Том 4. Четвертая и пятая книги рассказов - Михаил Алексеевич Кузмин Страница 14

– Ах, это вы, Яков Самуилович? Как кстати вы пришли! Очень может быть, что через три дня я с Сережей уеду.

– А я через три дня умру.

Катенька громко рассмеялась и, не останавливаясь, воскликнула:

– Откуда такая мрачность? Это было бы слишком романтично! Нет, в самом деле, что с вами? Отчего у вас такие печальные мысли? Нет, уж погодите умирать до моего приезда.

– А вы надолго изволите уезжать?

– Я не знаю, ведь это еще не решено, я еще не говорила с отцом. А если поеду, то недели на две в Смоленск. Ну вот, теперь я рассказала вам свои планы, расскажите и вы, почему вы собрались умирать?

Екатерина Павловна говорила свободно, почти беспечно. Но, видя, что Вейс ничего ей не отвечает, она продолжала более ласково:

– Вы не сердитесь, Яков Самуилович, на мою болтовню, но ведь вы, конечно, шутили? Немыслимо, в самом деле, думать, что вам через три дня грозит какое-нибудь несчастие… А теперь пойдемте завтракать. Что касается до меня, то я ужасно хочу есть.

«Она совсем меня не любит», – думал Вейс, послушно идя за Катенькой в столовую, где уже перестали стучать посудой.

XVI

Эту перемену Екатерины Павловны Прозоровой, доступную всякому непредубежденному глазу, трудно себе объяснить, потому что никаких внешних фактических причин для такого изменения не было. Разве только то, что Елена Артуровна, усиленно занявшись судьбою молодого Вейса, предоставляла ей несколько более свободы. И Катенька, воспользовавшись этой относительной свободой, все время проводила с братом, будто стараясь в его простом и жизненном обществе укрепить свои ослабевшие силы, собрать которые она инстинктивно считала нужным для какой-то новой, более значительной борьбы. Ехать в Смоленск, где у них были какие-то дальние родственники, пришло Катеньке в голову сразу, без всякого обдумывания и без всякой определенной цели. Ей просто хотелось на время покинуть домашнюю обстановку, которая тяготила ее все более и более. Она не знала, как сказать об этом отцу, с которым виделась теперь очень редко и уже давно не говорила по душе.

Когда она вошла в комнату отца, она услышала тихий голос Софьи Артуровны, которая читала по-английски вслух «Крошку Доррит». Павел Ильич был еле заметен в полумраке.

«Почему они всегда читают Диккенса», – мелькнуло в голове у Катеньки, и, извинившись за помеху, она промолвила без всякого вступления:

– Папа, отпусти меня с Сережей в Смоленск!

– С Сережей в Смоленск? А разве Сережа едет в Смоленск? Впрочем, он всегда куда-нибудь едет. Но отчего тебе пришло в голову ему сопутствовать?

– Мне очень хочется проехаться. А с тобой, отец, я так редко вижусь последнее время, что мое недолгое отсутствие тебе совсем не будет заметно.

– Ты как будто хочешь сказать, Катя, что прежде ты виделась с отцом чаще? Может быть, ты обвиняешь в этом меня и сестру Нелли? – сказала Софья Артуровна.

– Я никого не обвиняю… Я знаю только, что прежде мне никогда не бывало скучно, теперь же я чувствую себя так, что еще несколько дней, и я не знаю, что со мной будет…

Катенька говорила спокойно и уныло, и в ее голосе, в опущенных руках, равнодушном лице была такая усталость, что Павлу Ильичу стало невыразимо жалко ее. Он подошел к ней, обнял ее и сказал как можно мягче:

– Но что с тобой, Катя? Может быть, я действительно виноват… В последнее время я как-то не так обращаю на тебя внимание. Но это не оттого, что я тебя позабыл. Это тебе только так кажется. И если мы реже теперь видимся, реже говорим с тобою, так это временно, чтобы потом еще больше сдружиться…

– Отпусти меня, папа, с Сережей! – повторила Катя тем же равнодушным голосом.

– Кого отпустить? Что за отъезды? – сказала, входя, Елена Артуровна.

– Да вот, Катя просится с братом в Смоленск.

– Катя – в Смоленск? С этим ветрогоном Сергеем? И вы еще сидите втроем и думаете, можно ли это сделать? Да это хуже, чем ехать одной!

– Но, милая Нелли, вы забываете, что она совсем взрослая и ездила одна сколько угодно.

– Конечно… Я не хотела говорить настоящую причину… Но она не хочет, чтобы ты ехала, потому что эти дни ты должна быть здесь.

Катенька, вся вспыхнув, вскочила:

– В таком случае я непременно еду, – воскликнула она. – Я не хочу, я не хочу, чтобы вы так… распоряжались маминым именем! Кто может знать, чего хотят те, которые умерли? Я ее любила больше, чем вы, и больше знала. Она никогда бы не захотела разделять меня и Сережу от папы, – это все ваши выдумки, ваши и тети Софи! Чего вам надо? Зачем вы приехали к нам?..

– Катя, Катя! Что ты говоришь? – возвышал голос Павел Ильич, стараясь прервать речь своей дочери, но та быстро подошла к отцу и, опустившись перед ним на колени, заговорила с удвоенной силой:

– Отец, умоляю тебя именем покойной мамы, сбрось этот мертвый сон. Она не хочет того, что происходит здесь, не может этого хотеть!

Софья Артуровна, страшно побледнев, подошла к Кате и, присев около нее, стала ей шептать в ужасе:

– Катя, разве ты знаешь? Ты не можешь знать…

Но Екатерина Павловна, казалось, ничего не слышала, потому что, закрыв глаза, продолжала твердить неподвижно сидевшему Павлу Ильичу:

– Отец, вернись к нам! Вернись к нам!..

В эту минуту оба женские голоса, Катеньки и Софьи Ламбер, покрыл резкий, как будто не принадлежащий ей голос Елены Артуровны:

– Мы все поступим так, как желает наша дорогая ушедшая! Ее воля видна только просветленному глазу… Ни личные чувства, ни слезы тут не помогут.

Она говорила очень громко, и глаза ее снова сияли синим сиянием. Екатерина Павловна вдруг поднялась и твердо сказала:

– В таком случае я сегодня же уеду в город…

– Катя, не огорчай меня, дружок! – сказал Павел Ильич еле слышно.

– Она не уедет, она не может уехать! – прокричала Елена Артуровна.

Но Катенька пожала плечами и молча вышла из комнаты.

Поднявшись в свои апартаменты, она стала быстро и беспорядочно собирать свой несложный багаж. Одна мысль владела ею: уехать как можно скорее, сейчас, куда угодно. Она запихивала в чемодан, неизвестно зачем, пачки старых писем, перевязанные цветными ленточками, когда в комнату постучали и