Алексей Семенов - Магнит Страница 15

Вначале подумали, что кто-то знамя перекрасил или подпалил. Но нет, выяснилось, что следов перекраски или воздействия огня не обнаружено. Предполагали, что знамя просто подменили, кое-кого за это наказали выговорами, в культтоварах купили новое полотнище и успокоились.

Через месяц в пионерской комнате обнаружилось еще одно черное знамя. Это была уже не просто провокация, а диверсия. Но в милицию или куда-либо еще обращаться не спешили, боясь вынести сор из избы. И вообще, о случившимся знало всего несколько человек, отчего тайна с каждым днем становилась все взрывоопаснее.

Черные знамена, по словам Марфы Семеновны, директор, сорвав с древка, запер в своем сейфе, но прежде внимательно разглядел. Вместо ленинского профиля на первом из них была, если присмотреть ся, изображена треугольная звезда.

Олег позднее вычитал в справочнике, что такая звезда обо значает. Оказывается, это библейский знак "всевидящее око", символ Промысла, судьбы.

На втором знамени едва можно было разглядеть семиконечную звезду /символ древних цивилизаций? знак, подобный тому, что есть на английских орденах Сент-Джорджа и Сент-Майкла? Или, быть может, австралийская o звезда?/

Тем временем в культтоварах купили еще одно красное знамя. Пионервожатая уехала на лечение в Алупку. Директор /им тогда был ныне покойный заслуженный учитель и одновременно почетный чекист Климов/ самостоятельно пытался разобраться в происходящем. Подозревал всех подряд, включая Марфу Семеновну. Но страх того, что о случившимся узнают все, мешал директору проводить полноцен ное расследование.

Те немногие, кто знал о происшествии, поклялись молчать. Для этой цели директор использовал полное собрание сочинений Ленина /четвертое издание/, сложив тома один на другой почти до потолка. На них и поклялись.

А на следующий день третье по счету пионерское знамя исчезло, причем прямо из кабинета директора. А на месте его было оставлено зловещее черное, с едва заметной тринадцатиконечной звездой.

Как сказано в справочниках - тринадцатилучевой звезды не существует. Олег проверил и потом сообщил об этом Марфе Семеновне, но та по-прежнему настаивала на тринадцатиконечной звезде. То, что ее будто бы не существовало, произвело на Олега нехорошее впечатление. Он поинтересовался - чем вся эта история закончилась?

- Да ни чем, - ответила Марфа Семеновна. - Купили четвертое знамя. Оно, наверно, и до сих пор где-нибудь в кладовке хранится.

- Значит, черных знамен больше не появлялось?

- Нет. И без того было страшно. Куда еще...

- А что с ними стало?

- Вот этого не знаю.

- У кого бы спросить?

- Да у кого же спросишь? Пионервожатая теперь банкирша и живет в Америке. Прежний директор давно помер, но кем он на том свете этого не знаю... Если только у нынешнего директора спросить?

- А он-то откуда знает, кем прежний директор на том свете работает?.. Кстати, Мирослав Афанасьевич в этой школе уже был?

- А как же. Историю вел. Помнится, помогал Климову ленинские тома в стопку складывать, когда мы клятву приносили.

Олег поблагодарил Марфу Семеновну за все, поднял с пола сумку, набросил куртку и пошел домой, то есть туда, где не было никаких знамен, ни красных, ни черных. А о подземном ходе решил переспросить завтра.

Некоторые же из них - nomina sunt

odiosa /не будем называть имен/

остаются слепыми еще и теперь просто

потому, что не хотят видеть. С этим,

конечно, бороться не приходится,

из книги(20)

Второй день после каникул прошел бестолково. Гимназия попала под веерное отключение света, что несколько затруднило учебный процесс. По крайней мере на сутки. Одного фонарика, который принес из столярки Шуйский, на всю гимназию не хватило. В конце концов пришлось гимназистов распускать по домам, вызвав у детей неумеренный восторг. Как известно, восторг - дело тонкое. Кто-то пребывает на седьмом небе, а кто-то, по той же причине, места себе не находит.

Оскар Александрович, например, безделья не терпел. Темнота, по его мнению, предназначена исключительно для сна, а если спать не хочется, темнота теряет смысл. Такое количество бессмысленной темноты его бесило.

Впрочем, не всех учителей отсутствие света слишком расстроило. В сущности, учитель от ученика мало чем отличается. Он тоже готовит уроки, опаздывает на них, стоит у доски, тайком погляды вает во время занятий в окно и с нетерпением ждет каникул.

Заработная плата учителей, в общем-то, символична, как символичны те отметки, что получают ученики.

