TRANSHUMANISM INC. - Виктор Олегович Пелевин Страница 14

— Я тобой, конечно, горжусь, дочка. Но в твоем файле отмечено, что ты много часов провела на ГШ-ветках. На тридцать два процента больше нормы.

Мане показалось, будто ее ударили кулаком под дых. Хорошо, что она сидела далеко от люка.

— Но я ничего там не постила, — прошептала она. — Никогда, папа. Ни разу в жизни.

— И это было мудро, — ответил отец. — Ты пыталась выяснить, как устроен мир. Но не спешила поделиться своими мыслями с другими, поскольку понимала, что ничего в действительности не знаешь…

На самом деле Маня просто боялась постить на эту тему, чтобы не портить карму, а мыслей у нее в голове мелькало много. Но папа сформулировал так удачно, что лучше она вряд ли сумела бы.

— Да, — сказала она тихонько. — Правда.

— Гольденштерн есть на самом деле, Маня. И еще как.

Мане пришла в голову страшная догадка — папа, должно быть, проиграл все на бирже и потерял свой высокий баночный статус. Нет, он еще будет жить, и намного дольше, чем она сама — просто его банку потом перебросят в нижний таер… И теперь он горький лузер. И поэтому, как все лузеры, не боится говорить о Гольденштерне.

Она долго молчала.

Папа, словно услышав ее мысли, стал тихонько смеяться.

— Ну подумай сама. Если никакого Гольденштерна нет, почему тогда говорить про Гольденштерна считается таким дурным тоном?

Ага, как это объяснить, Маня знала.

— Потому что это конспирология чистой воды, — сказала она. — Вернее, грязной и очень дурно пахнущей воды. А приверженность конспирологии выдает низкий и подлый ум. И приличные люди таких сторонятся.

— Но ты можешь сколько угодно говорить про привидения или деда Мороза, — ответил папа. — И никто тебя сторониться не будет. А с Гольденштерном все иначе, разве нет?

Маня глубоко вздохнула, и на ее глазах выступили слезы. Происходящее стало окончательно непонятным. Каждый раз, когда она слышала или произносила слово «Гольденштерн», в животе случался неприятный спазм. Но этого почему-то хотел ее папа.

— Папа, — сказала она жалобно, — а почему ты со мной про это сейчас говоришь?

Отец засмеялся, и счастливое серебро его смеха перекатывалось в трубке не меньше минуты.

— Потому что, — сказал он наконец, — меня попросил Гольденштерн.

Маня провела на ветряке еще час, слушая папу. И это был самый невероятный разговор в ее жизни.

Папа рассказал следующее.

Гольденштерн увидел ее голограмму в Контактоне. Лично. Посмеялся над «адольфычем». И хотел теперь рыжую девушку из Сибири.

Гольденштерн желал получить доступ к снегам, бревнам, некормленым холопам, «адольфычу» — в общем, к ней. Вернее, к импланту. И то, что она живет в Москве, и рыжим был один «адольфыч», а у нее самой волосы теперь голубые справа, а слева розовые, уже не играло роли. Кристаллизация, как говорят интимные коучи, произошла.

Социальный имплант в ее черепе был устроен гораздо сложнее, чем она думала. Он мог не только поднимать привлекательность разного рода иллюмонадов и чипсов или переводить социальный статус других людей на язык понятных рептильному мозгу энергий. Работая на полную мощность, имплант мог дать другому человеку доступ к ее, как сказал папа, «чувственному опыту».

А наградой была личная банка. Сразу на втором таере. Как у папы.

Когда Маня услышала это, в ее мозгу огненным кустом распустился чрезвычайно интенсивный умственный процесс.

Сперва она подумала, как мудро было посвятить последний сибирский день съемкам голограммы. Потом ощутила себя золушкой, которой объяснили, что она принцесса. А затем почувствовала возмущение, что ей — принцессе! — предложили выйти за богатого развратного старика.

Некоторое время эти чувства разворачивались в душе одновременно — презрение принцессы к мерзкому старику, как на картинке Эшера, чудесным образом сосуществовало с пониманием того, что принцессой ее делает именно полученное от этого мерзкого старика предложение.

Потом она вспомнила главное: никакого возраста у Гольденштерна нет. Возраст технически есть у его мозга, но это очень относительная вещь, потому что храниться в банке тот может почти вечно. Гольденштерн банкир, и реального физического контакта между ними не будет все равно, а будет в худшем случае то, что папа делает с мамой. Но не случится, возможно, даже этого. Гольденштерн хотел не жениться, а… Как там папа выразился?

«Доступ к чувственному опыту…»

Маня почему-то сразу предположила, что это то самое. Неприличное и между ног. Но настоящего смысла этих слов она не понимала — и решилась уточнить у папы.

— Это все, что ты видишь, слышишь, обоняешь и осязаешь… Гольденштерн будет переживать это вместе с тобой. Так же, как ты.

— Он будет знать, что я думаю?

— Нет, — ответил папа. — Он станет жить через твое тело. Иногда. Таких тел у него много. Мощности импланта хватит, чтобы превратить тебя в удаленную камеру с микрофоном и чувствилищами. Гольденштерн не будет читать твои мысли. Но сможет ими управлять. Слегка.

— Да, — сказала Маня. — Помню. Подсвечивать.

— Именно. И вот еще один полезный практический навык. Попробуй вместо «Гольденштерн» сказать «Прекрасный Гольденштерн». Или просто «Прекрасный».

— Знаю, — засмеялась Маня. — Так Свидетели Прекрасного говорят. У нас в лицее есть несколько. Мне теперь надо будет принять их культ?

— Нет, — сказал отец. — Но говорить так полезно для кармы.

— Прекрасный, — повторила Маня. — Прекрасный Гольденштерн.

Странно, но произносить это было приятно — словно бы в ее животе надувался воздушный шарик и взмывал в светлое пространство ума, к золотому мозговому куполу, про который она прежде не знала.

Стоило добавить одно слово, и вкус запретной фамилии полностью менялся.

* * *

Через день от папы пришла посылка. Не маме — а именно ей.

Гостевые очки. Замочная скважина в мир банкиров. Они выглядели совсем не так, как социальные смарт-глассы.

Тонкий витой титан, матовые стержни аккумуляторов, отливающее нежной радугой стекло с многослойными мониторами… Дужки идеального размера без всякой подгонки. Мало того, даже форма стекол подобрана под ее лицо.

Мамины очки были тоже красивые, но все же грубее и дешевле. И — самое главное — на маминой дужке стояла римская цифра II. То есть доступ до второго таера включительно. У Мани такой цифры не было. Вместо нее стояла тильда: «~», значок, похожий на половинку бесконечности. Как это понимать, Маня пока не знала — но догадывалась, что маме такая крутизна и не снилась.

Самые дорогие гостевые очки, конечно, работали так же, как самые дешевые социальные: стоило их надеть, и имплант купировал зрительный кортекс, убирая периферийное зрение. Картинка в линзах перекрывала все поле восприятия и становилась окончательной реальностью: не просто окна в новый мир, а еще и шоры от старого. Ну а с окнами всегда возникает два вопроса — куда они