Виктор Лысенков - Тщеславие Страница 15

Вот Земма никогда бы так откровенно не стала бы говорить о человеке. Нет, не умнее. А, может, все-таки - умнее? Хотя Милка... Они лежали с ней в постели - милка перебралась на край: "Покурю. Ты - не против?" Говорили о кино. "Да брось ты - хорошо-плохо. Дело же не в этом..." - А в чем? спросил он ее. Она стряхнула пепел и, повернувшись к нему, сказала: "А то ты не знаешь. Ловчее или нет. Вот и все. Вот ты снимая про своего бабая. Ты что, хоть капельку открыл его мир? Ну, например, какой он с женой в постели. Или думает или не думает где-нибудь в Сочи-мочи снять русскую бабу. А может, и снимал? С такими же раисами. Многие русские дуры отдаются азиатам за деньги на этих самых курортах. А потом еще дома жену бьет, что дает не так, как те мастерицы секса". "Ну - так уж и бьет! Тронь пальцем - сразу побежит в партком - теперь все азиатки грамотные!" - Да я к примеру! А в партком, кстати, не любая побежит. Если ум есть - не побежит. Ведь если накажут, с работы снимут - по ней же это и ударит. По детям. Синекура же кончится. "Так что, мой милый - из всех искусств - самым фальшивым является кино". Сергей узнал новое о Милке - ее статьи в газетах читались как лирические откровения. Ну конечно же: так не банально писать - надо знать суть до первоосновы. Все - игра. Если ты классный артист - никто и не заметит. Разве в той же любви так редко умело охмуряют?" Лили! Посмотрите, какие у меня красивые глаза! Я вам нравлюсь, у?" Ведь так и происходит, только в этой сценке все приоткрыто - требование жанра. А жизни - дурят. Мужчина девочку обманывает. Ее как веточку обламывает. Он сам, правда, редко прибегал к такой игре: почти откровенно предлагал близость, и, если упиралась выставлял вон. Хотя... Знала же - зачем идет на квартиру. И некоторым он об этом говорил прямо, но не грубо - чтобы не вспугнуть, а помочь преодолеть то ли робость, то ли соблюсти правила игры: "Ну зачем тогда пришла? Чтобы расстроить меня? Разумеется! Ну иди сама - разденься, а я приду!" Срабатывало практически всегда, хотя двух или трех - выправодил - уламывать долго не хотелось. Как говорил Роберт: вместо б..... одних мы найдем много других!

Игра, игра. Не совсем в бисер. Молодцы, кто так и живет: для всех - он игрок, а для себя... Только чавкающий, совокупляющейся и так далее? Так? Может, так? Что тогда жизнь? Ложь - все? А чувства к Земме? По этим правилам создаются все кинематографические шедевры в милой азии? Милка права.