Вернувшись с курсов повышения квалификации, учитель информа тики Мстислав Валерьевич Лугин, не дожидаясь, когда дадут свет, едва ли не на ощупь отыскал в учительской филолога Полину Андреевну Прыгунову. Дурное предчувствие Полину Андреевну не обмануло. Лугин снова принялся дразниться, беззастенчиво цитируя любимого ею Веллера. По пути к Прыгуновой наткнувшись на острый угол стола, Лугин произнес:

- Ушибившись о бесполезные крайности, решил попытать счастья в золотой середине.

Собственно, Прыгунова Веллера, в отличии от Лугина, наизусть не знала и под этой маркой ей можно было подсунуть любую косноязычную фразу. Но Мстислав Валерьевич всегда был честен и отсебятины не позволял.

На этот раз Полина Андреевна, вопреки традиции, огрызаться не стала, а, выражаясь словами ее любимого автора "заплакала над трудностью жизни и неперспективностью мужа".

Тут же в учительскую ворвалась завуч по воспитательной работе. Алла Евгеньевна торжественно сообщила, что в кабинете истории состоится внеочередной педсовет при свечах. Как это было романтично.

Изредка доносились короткие вскрики

- мертвые добивали раненых.

из книги(21)

Мы внезапно ощущаем неудовлетворен

ность историей. Нам хотелось бы прор

ваться сквозь нее к той точке, которая

предшествует ей и возвышается над ней.

из книги(22)

Марфа Семеновна дежурила через день, поэтому Олегу пришлось ждать целых двое суток, чтобы вторично задать ей вопрос о подземном ходе./Жаль что нельзя было слушать при свечах, потому что свет уже дали/.

Старушка оживилась, залила из ковшика чайник и, не глядя, натренированным движением поставила его на электроплитку.

Олег приготовился слушать рассказ про подземный ход, и совершенно напрасно. Марфа Семеновна, конечно, молчать не умела, но говорить на заданную тему, видимо, тоже была не в состоянии. Ее все время заносило куда-то в сторону. Рассказы были по своему познавательны и не лишены некоторой интриги, как в прошлый раз, когда речь зашла о знаменах. Но толку, похоже, от них было немного.

В этот раз Олегу пришлось выслушать кое-что из истории второй мировой войны. Оказывается, Марфа Семеновна имела педагогическое образование и в мирное время учительствовала, причем сперва в начальных классах /физику Леониду Игоревичу стоило бы насторо житься/...Когда же в городе явились фашисты, то в здании нынешней гуманитарной гимназии был устроен госпиталь для солдат и офицеров вермахта.

Все шло как положено. Война не разбирала и уносила всех подряд, и лучших, и худших. И тех кто ни то, ни се. Но кое-кого придерживала и, прежде чем попасть на тот свет, люди оказывались в госпитале. Это было что-то вроде КПП, где не всякого пропускали дальше, и приходилось поворачивать обратно и продолжать жить.

Марфа потому об этом знала, что работала в госпитале сани таркой, особо ценной из-за знания немецкого языка. Тут Олег прервал рассказ вахтерши, спросив:

- Так вы и немецкий знаете?

- Знала, - ответила Марфа Семеновна скромно. - Как ушла на пенсию в пятьдесят пять лет, так на следующий день и забыла.

- А-а, понятно...

Так вот, лежал тогда в госпитале офицер по фамилии Рифф, Генрих Рифф. Ранение у него было средней тяжести - его в лесу рысь покусала.

До войны Рифф работал искусствоведом, о чем его начальство неожиданно вспомнило. Выяснилось, что искусствоведы во время войны ценятся не меньше, чем, например, саперы. Особенно, когда началась распродажа древних икон, фарфора и прочих предметов искусства, стоимость которых была не слишком ясна.

Многие офицеры норовили скупить все это по дешевке, что коекого из начальства настораживало. Третий Рейх многое терял от такой неопределенности. Но тут подвернулся лейтенант Рифф, укушенный рысью. Ему предстояло упорядочить распродажу.

И Генрих Рифф впервые за долгие месяцы почувствовал себя нужным обществу и со слезами поведал об этом первому попавшемуся человеку, то есть Марфе Семеновне. Вдохновленный вниманием начальства, лейтенант быстро встал на ноги и, счастливый, покинул госпиталь. Но не надолго.

Спустя несколько дней его вновь доставили туда на носилках. Бледное остроносое лицо искусствоведа было искажено страшной гримасой, которая в действительности могла быть и улыбкой. Ни одной раны, впрочем, на теле лейтенанта не обнаружилось.