Собрание сочинений в десяти томах. Том 9 - Юзеф Игнаций Крашевский Страница 14

— Да, это правда, — задумчиво сказал Брюль, — но это не даст денег.

— Напротив, это-то их нам и доставит. Разнузданность ведь ужасная. Шляхта начала подавать голос, мещане завывать, а тут и мужичье заревело.

Брюль слушал с большим вниманием.

— Денег нужно очень много, а нынешний карнавал, ты думаешь, даром пройдет?

— Конечно, и все что спустит двор, пойдет к тому же народу, а не в землю; следовательно, у них есть чем платить. В деньгах мы нуждаемся для государя, — прибавил он, поглядывая на Брюля, — а и нам они бы пригодились. И вашему превосходительству, и вашему покорному слуге.

Брюль улыбнулся.

— Конечно, с какой же стати работать в поте лица даром!

— И взять на душу столько проклятий.

— Ну, что касается проклятий, Бог не слушает этих голосов. Король должен же иметь все, что ему нужно.

— А мы — что следует, — прибавил Геннике. — Воздадите Божие Богови, кесарево кесареви, а сборщиково — сборщику.

Брюль в раздумьи остановился перед ним и после короткого молчанья сказал тихо:

— Поэтому-то имей глаз открытым, ухо внимательным, работай и за меня, и за себя, доноси мне обо всем, что нужно: у меня и без того столько хлопот в голове, что ты мне положительно необходим, и я один не слажу со всем этим.

— Положитесь на меня, — возразил Геннике. — Я отлично понимаю, что, трудясь для вас, я тружусь для себя самого. Я не обещаю вам платонической любви, потому что так, кажется, называют, если кто целует перчатку. Каждое дело должно быть предварительно выяснено. Я буду помнить о себе, буду помнить о вас и короля не забуду.

Он поклонился, и Брюль, похлопав его по плечу, прибавил:

— Геннике… Я помогу тебе высоко подняться.

— Только не слишком и не на новом рынке [13].

— Об этом не беспокойся. А теперь, мой мудрец, какой ты мне дашь совет? Как удержаться при дворе? Войти на лестницу — вещь не великая, но не свалиться с нее и не свернуть шеи — это похитрее.

— Я могу вам дать только один совет, — начал бывший лакей. — Все нужно делать через женщин. Без женщин ничего не сделаете.

— Положим, — возразил Брюль, — есть другие пути.

— Я знаю, что вы, ваше превосходительство, имеете за собой падре Гуарини и отца…

— Тс, Геннике!

— Я молчу, а все-таки, прибавлю, пора вашему превосходительству подумать и о том, что власть женщины много значит: никогда не помешает иметь запасную струну.

Брюль вздохнул.

— Я воспользуюсь твоим советом, оставь это уж мне. Оба замолчали.

— В каких отношениях находитесь вы с графом Сулковским? — шепнул Геннике. — Не нужно забывать, что солнце заходит, что люди смертны и что сыновья заступают на место отцов, а Сулковские Брюлей.

— Этого нечего бояться, — улыбнулся Брюль, — он мне друг.

— Мне бы более было желательно, чтобы его жена была вашим другом, — заметил Ганс, — на это я больше бы мог рассчитывать.

— У Сулковского благородное сердце.

— Не спорю, но каждое сердце благородное более любит ту грудь, в которой оно бьется, чем всякую другую… Ну, а граф Мошинский?

Брюль вздрогнул и покраснел. Он быстро взглянул на Ганса, как бы желая прочесть, сказал ли он эту фамилию с задней мыслью.

Но лицо Геннике было спокойно и представляло олицетворенную невинность.

— Граф Мошинский не имеет никакого значения, — прошипел Брюль, — не имеет и никогда иметь не будет.

— Его величество выдало за него замуж собственную дочь, — медленно произнес Геннике.

Брюль не сказал ни слова.

— У людей злые языки, и поговаривали, — начал опять Геннике, — что панна Козель предпочитала бы иметь мужем кого-то Другого, а не графа Мошинского.

Сказав это, он взглянул в глаза Брюля, который молчал, надменно подняв голову.

— Да, — крикнул он, — да! Он вырвал ее у меня своими интригами, он вымолил ее!

— И оказал этим вашему превосходительству величайшую в мире услугу, — рассмеялся Геннике. — Старая любовь не ржавеет, говорит наша пословица. Вместо одной пружины, вы можете иметь обе.

Они взглянули друг другу в глаза, и по лицу Брюля пробежала тень.

— Будет об этом, — сказал он. — Итак, Геннике, ты мой, рассчитывай на меня. Являйся ежедневно в шесть часов через черные двери… Завтра ты вступаешь в должность и здесь, у меня, будешь иметь канцелярию.

Геннике поклонился.

— И получу первое жалование, соответствующее труду.

— Да, если подумаешь, чтобы было чем заплатить.

— Это мое дело.

— Ну, теперь прощай, уже поздно.

Геннике поцеловал его в плечо и положил руку на сердце, а потом медленно, тихо и незаметно вышел из комнаты. Брюль нетерпеливо позвонил. Тотчас же вбежал испуганный камердинер.

— Во дворце бал начинается через полчаса. Носилки?

— Стоят внизу.

— Домино? Маска?

— Все готово.

Говоря это, камердинер отворил двери и повел Брюля в гардеробную.

Уже тогда эта комната могла считаться особенностью столицы. Кругом у стен стояли большие резные шкафы, в данную минуту все отворенные. Между двумя окнами, которые были занавешены, стоял покрытый стол на бронзовых ногах, а на нем большое зеркало в фарфоровой узорной раме, на которой были изображены цветы и херувимы; вокруг него зимой и летом цвели розы, обвивал его плющ и нагибал свои головки ландыш, из зелени выглядывали вечно смеющиеся головки сотворенных искусством существ, которых неизвестно как следует назвать; ангелами ли, амурчиками, птичками или цветками? Наверху сидело их двое: оба бедные, нагие, как их Бог сотворил, и горячо обнимались, желая позабыть о своей нищете; хотя на плечах у них и были крылышки, но они уже не желали летать.

На этом столе перед зеркалом стоял целый прибор для туалета, как бы у женщины. В шкафах виднелись полные костюмы, начиная от башмаков и шляпы, кончая часами и шпагой; а все это было размещено в величайшем порядке. Мода и обычай требовали, чтобы все сменяли свою наружность и сходились в одном месте, как бы рожденные внезапно, благодаря одному мановению руки какого-нибудь чародея.

На сегодняшний вечер не столько был необходим костюм, сколько домино. В отдельном шкафу лежали различные маскарадные принадлежности, висели плащи, шляпы, капюшоны и домино. Брюль остановился, недоумевая, что выбрать. Конечно, это был важный шаг. Король любил, чтобы во время маскарада гости не узнавали друг друга. Может быть, и Брюль не хотел, чтобы его тотчас узнали. Камердинер, следующий за ним с двумя свечами, ожидал приказания.

Быстро повернулся новый директор.

— Где тот костюм венецианского дворянина, которым я не успел воспользоваться в