... Сергей сразу почувствовал, что нравится председателю Госкино. Конечно: за плечами - университет, десять лет работы в газете. И творческие признания. А внешний вид? Ну, помимо роста и мышц. Сергей никогда не выходил из дома в грязной рубашке или не поглаженных брюках. Вообще терпеть не мог нерях. У него и тарелка после обеда не успевала остыть, как уже была помыта. Уже через полгода председатель делился с ним о расстановке сил на киностудии, в комитете. Говорил, что такого-то народного и лауреата невозможно остановить - запускает фильм за фильмом. Сценаристы - опытные волки из Москвы, имеющие большие связи. Заруби им сценарий - наставят подножек в столице. Жены или любовницы, друзья или просто соплеменники сидят во всех кабинетах. К качеству печати в последний квартал придерутся полетели премиальные. Да еще категорию фильму понизят - всех накажут. Для Сергея еще глубже открывался хищный мир кино. Он еще встречался иногда с коллегами по газетной работе, и когда его спрашивали; как дела на киностудии (Госкино мало кого интересовало), он уже говорил: "Как в Амазоке. Там - стая пираний". А для все он делал новые выводы, которые проясняли ему и его самого, и - смутно - многие великие имена. "Вот в такой жетской битве рождается искусство? Да ладно бы в битве - в изничтожении друг друга. Рвут на части. Как это можно? А так - отвечал сам себе. Убийство и красота, или хотя бы красивое - неразрывны. Убили овец, к тому же съели, а из шкуры дубленок наделали. Порядок. Кто о бедных овечках замолвит слово? Овец кругом полно. Но если ты не баран. Волк даже. Матерый. Что изменится, если против тебя - шайка? Съедят. Он еще не видел неясной дали своего романа с кино, и не хотел видеть, так как волком себя не считал и никого грызть не собирался, это придет потом, но в минуты откровений думал о тех самых пружинах, что двигали и им, когда он намеревался стать поэтом. Конечно, не как Пушкин. Хотя бы как Маяковский. А что - и по фигуре не хуже гарлапана-главаря. И был бы знаменит. А автомобильчики привозил бы из Парижа. В этом - соль? В этом! Славы и деньги! Не хлеба и зрелищ, а славы и денег! Может, Земма чувствовала в нем эту настроенность? Ложность цели? Или его никчемность, решившего стать знаменитым через поэзию? Но раз выбрал ложную цель, значит, мало что стоит сам? Она - это чувствовала? Может, она полюбила бы его, если бы она увидела, что в его груди говорит святой огонь? Ну, например, решил он жизнь положить, чтобы старикам и старухам в домах престарелых жилось как людям (ха-ха!). Сколько раз они получали письма о скотском положении там старых людей! Маргарита уже могла написать докторскую о бедах людей. Редактор, получив очередной сигнал, протягивал письмо Маргарите: "Это - снова вам". Маргарита один раз пыталась сопротивляться: "Виталий Георгиевич! Это же не совсем наш профиль. Мы - молодежная газета". Но шеф сразу убил: "Совершенно верно. И мы должны показать, что молодежь болеет за все в стране, в том числе и за свое старшее поколение. И утрем нос "Коммунисту" - вы ведь лучше их напишите". Он, конечно, имел ввиду то, что журналисты молодежки писали раскованнее (в "Коммунисте" многие сотрудники писали еще через фиту и ять. Было даже непонятно, как такую скукоту можно написать... Ну все на уровне: взяв на себя повышенные соцобязательства..). Ну ладно - дома для престарелых - не очень героично. Тогда - может, если бы он вдруг решил положить жизнь на то, чтобы служить больным проказой? Искал бы лекарства. Жил бы за шестьдесят километров от города. Там, в пойме реки, сразу за тесниной, через которую прорывалась эта неверная река... Полюбила бы меня за это Земма? И - поехала со мной в лепрозорий? Нет, не верилось. Она бы точно одобрила его поступок, выразила бы ему свое отношение, иногда - другим приводила пример. Но поехать - не верилось. Почему? Почему? И хотя эта мысль была бронебойной, она никак не снижала образа Земмы. Может, любовь не имеет права ставить под удар чужую жизнь? Они в газете знали, что сразу пятеро выпускников мединститута САМИ попросились в лепрозорий. Время такое было. Куба. Че Геваро. Братск. Хотелось романтики и самопожертвования. И, наверное, прочитали книжку известного эстонского писателя про остров, где жили эти несчастные. Сергей удивлялся странностям мира: в дни советской литературы они снимали сюжет в доме правительства, и был почти потрясен, когда ведущий представлял эстонских писателей. Он назвал имя Ааду Хинта, и грузный немолодой писатель улыбнулся открыто и мягко, а Сергей сразу вспомнил все его романы - вышло так, что он в свое время прочитал по подсказке знакомых о больных загадочной болезнью роман эстонского писателя, и, заинтересовавшись, прочитал и эпопею "Берег ветров" и не пожалел: ему еще шире представился мир другой культуры, а сам автор романов - настоящим писателем. В перерыве Сергей прошел за кулисы. Писатели стояли группками одни - тихо, другие - шумно. Ааду Хинт стоял в группе незнакомых Сергею литераторов - видимо, сплошь приезжих, и пытался уловить суть разговора. Но гости говорили на эстонском, и Сергею почти не пришлось услыхать голоса немолодого писателя. Улсышал всего несколько коротких ответов, когда коллеги обращались к нему. И тот отвечал тихо и ласково. Никакой позы. Ни какой игры в классика. Пусть и эстонской литературы. Совестиливость? Боязнь кого-нибудь ненароком обидеть? Что двигало этим человеком, когда он брался за такую тему? Два романа. Он так переживал за судьбы несчастных людей? Говорили, что сам Хинт - родом с проклятого острова. Но почему так тих? Ступай по земле неслышно? Но он - не мусульманин. Есть загадка. Не верится, что он хотел ТАК добыть славы и денег. Да ну ладно - все это теории: ни он не врач, ни Земма не должна была оценивать его. В Сибирь, наверное, поехала бы. А в лепрозорий - нет. Чувствовал - нет.

Роберт подылдыкунул ему: "Ну что, старик, придется убивать главного на киностудии - а то долго ждать. Он молод, да евреи и живучи. Свинины не едят. Все курочку и рыбку. И не пьют. Не будешь же ты сидеть в помощниках до ста лет!" Роберт почти всегда прищуривался - совсем незаметно, но взгляд от этого становился острее и подчеркивал его ехидный тон. Сергей почти зло спросил: "А почему ты решил, что я рвусь на должность главного киностудии? Я - не знаю таджикского языка. Борис Пинхасович - совсем другое дело - он бухарский еврей, язык для него - родной. А я..." Роберт опять остро поддел: "К тому же русский. А на киностудии - соплеменники Пинхасовича - через одного. И вашем зачуханном Госкино главный редактор - из их же братии. Да, брат Серж: из всех искусств самым жидовским является кино". - И хохотнул.