Собрание сочинений в десяти томах. Том 4 - Юзеф Игнаций Крашевский Страница 14

Частые отсутствия из города и долговременные пребывания Твардовского на Подгорье делали его в глазах простых людей каким-то таинственным существом. О нем уже говорили как о великом чернокнижнике; все смотрели на него как на чудо мудрости. Широко разнеслась о нем слава, и от дворцов достигла скоро до крестьянских изб, о нем начали говорить все. Твардовский не знал, чему приписать такое влияние, личным заслугам ли или дьяволу? Сомнение это навело его на грустные мысли, которые, однако, были скоро прерваны приходом одной старухи.

— Вылечи мою дочь, отец мой, благодетель мой, — говорила она, обливаясь слезами и целуя у Твардовского руку; По странному предчувствию, Твардовский, никогда не видав этой женщины, угадал в ту же минуту, что она вместе с дочерью жила в убогой хате на Клепарже, что дочь ее была больна от рождения и что одна только вода из близлежащего родника могла ее вылечить.

— Чем больна твоя дочь?.. — спросил Твардовский старуху. Старуха начала рассказывать болезнь.

Твардовский перебил ее.

— Дочь твоя выздоровеет через три месяца, три недели, три дня, три часа и три четверти, только давай ей пить три раза в день по три рюмки воды из родника, который течет в трех шагах от третьего от вас дома.

Не успела еще уйти обрадованная старуха, как к Твардовскому подошел ученый профессор, итальянец. Они поздоровались по-латыни.

— Отчего тебя так долго не было видно? — говорил Твардовскому итальянец. — Здесь все рассказывают о тебе чудеса; говорят даже, что ты знаешься с дьяволом. Признайся, не совсем завидная слава для учителя первой школы во всей Короне [7]. Никто из нас не верит этим басням, но твои частые прогулки, твое уединение…

— Ты знаешь, что рассудок требует иногда отдыха и уединения, особенно, если он утомлен трудом или отуманен горестью. Такие минуты — для него диета.

— Правда, правда, — отвечал профессор, — я знаю, что для своего оправдания ты можешь привести множество доказательств, множество изречений из древних писателей, еще больше примеров из жизни святых отшельников; но можно ли до такой степени забыть свои обязанности и презирать свет? Все ученики твои и мы, товарищи твои, ждем тебя здесь с одинаковым нетерпением. Слава твоя говорит за тебя на каждом шагу, а ты избегаешь ее!

— Слава? — возразил Твардовский. — И ты думаешь, что я имею ее, эту славу?.. Нет, любезный друг, слава одного города, одного края, не есть еще слава. Эта слава только убивает нас… Оставляя землю, где жили, и переходя в другую, мы снова становимся неизвестными и ничтожными и снова должны приобретать эту славу.

— Какой же тебе славы? — спросил профессор после минутного размышления.

— Какой?.. Такой славы, которая разнесла бы мое имя по белому свету, чтоб оно было на языке у всех людей, от королей и до последних нищих.

— Такая слава в руках Божьих, — сказал тихо итальянец.

— Скажи лучше: в когтях дьявольских.

— Не понимаю, — сказал удивленный профессор, отступя от Твардовского.

— Я объясню тебе это философически, доктор. Самое величайшее добро и самое величайшее зло могут иметь безграничную славу. Итак, слава есть следствие двух противоположных причин. Скажи мне, которой из этих двух причин обязан я своей славою?

— Взаимной совокупности обеих, если хочешь знать непременно, — сказал доктор. — Тебя признают мудрецом, но общая молва относит эту мудрость к чернокнижию, которое дается не от Бога, начала добра, средоточия истины и блага.

— Так ты думаешь, — возразил холодно Твардовский, — что эта толпа может судить о нас, о великих людях, когда она нас и понять не может?..

— Vox populi — vox Dei, глас народа — глас Божий, — сказал тихо доктор. — Существование чар никто не может опровергнуть, а чары исходят от дьявола.

— Сущая правда. Если есть на свете дьявол, то есть и чары. Vale.

— Vale.

Толпа студентов сменила ученого доктора. То была кипучая, алчущая науки молодость; веселая, хоть и в рубище; свежая и румяная, хоть и голодная. Увидев учителя, студенты не могли ничем обуздать своего восторга. Шапки полетели в воздух. Все кричали: «Vivat Tvardovius! Vivat!»

Матюша-сиротка плакал от радости. Улыбка сияла на лице Твардовского.

А между тем колокола пятидесяти краковских костелов звонили и доносили до слуха Твардовского ужасную свою песнь:

— Беда душе Твардовского! Беда тебе, Твардовский, с твоей славою, с твоим величием! Ты продал себя сатане — отдал за минуту жизни целую вечность! Беда тебе, учитель, беда, беда!

Понятен был Твардовскому этот голос; щемил он больно его сердце. Твардовский шел в задумчивости; кругом него раздавались «виваты»; вдали жалобно выли псы. Из всего этого шума, смешанного, разнообразного, дикого, можно было вывести дурное предзнаменование; то не были крики счастья и радости. Недовольный Твардовский остановился и закричал:

— Молчать, колокола!

И в ту же самую минуту вырвались из рук звонарей шнуры колоколов. Колокольни тряслись в основаниях, готовые рассыпаться камнями, и колокола, глухо простонав, умолкли. Скоро Твардовский пришел домой. Толпы народа окружили его и здесь приветствовали громкими криками: «Vivat Tvardovius!»

XI

Как король посылал за Твардовским

Что такое слава? Откуда она? Не похожа ли она на снежный ком, который катится с гор в долину?.. Сначала он мал; потом растет и растет, все больше и больше; вот уже он захватывает с собою все, что ни встретит на дороге; это уже не прежний ком, это целое облако снегу, скала, лавина, — страшная, всеразрушающая лавина, которая летит, как молния, засыпает села, города и, наконец, падает где-нибудь в долине и разливается озером. Так возрождается, так растет и так оканчивается слава. Часто приходит она неожиданная и незаслуженная. Иной бедняк ложится спать, а проснувшись, видит ее у себя в изголовье, как золотую корону, которая не столько украшает голову, сколько тяготит ее. Но чаще она так же скоро и исчезает, как скоро приходит. И в самом деле, что такое слава? Мечта, обманчивый призрак чего-то несуществующего! Каждый может дать ее, каждый может отнять, а никто не знает, где она, что она, для кого она.

Слава Твардовского была одна из тех, которые приходят во сне. На другой день, после договора с дьяволом, он нашел ее у себя в изголовье, — и она пришлась ему впору, как будто нарочно для него была сделана. Ему казалось, что он давно уже ждал ее, что надеялся на