.

— Ладно, ладно, как скажешь. Привет, Кельвин.

Далее меня познакомили с медвежонком в розовом платье.

— Это Эмили.

— Они что, из какого-то мультика, что ли? — уточнила я, отчаянно пытаясь понять этого мальчика.

— Нет. Они только для меня.

— А что ты с ними делаешь?

— Выстраиваю их в линию.

— И все? Просто выстраиваешь их?

— А потом выбираю лучшего.

Когда мне было шесть, на деньги, подаренные мне на день рождения, я купила на гаражной распродаже огромную коробку с солдатиками и разными коллекционными фигурками для мальчиков. Барби были слишком дорогие, так что я играла с мускулистыми солдатами в камуфляжных костюмах и нарисованной растительностью на лицах. Я представляла их жителями моего города и устраивала сценки из воображаемой жизни, о которой мечтала. Мою роль играла фигурка Фонзи из «Счастливых дней»[4], пластиковые руки которого вечно держали большие пальцы поднятыми вверх, показывая, что все отлично. А мамой был бородатый мужик с шикарными мускулами, одетый в джинсовую жилетку и шорты.

Как-то я играла у себя в комнате, и кукла-мама сказала:

— Лил, у мэра пропала кошка.

А кукла-я ответила:

— Идем, мам! Детективное агентство Брейкеров берется за дело!

И тут раздался голос моей настоящей мамы:

— Что ты делаешь?

Я подняла голову: мама стояла в дверях, уставившись на меня.

— У мэра пропала кошка, — смутившись, сказала я.

— Это, типа, ты? — спросила мама, указывая на Фонзи.

Я кивнула.

— А это я? — Она махнула в сторону Большого Джоша[5].

Я снова кивнула, но заподозрила, что сделала что-то не то.

Мама как-то странно посмотрела на меня. Сейчас мне кажется, что именно тогда она осознала, что я — не она и что я для нее загадка и, скорее всего, останусь ею навсегда. Я видела странный блеск в ее глазах. Она сказала несколько ошеломленно:

— Господи, Лил, что у тебя в голове?

И ушла. А я почувствовала себя каким-то уродом, хотя все дети делают то же самое — фантазируют. Только вот маме фантазии были ни к чему. Мне кажется, она считала их слабостью. И тогда я поняла, что мое воображение — единственное, что как-то примиряло меня с жизнью, — нужно скрывать от окружающего мира. Но то, что держишь взаперти, под замком, очень сложно призвать на помощь, если вдруг появится необходимость.

Так что, наверное, я в каком-то смысле понимала Тимоти. А может, просто ему завидовала.

— Можно я тоже поиграю? — спросила я.

Тимоти кивнул и вытащил еще двенадцать плюшевых зверей, выстраивая их в ряд на полу.

— Значит, надо просто выбрать лучшего?

— Лучшего из всех, — подтвердил он.

Среди животных оказалась панда с маленькой гитарой, пришитой к лапе.

— Думаю, она.

В глазах Тимоти мелькнуло узнавание, как будто призрак, обитавший в его теле с семнадцатого века, наконец очнулся ото сна.

— Это Брюс, — сказал он, и я не смогла сдержать смешок. Такое странное имя для маленького плюшевого медведя!

— Он лучше всех? — спросила я.

Тимоти не торопясь осмотрел свой полк и наконец произнес:

— Сегодня Брюс лучше всех.

Он передал мне игрушку, и я ее обняла. Панда очень приятно пахла чистотой.

Пока я обнимала Брюса, Тимоти собрал всех остальных животных и убрал в сундук. Мальчик казался довольным. У меня было такое ощущение, будто я только что прошла проверку. Тимоти положил руку мне на голову, и я едва сдержалась, чтобы не отмахнуться от него.

— Ты хорошая, — сказал он и слегка улыбнулся.

И тут на пороге появилась Мэдисон.

— Ой, вы играете?

— Вроде того, — ответила я.

— Ты выбрала Брюса?

— Да. Он лучше всех.

— Сегодня лучше всех, — пояснил Тимоти.

— Папочка дома! — вдруг сказала Мэдисон, и Тимоти как будто весь завибрировал. Что это? Счастье? Восторг? Страх?

— Папочка! — воскликнул парнишка и выбежал из комнаты.

— Джаспер дома, — сказала мне Мэдисон.

— Н-да, — промычала я. — Ну ладно.

Я шла рядом с Мэдисон, близко-близко, ближе не бывает. Мы обнаружили Тимоти одновременно — зависшим в воздухе над головой сенатора Робертса. Лицо мальчугана искрилось счастьем, что позволило мне немного расслабиться, а это было абсолютно необходимо, чтобы пережить такой момент.

— Папочка приехал! — кричал Тимоти, и я видела, как он весь сияет от гордости.

— Я приехал, — сказал Джаспер, он не улыбался, но и не хмурился.

Сенатор Робертс был высоким ровно настолько, чтобы выглядеть важно. Его волосы были не седыми, а серебряными, как будто он император какой-то далекой ледяной планеты. А его глаза были просто восхитительно-голубыми. Он оказался красавцем. На нем был бежевый костюм, идеально ему подходящий, и светло-голубой галстук с серебряным зажимом в виде ослика, символа демократической партии. Сенатор выглядел немного устало, как будто быть таким важным человеком сродни подвигу Геракла. Если бы хоть один аспект его внешности оказался хоть на самую малость не таким, как надо, он смотрелся бы зловеще. Но все было идеально. Я бы не вышла за него, даже несмотря на деньги, но понимала, почему это сделала Мэдисон.

— Милый, — сказала моя подруга, когда Тимоти вдоволь насладился вниманием отца, — это Лилиан.

Не выпуская сына, который уткнулся носом ему в грудь, сенатор поприветствовал меня:

— Здравствуйте, Лилиан.

— Сенатор Робертс, — ответила я.

— О, прошу, просто Джаспер, — запротестовал он, но было видно, что формальность пришлась ему по душе.

— Приятно познакомиться, Джаспер.

— Вы в этом доме почти легенда, — сообщил он. Его голос звучал размеренно, завораживающе, южного акцента ровно столько, сколько нужно. Не мультяшный герой и не ведущий новостей в Атланте. Лирический, медовый голос, и на сто процентов органичный. Очень приятный. — Мэдисон в вас души не чает, — продолжил он.

— Ох, понятно, — стушевалась я.

Что Мэдисон могла ему рассказать? Он знал, что я помогла ей не вылететь из шикарной школы-интерната? Что было бы лучше: если бы она сказала или если бы нет?

— Мы так рады, что вы здесь, — сказал сенатор.

Он не моргал. Не знаю, а вдруг умение не моргать обязательно для политика, вдруг моргание — признак слабости? Подумав об этом, я