Лунный камень Сатапура - Суджата Масси Страница 14

Они двинулись через лес по узким проселкам, местами подходившим к самому склону горы, — и тощая лошадка в яблоках никак не реагировала ни на повод, ни на шенкель. Через десять минут таких мучений Лакшман — он шагал рядом и жевал паан, которым его снабдил Рама, — отобрал у Первин поводья и отвел их обеих в деревню. Первин понимала досаду Лакшмана. Она уже задала ему вопрос, знает ли он владельцев других паланкинов, и получила отрицательный ответ.

Они двигались сквозь какие-то обугленные полуразвалившиеся постройки. Люди буквально жили среди руин: из досок, листов жести и тряпок сооружали подобие крыши. Крыши текли все долгие месяцы муссонов.

— Что тут случилось? — спросила Первин у Лакшмана. — Как будто пожар был.

— Когда махараджа умер от холеры, его солдаты все тут сожгли.

Первин опешила.

— Разве для борьбы с эпидемией необходимо жечь здания?

— Иногда да. Но во дворце на нас были сердиты. Это мы заразили махараджу, и он умер. — Голос Лакшмана звучал сухо и деловито.

Первин покачала головой. Ей вспомнились слова Колина о прогрессивном отношении махараджи Махендры Рао к здравоохранению, и она подумала, что он наверняка не одобрил бы действий, осуществленных после его смерти.

— А почта тут есть? — Первин подумала, что почтмейстер может оказаться надежным источником информации касательно наличия другого паланкина.

Лакшман отрицательно мотнул головой.

Да уж, совсем маленькая деревушка.

— А школа?

Он снова мотнул головой и выплюнул на землю красный сок бетеля.

Первин неуверенно спросила:

— А в каких деревнях есть школы?

— Не нужны в Сатапуре школы. Все в поле работают.

Выходит, покойный махараджа не считал необходимым заниматься умственным развитием своих подданных. Первин огорченно осведомилась:

— А другая работа есть, кроме как в поле?

Лакшман только передернул худыми плечами.

— Некоторые вроде меня, кому нравятся лошади и ослы, перевозят путников. Есть еще несколько лавок. Вы увидите наш базар.

Первин подумала: вряд ли прекрасные виды могут служить достойным утешением столь обездоленным людям. Ей стало досадно, что Колин не упомянул о том, в какой нищете прозябают жители деревни.

В школе, когда они изучали историю и современность, Первин любила фантазировать о том, какой могла бы стать Индия, если бы превратилась в лоскутное одеяло из маленьких княжеств, в каждом из которых правил бы индус. Юной Первин такой разнообразный и независимый субконтинент казался прекрасной мечтой. Сейчас же ей страшно было смотреть на то, с каким пренебрежением правящее семейство относится к своим подданным.

— А вот и базар, — сообщил Лакшман.

Первин вгляделась: на пыльной дороге стояло несколько обшарпанных деревянных лотков. Сбоку от них сидели мужчины в грубой домотканой одежде, с настороженными лицами. Никто не расхваливал свой товар, не хвастался его качеством. Ничего соблазнительного — в отличие от бомбейских рынков. Но Первин твердо решила не сдаваться.

Губы Лакшмана надменно изогнулись. Он как бы напоминал Первин, что не советовал ей сюда ездить, — и давал понять, что ничего лучше она не дождется.

Первин попыталась придать голосу бодрость:

— Лакшман, вы не подержите лошадь? Я хотела бы слезть и пройтись по базару.

Лакшман кивнул и подвел Рани к одной из лавок — там нашлась ступенька, и Первин смогла слезть. Первин поблагодарила его и отправилась осматривать рынок, чувствуя, что на нее устремлены все глаза. Полсекунды — и началась атака:

— Мемсагиб, мемсагиб, подойдите, купите!

Торговцы были очень худыми и явно мечтали хоть что-то продать. Но на прилавках лежали лишь орехи и зерно местного производства, а еще сахар и соль по тем же ценам, что и в Бомбее. Наконец Первин отыскала лоток со сладостями. Там продавали только плитки засахаренного кешью, так называемые чикки. Первин взяла три коробочки по одному фунту. Сложила их в джутовый мешок, который купила у другого продавца — дороже, чем на рынке Крофорд в Бомбее. Можно было бы поторговаться, но мешала жалость.

— Простите, зерно мне не нужно — я не готовлю, — обратилась она с улыбкой к старичку, продавшему ей мешок.

— Во дворец поедете? — спросил он осипшим голосом.

Первин тут же насторожилась, она считала, что ее поездка — секретное государственное дело.

— А где вы об этом слышали?

— Да все судачат, что дама-путешественница едет туда из гостевого дома.

— Да, но паланкин-то в Лонавале.

— Сломался.

Странно: новости дошли сюда из Лонавалы без телефона и телеграфа.

— А откуда вы узнали про задержку?

Старик указал на Лакшмана, все еще державшего лошадь.

— Он пришел из Лонавалы пешком, один.

— А другие паланкины в деревне есть?

Старик покачал головой. Первин расспросила еще нескольких торговцев, а потом — убедившись, что сделала все возможное, — вернулась к Лакшману: он сидел в тени дерева. Глаза закрыты, будто бы дремлет. Первин подумала, как, наверное, тяжело было добираться сюда пешком, и ей стало стыдно, что она заподозрила его в обмане насчет паланкина.

Лакшман встряхнулся, а Первин обратилась к нему:

— Спасибо, что привезли меня сюда. Все, что хотела, я посмотрела. В гостевой дом вернусь сама. Дорогу знаю.

— Лошадь вас невзлюбила.

Тут не поспоришь. Может, ей и не удастся заставить эту паршивую кобылку идти в нужную сторону. При этом Первин понимала: чтобы передвигаться в Сатапуре самостоятельно, ей придется приладиться к лошадям.

— Если она заупрямится и остановится, я просто слезу и поведу ее за собой. Обувь моя подходит и для езды, и для ходьбы.

Лакшман неохотно кивнул:

— Да, но…

Похоже, он думал, что, если не проводит ее обратно, ему заплатят только половину.

— Сколько я вам должна? — спросила она.

Он сказал: один анна, а она эту сумму удвоила.

Прежде чем снова сесть на Рани, Первин строго посмотрела ей в глаза и сообщила, что они направляются обратно в гостевой дом. Вряд ли, конечно, лошадь понимает маратхи, но в гостевом доме ее конюшня — и назад она действительно шла с большей охотой. Ехать верхом в одиночестве сперва было страшно, а потом в Первин пробудился азарт. Никто ей ничего не подсказывал — и, видимо, потому, что Первин была теперь здесь единственным человеком, Рани начала ее слушаться. Через пять минут Первин даже оторвала взгляд от лошадиной гривы и стала озираться по сторонам. Когда они снова въехали в лес, она повнимательнее рассмотрела бунгало, которое заметила по дороге в деревню. На чугунных воротах висела медная табличка с надписью «Райское пристанище». Сквозь решетку ворот было видно большое, явно новое, оштукатуренное бунгало в