Ма(нь)як - Ирина Желтова Страница 14

— Вы уже убили его, да? Этого следовало ожидать. Вероятно, за нами с Секачевым была слежка, оттого нас и раскрыли. Сколько вас?

Из темноты шагнула одинокая фигура и опустилась на стул напротив Ивана. На лицо мужчины, как и прежде, была надвинута шляпа.

— Вы решили, что я работаю не один? — во тьме прозвучал его глухой голос. — Что ж, вполне предсказуемый вывод, — судя по интонации, мужчина усмехнулся. — Вы ведь сами сегодня шли мне в руки, не могли же вы этого не понимать, Сурненков, — Маат откинулся на спинку стула и закурил. — Или вы рассчитывали уберечь от моего правосудия того любителя мяса? — он захохотал.

— Вашего правосудия? — задохнулся Иван. — Вашего? Вы кем себя возомнили? Господом богом? Да кто вы такой, чтобы ломать установленные им законы?!

— О, Сурненков, — протянул Маат, — да вы верующий? А мне казалось…

— Верующий, не верующий. Бог, эволюция. Какое все это имеет значение? Вы вмешиваетесь в течение естественных процессов, пытаетесь сломать человеческую природу об колено. Да кто вы такой? Впрочем… у вас все равно ничего не выйдет. Только зря столько крови проливаете.

— Я идеалист, Сурненков, вы же понимаете. А идеалистам свойственна кровожадность. Идеалистам и человеколюбцам, а я величайший человеколюбец в истории! — с некоторым пафосом в голосе произнес Маат и снова усмехнулся.

— И скольких вы планируете отправить на тот свет?

— Тигра хлещут плеткой, чтобы он, в конце концов, научился выполнять те фокусы, что от него требуются…

— Но выпусти тигра в лес, и он не будет скакать с пенька на пенек и прыгать через горящий обруч! Даже если вам удастся запугать все человечество — что уже звучит абсурдно, но тем не менее — с вашей смертью все вернется на круги своя.

— А с чего вы взяли, Сурненков, что я хочу изменить непременно все человечество и непременно окончательно и навсегда? — он аккуратно потушил окурок и убрал его в карман пиджака, что немало позабавило Ивана. — Что если я просто развлекаюсь? Что если это для меня что-то вроде тараканьих бегов или петушиных боев? Такое вам в голову не приходило? Ну конечно же нет. Вечно рефлексирующий человеческий разум всенепременно настроен на постоянный поиск причин происходящего. Вы там даже списочек моих требований к человечеству уже наваяли, не так ли? А вы для меня просто пауки в банке.

— Вы же сами человек, Маат. Кстати, почему вы взяли себе женское имя? И вы действительно работаете один?

— Да-да-да. Как много вопросов, требующих ответов! Давайте лучше перейдем к делу. Вы у меня необычный пациент. Вас брать я пока не планировал, вы сами ко мне явились. Поэтому и условия вашего освобождения будут эксклюзивными, — Маат сделал шаг вперед, протянул руку и принялся ощупывать пиджак Ивана. — А вот и он! — и он извлек из одного из карманов мятый листок бумаги. — У вас тут пока всего четыре пункта отмечено, но нам хватит и этого. Так и быть, даю вам фору — не месяц, а два. И чтобы ровно через шестьдесят дней вы явили собой идеального человека будущего — все согласно вот этому вот списочку! — и Маат помахал листком перед лицом Ивана, а затем убрал его обратно в карман пиджака. — О, нет, не делайте такое лицо! Вы у меня необычный клиент, совершенно необычный! При других обстоятельствах я бы и вовсе не заинтересовался вами: вы ведете тихий и аскетичный образ жизни. Женщинами почти не интересуетесь. Кстати почему?

Иван лишь мотнул головой не в силах поверить в происходящее.

— Вы кристальной честности человек, на работе все на вас молиться готовы. Да вам почти и делать-то ничего из этого списка не надо. Вот разве что завязать с употреблением мяса. Но на два-то месяца, думаю, вы сможете от него отказаться. Так чего же вы так испугались?

— Я полагал, что мы имеем дело с идейным и всесильным безумцем вроде переродившегося Раскольникова. А вы оказались сорвавшимся с цепи маньяком, который кромсает людей исключительно ради собственного удовольствия.

— А чему вы так удивляетесь, Сурненков? Вы же сами давеча заявили, что я такой же человек, как и все прочие. А теперь вдруг возмущаетесь, что я не оказался столь возвышенным и идеальным, каким вы хотели меня видеть. Да вы сами мизантроп ничуть не меньше меня! А хотите работать со мной, а? Никакой группы у меня нет, вы это и сами уже поняли, я вижу. Но вот вас бы я взял. К черту те четыре пункта. Давайте ко мне, и мы вместе повеселимся, а?

— Да вы, ей-богу, глупее, чем я думал, — презрительно бросил Сурненков.

— Да бросьте, Иван, любая ненависть должна иметь выход. Я от своей исцеляюсь вот таким образом. Я ведь все это поганое человечество просто ненавижу. Всю их мелочность, все их обывательство, их стремление к комфорту, бесконечную показуху и эгоизм. Их готовность уничтожить ради самих себя и своих отпрысков все живое на планете. Вы ведь слышали про случай, когда одна ненормальная мамаша скормила своему умирающему от рака сыну семнадцать ежиков? Ловила их в лесу и готовила — варила, жарила. Можете себе представить подобное безумие? Она убила семнадцать живых существ — для чего? Сын ее все равно умер, да если бы даже он и не умер, кто дал ей право решать, чья жизнь ценнее — сына ее или того ежика?

— Вы бредите, — устало проговорил Иван. — Ну разумеется мать будет спасать собственного ребенка любой ценой.

— В том-то и беда, что человек по умолчанию решил, что его биологический вид самый ценный для планеты, и делает все ради ублажения собственного вида. Ест других живых существ, использует их кожу и мех для того, чтобы спастись от холода, вырывает этих существ из привычных ареалов обитания и дрессирует, чтобы развлекать других людей, или заставляет их работать на себя… И все это проистекает из святой убежденности в собственной исключительности. Люди и уголовный кодекс создали, в котором прописали один святой принцип, на котором и держится все законодательство — человеческая жизнь — это главнейшая ценность. Даже религию придумали, чтобы оправдать собственный эгоизм. Дескать, бог их сотворил по своему образу и подобию, а потому они имеют право эксплуатировать всех прочих, сотворенных не по образу и подобию, а для удовлетворения нужд человека. Вы только вдумайтесь в это!

Иван