Воскресенье - Эрмис Лафазановский Страница 14

По словам Божо, этот человек был пьяницей, а звали его Тихо. Прекрасный человек с большим сердцем и патриот своей Родины. В сущности, он находится в таком состоянии, в каком мы его видели, из-за терзающих его невыносимых страданий. У него два сына, потерянных для него и для страны в результате утечки мозгов. Один мозг утек за границу, и о нем ничего не известно, за исключением того, что он работает над проектами в области биологии в Северном Ледовитом океане, где, среди прочего, активно борется за спасение белых медведей от вымирания. Другой же мозг растекся по тротуарам Скопье в поисках работы, соответствующей его высшему образованию. И вдобавок Тихо нигде не работает, из-за чего его жена пригрозила ему, что, если в течение определенного, отведенного ею времени он не найдет работу, позволяющую на зарплату прокормить семью, то есть помогать местному мозгу, плюс отправлять некую сумму денег заграничному мозгу на непредвиденные расходы, а домой приносить сумму, соответствующую потребностям хотя бы скромного существования, то пусть потом пеняет на себя. Отведенное время прошло, Тихо был вынужден обратиться за юридической помощью по своему делу, и юрист, то есть адвокат, посоветовал ему послать всех к такой-то матери. Как искони заведено на Балканах.

Эта история, выдуманная или нет, немного тронула меня, и я сразу подумал о Марте и ее молчании. Сколько же это будет продолжаться?

Мы получше присмотрелись к Тихо.

Это действительно был пропащий пьянчуга, мы трое увидели его тень, когда он медленно подошел к витрине и остановился. Пьяный перед витриной магазина. Он пел песню, я понял так, что любовную. Потом он одной рукой оперся на витрину, а другой начал расстегивать ширинку, намереваясь совершить административное правонарушение здесь и сейчас. Наплевал он на то, что перед ним была витрина магазина. За происходящим вместе с нами наблюдала и Веда.

Далее Тихо поступил так, как мы никак от него не ожидали.

Оставив в покое ширинку и ее содержимое, он приставил обе ладони ко лбу, сделав некий козырек, и приложил голову к витрине, намереваясь рассмотреть, что там внутри. Мы как ошпаренные отступили в тень.

Он глядел внутрь. Увидел ли он что-нибудь?

В тот момент мы все трое думали совсем о другом. Затаив дыхание, мы наблюдали — что будет, если Тихо сдвинется влево, подойдет поближе к двери и, наконец, встанет прямо перед ней. Дверь откроется? Скорее всего, да. И что тогда? Что, если он тоже войдет? Нужен ли нам здесь кто-нибудь еще? Скорее всего, что не нужен. Это наша страна, и мы будем жить здесь одни. Но был и другой вариант, и он заключался в том, что в тот момент, когда пьяница встанет перед дверью и она откроется, у нас появится возможность выбраться из плена — мы побежим к двери, оттолкнем Тихо и, сломя голову, разбежимся кто куда.

Мы решили подождать и посмотреть, что будет.

А он замер, даже не шевелится. Стоит, приложив руки к витрине, чтобы тень падала на глаза, глядит внутрь магазина, но не двигается. Прошло почти пять минут. А он как остолбенел.

— Почему он не шевелится? — спросила Веда, — Он, случаем, не помер?

— Нет, не помер, — он просто заснул, — ответил Божо.

Тихо заснул!

— Оливер, сделай же что-нибудь! Ты самый младший!

— Что сделать, Веда, я ума не приложу.

— Ну, постучи ему, сделай что-нибудь, чтобы он проснулся.

Я лег на пол, весь сжался, стараясь быть как можно короче, и пополз, уже не знаю в какой раз. Подобравшись к витрине, я стукнул по ней кулаком и тут же откатился в сторону за темные полки. Тихо поднял голову, покрутил головой налево и направо, понял, что не знает, где находится, оттолкнулся руками от витрины магазина, повернул на север и пошел себе, при этом его орган раскачивался, высовываясь из расстегнутой ширинки.

Он еще не подошел к двери, а я уже принял позу гепарда, готовящегося броситься на жертву, и застыл. Я ждал, что, когда Тихо пройдет перед дверью, та откроется, я выскочу, оттолкну его в сторону и убегу. Но до бега дело так и не дошло. Тихо, спотыкаясь, доковылял до двери… и всё. Он продолжил свой путь, а дверь и ухом не повела. Какое отчаяние охватило меня, какой страх, какая депрессия!

Так, сидя на полу, свернувшись в клубок, я понял одно — в этой тюрьме я замурован заживо.

А потом я вспомнил, что однажды и вправду был в тюрьме.

Однажды мы с несколькими музыкантами выступали в тюрьме.

Нас направили туда как группу образцовой молодежи, которые своим личным примером должны были показать группе молодежи необразцовой, куда и как нужно творчески направлять свой эмоциональный потенциал. Это было время, когда наибольшим спросом пользовались песни о любви между представителями рабочего класса. Например, самым востребованным шлягером могла стать песня о счастливой любви рабочего металлургического завода, специалиста по доменным печам, и работницы фабрики по производству картонной тары, специалистки по упаковке. Было бы здорово, если бы в течение песни они поженились и родили много детей, жили бы в бесплатной квартире, предоставленной им заводом, и с улыбкой на лице вставали в полпятого утра, чтобы прийти на работу к пяти, выполнить или перевыполнить норму и двигаться к новым трудовым победам на благо страны. О разводе не могло быть и речи. Ни в одной песне не шла речь про расставание супругов. Развод был признаком социального дисбаланса, и в то время такого либо не существовало, либо оно отодвигалось на второй план.

У нашей группы была песня о разводе, и перед выступлением мы долго думали, исполнять ли ее как символ того, что человек может сам делать свой выбор и свободно принимать решения, касающиеся его будущего.

Когда мы, то есть я, Мискул Песо, Нуркамай Сила и Ета Фара, настраивали инструменты, зал был пуст: штук двадцать деревянных скамеек, а за ними небо, украшенное решетками. Там время от времени появлялись птицы. Когда мы были готовы, был отдан приказ, и в зал колонной по одному стали входить заключенные.

В первом ряду сидели женщины, убившие своих мужей.